Корни небес - Туллио Аволедо

— У тебя искривлен большой палец, — заключает она в итоге.

— Да, он был сломан два года назад. Фаланга, или как это называется. Костоправ починил его, как смог.

— Тебе больно?

— Нет. Сначала болел, но теперь больше нет. Я уже привык.

— Привык к неправильному? К изуродованному?

— Да.

Ее прекрасное лицо становится суровым.

— Я научу тебя никогда не мириться с исковерканными вещами. Пойдем.

— Куда пойдем?

— На мост, который низачем не нужен.

Мы долго идем. Странно идти по улице днем и не бояться. Но еще более странно было жить двадцать лет под землей, среди мертвецов.

— Какова она, жизнь в катакомбах? — спрашивает Алессия, подтверждая, если это еще было непонятно, что она может читать мои мысли.

— Да жизнь как жизнь, ничего больше. Если бы я мог выбрать, я бы не стал там жить. Но это спокойная жизнь. И не очень сложная, не считая опасности обвалов или иногда нехватки чего-то.

— И вам было достаточно света?

— Об этом забываешь через какое-то время. Конечно, иногда завидуешь тем, кто входит в отряды разведчиков. Тем, кто выходит наружу для исследований или для поиска нужных материалов. Но потом видишь, как они возвращаются, видишь эти напряженные и усталые лица и понимаешь, что лучше уж оставаться внизу, под землей.

— Понимаю.

— Но и вы же наверняка живете под землей. Как вы это делаете? Венеция ведь наполнена водой.

Ее смех — как звон колокольчика. Как звук струящейся воды.

— Это не совсем так. Ты увидишь. Это проще показать, чем объяснить.

Мы проходим через руины совершенно выгоревшего дотла района. Чернота стен резко выделяется на фоне снега. Кажется, будто мы внутри старинной гравюры.

— Этот город называется Местре. Он соединялся с Венецией мостом. Это был грязный город, но в то же время один из самых главных итальянских железнодорожных узлов. Странно, что в него не попало ни одной бомбы.

— И что же тогда его разрушило?

— Большая часть разрушений произошла через недели, если не месяцы после падения бомб. Где-то остался включенным газ. Где-то произошло короткое замыкание. Маленькие пожары разгорались так, что опустошали целые города. И не было больше ни пожарных, ни воды, чтобы потушить их…

Она указывает вдаль, на юг. Там торчит несколько кривых заводских труб.

— Вот это — Маргера. Там были заводы по выработке топлива, и другие. Возможно, пожар начался там.

— И Венеция тоже разрушена?

Алессия легко покачивает головой, как будто в рассеянности:

— Нет. Между Маргерой и Венецией было море.

— В каком смысле было?

Мы карабкаемся по холму, покрытому снегом, взбираясь наверх.

— В этом смысле, — говорит она, показывая на пространство, что открывается перед нами.

Я готов был ко всему, но только не к этому.

Конечно, я ожидал, что Венеция как-то разрушена, но только не таким образом.

Вдалеке виднеется город со своими колокольнями, со всей своей прекрасной древней архитектурой. Однако между нами и городом не положенная лагуна, но огромное пустое пространство.

Мост, разрушенный посередине, пересекает эту степь, открытую всем ветрам.

— Вот это — Венеция, — улыбается Алессия. — А это — знаменитый мост, который больше низачем не нужен, — заканчивает она, спрыгивая с холма, весело, как девочка. — Кажется, что это бухта Дороти Коув во время отлива, да?

— А откуда ты знаешь о бухте Дороти Коув?

Она смеется, отвернувшись от меня. Скользит вниз по склону холма.

— Эй, я спросил тебя, откуда ты знаешь Дороти Коув! — кричу я ей сзади. Но она не отвечает и не останавливается.

Я спускаюсь за ней. Это как спускаться с песочной дюны. Другие холмики из смеси более темной земли и снега покрывают все расстояние между нами и древним Городом дожей. Навскидку это около четырех миль.

У меня с собой нет ни оружия, ни провианта. Ни противогаза, ни плотной одежды.

И тем не менее, мне легко, как будто мне снова двадцать лет.

