Закатный ураган - Владислав Русанов

Подошла и тихонько стала рядом Гелка. С недавних пор я начал узнавать ее даже не по звуку шагов, а… Не знаю, как и сказать. По запаху Силы, что ли? Наверное, еще немного, и я смогу пользоваться ее способностями даже без прикосновения. Это тоже ново в науке волшебства. Спросите любого чародея и получите недвусмысленный ответ: прямой контакт мага с амулетом просто необходим для успешного волшебства.

– Я помешала?

– Нет, что ты, белочка…

Тут я вспомнил – пришла пора очередного урока.

Дело в том, что на корабле, от нечего делать, я стал учить Гелку грамоте. Ну, надо же чем-то занимать себя? Да и, скажем прямо, знание бесполезным не бывает. Никогда не предугадаешь, что именно в жизни пригодится.

– Жрецу, по-моему, хуже стало, – грустно проговорила она.

Всю дорогу Гелка ухаживала за недужным Терциелом. Кормила с ложечки, поила отварами шалфея и девясила, медуницы и шиповника. Она вообще поначалу рвалась заботиться обо всех моряках, требовала приставить ее к котлу, в сердцах заявила, что мужскую стряпню есть – в Верхний Мир дорогу мостить. Но капитан Марий решительно воспротивился ее порывам. Сказал, мол, поверье есть – женщина на корабле к беде. И если в пассажирах он еще потерпит существо в юбке, то приставлять ее к работе на корабле – верный способ угодить на мель или к пиратам в лапы.

– Нынче с утра еле голову поднимал.

– Ну, что ж поделаешь? Доберемся до Империи, его свои, жрецы-чародеи, подлечить должны. Уж они-то найдут способ, поверь мне.

Уверенно я так сказал, твердым голосом, а у самого веры своим словам ни на медную полушку. Не думаю, что раньше целители из Храма сталкивались с таким упадком сил. Как их восстановить? Могут понадобиться многолетние исследования и опыты, а Терциел к тому времени умрет. Эх, была бы у нас возможность, отложив все дела, попробовать спасти его! Своим поступком пожилой жрец, на мой взгляд, полностью искупил вину за прежние прегрешения. В конце концов, людей-то он не убивал. Правда, интриговал вовсю, и из-за него много народу погибло, включая казненного в день нашего отплытия Брицелла.

У бывшего капитана бело-зеленых остался, кстати, сын. Увечный с детства мальчишка. Родовая травма. Повитуха чересчур рьяная попалась. Перестаралась, вытаскивая на свет неправильно лежащего малыша. Вот и стронула новорожденному что-то в хребте. До четырех лет мальчик рос, ничем не отличаясь от прочих детей, а потом ноги начали слабеть, плохо слушаться, пока не отказали вовсе. Видно, на этот крючок жрец Брицелла и подцепил. Как форель в быстром ручье. Терциел лечил капитанского сына, но не достиг особых успехов.

После оглашения приговора Брицелл попросил исполнить последнее желание – позаботиться о его сыне, Эльвии. У всех нас просто глаза на лоб полезли, когда Сотник, то есть Глан, поднялся и пообещал егерю исполнить его желание. И не просто пообещал, а поклялся на клинке. Такую клятву еще ни один пригорянин, как я слышал, не нарушил. Мог умереть, не исполнив, но нарушить – нет. Поначалу я удивился вместе со всеми, а потом подумал – не все же Глану мечом махать, когда-то же надо осесть, успокоиться, заботиться о ком-нибудь? А раз так, почему бы не взять на воспитание несчастного мальчика, с детства лишенного матери, а в девять лет и отца?

– Как там феанни? – спросил я Гелку больше для того, чтобы сменить тему разговора. Ничего особого от Мак Кехты я не ждал. Да и что можно ждать на ограниченном пространстве палубы?

– Да ничего, – отвечала девка. – Сидит, молчит. Шепчет что-то. На старшей речи, я все равно не понимаю.

– Ну да! – Я улыбнулся. – Ты же скоро лучше меня понимать перворожденных будешь.

Гелка смутилась, залилась румянцем. А чего тут смущаться? Она и на порубке рудознатцев за больной Мак Кехтой ухаживала, пыталась с ней разговаривать. И здесь нет-нет, а словечком перемолвятся. Мне показалось, гордой феанни даже интересно обучать ее словам старшей речи. Так в наших краях воспитывают говорящих скворцов.

– Она что-то говорит, навроде «ас’кэн’» и еще «киин’э, тарэнг’эр’эхт баас». Я первый раз слышу.

– «Ас’кэн’» – значит «проклятье», – не задумываясь, перевел я. – А «киин’э, тарэнг’эр’эхт баас» – «плакальщик, предвещающий смерть». Ох, ты ж!.. Прострел мне в бок. Что это она вспомнила?

Это произошло с нами больше двух месяцев тому назад. Переправившись через Аен Маху, мы разжились лошадьми на фактории покойного траппера Юраса Меткого, а потом несколько дней ехали в сторону Лесогорья. И вот однажды ночью в лесу повстречали бэньши. Да, именно бэньши. Я-то думал – врут древние легенды – что ходит-де по чащобам чудище когтистое, зубастое и плачет жалобно по ночам. Кого поймает, заест насмерть. Оказалось, правда. Если бы своими глазами не увидел, ни за что не поверил бы. Тогда мы с Сотником приготовились драться, мало рассчитывая на победу, но Мак Кехта вдруг заговорила с ночным страшилищем. Называла ее по-сидски сперва плакальщиком, предвещающим смерть, а потом – «м’э бохт д’эр’эфююр», что переводится как «несчастная сестра моя».

Во как! Ни больше ни меньше.

Вообще-то я всегда подозревал…

Ладно, глупая шутка.

Сида попросила бэньши уйти, оставить нас в покое. Еще сказала «пусть беда падет на одну меня» или что-то в этом роде, дословно не помню, и поклонилась ей. И чудовище подчинилось. Ушло, кануло во мрак. А феанни тяжело заболела. Едва выходили. И теперь я думал, что все позади, поговорили и забыли, а она, выходит, помнит. Помнит и ожидает подвоха и исполнения проклятья. Нет, нужно непременно поговорить с феанни. Все выяснить, по возможности развеять ее страхи.

– Что, худо дело, Молчун? – Гелка вздохнула. Похоже, не один я чувствую ее приближение, но и она научилась читать малейшие изменения моего настроения. Даже просто мимолетно промелькнувшую тревогу.

– Да уж и не знаю, что думать, белочка. Бэньши помнишь?

Она вздрогнула, кивнула.

– Тогда Мак Кехта что сказала?

Договорить я не успел.

Озерная вода, испещренная желтоватыми барашками на гребнях волн, вздыбилась прозрачным пузырем, лопнула и разлетелась крупными, тяжелыми брызгами. Присевшие на поверхность озера отдохнуть чайки в ужасе забили крыльями и попытались взлететь, но сверкающий бугор раскрылся огромной пастью, в которой исчезло сразу пять птиц. А я успел разглядеть толстые губы, обрамляющие огромную пасть – в размах рук взрослого мужчины, если не больше, четыре длинных уса с мою руку толщиной в уголках рта, выпуклые глаза, черные с золотым ободком… А потом голова сменилась спиной гигантской рыбы в черно-зеленой, круглой чешуе, «маленьким» – не больше, чем рулевое весло «Волчка», – спинным плавником. И наконец, бледно-зеленый хвост, весь в аспидно-черных иглах-лучах, расходящихся веером от корня.