И в самом деле, песчаная равнина, которая простирается вперед, похожа на бухту Дороти Коув, рядом с Нэхантом.[83] По выходным папа ходил сюда с нами — со мной и моим младшим братом Томасом. Для меня это самое красивое место во всем Массачусетсе, а может быть, и в мире. Это был рай находок. Мы путешествовали по песку, огромное количество которого оставлял отлив. В глазах детей это было невероятное неисследованное пространство. Мы собирали ракушки и кусочки дерева, обкатанные морем. Однажды Томас нашел что-то, что заставило его закричать от восторга. Он показал находку отцу. Казалось, что это изумруд. Он искрился. Я ужасно завидовал. Потом папа долго объяснял Томасу, который не хотел ему верить, что это не изумруд, а всего лишь кусочек стекла со дна бутылки. «Из задницы бутылки», как он выразился.

Эта песчано-грязевая пустыня тоже хранила сокровища, оставленные морем.

Мы проходим мимо остатков древнего корабля. На дне его — куски ржавого металла. То ли древние мечи, то ли пивные банки — кто знает?

Мы идем, а песок и снег поглощают наши следы. Мы оставляем два ряда парных отпечатков, когда движемся вдоль моста, который разломан посередине. На самом деле, здесь два параллельных моста, один из них железнодорожный, но они так близко друг к другу, что кажется, будто мост один. И оба разломаны в центре.

Когда мы проходим еще сотню метров, я понимаю, почему. На мост упал самолет. Упал и взорвался. Обломки его до сих пор видны среди камней. Ржавчина и соль за двадцать лет так и не успели окончательно разъесть цвета французского флага, который виднеется на том, что осталось от хвоста самолета.

— Если бы мы смогли взлететь, я бы показала тебе, где упали остальные самолеты. Их семь. Они оставили в песке глубокие кратеры. Аэропорт Венеции был вон там, внизу. Некоторые самолеты упали вследствие электромагнитного импульса, но большая часть кружила над лагуной до тех пор, пока не закончилось топливо. На взлетных полосах — десятки самолетов, которые приземлились и не смогли уехать с них. Их было так много, что это не позволило приземлиться другим.

Я отвожу взгляд от остова. Мне не хочется думать о людях, женщинах и детях, которые были на борту. Хотя, учитывая то, что произошло потом, может быть, они даже счастливцы. За несколько лет после Великой Скорби эпидемии и голод унесли гораздо больше жертв, чем бомбы.

Алессия снова надевает капюшон. Сзади она похожа в нем на какого-то персонажа из мифов или сказок, вроде принцессы эльфов.

Я следую за ней безо всякой усталости. Мне становится интересно, сколько ей лет. Она кажется такой юной, чуть больше двадцати, но в ее глазах — глубина древней мудрости.

Бог знает сколько времени я не видел такой красивой женщины.

Я знаю, что не должен об этом думать, но ничего не могу с собой поделать.

Алессия — это невероятное создание.

Мне хочется спросить ее, как она попадает в мои сны, но я уже знаю, что ответ меня не удовлетворит. Поэтому я ограничиваюсь тем, что иду сзади, потому что, сколько бы я ни ускорял шаг, догнать ее мне не удается. Город, тем временем, вырастает на горизонте, возвышаясь перед моими глазами по мере того, как мы приближаемся к нему.

Нам попадается все больше обломков. Деревянные и моторные лодки, даже одна гондола с позолоченным носом. Она похожа на мертвого дельфина.

Невероятная тишина.

Кажется немыслимым, что когда-то воздух повсюду был наполнен криками птиц и жужжанием насекомых. Этой полноты жизни больше не существует.

«Земля, — говорю я себе в очередной раз, — превратилась в огромное кладбище».

— Что случилось с теми тремя, что были со мной? — спрашиваю свою спутницу, стараясь перекричать шум усиливающегося ветра. Город сейчас скрыт от наших глаз как будто серой стеной. Скорость ветра, наверное, доходит до пятидесяти миль в час. И в то же время, хотя снег хлещет меня по лицу, я не чувствую ни холода, ни боли.

— А почему ты о них беспокоишься? — спрашивает она в ответ.

— Они сказали, что у них есть другая миссия. И у них было с собой что-то. Что-то, что, возможно, является ужасным оружием.

— Мы надеялись, что вы уже устали от ужасного оружия.

Смысл этой фразы мне непонятен.

— Ты не должен о них думать, — поспешно добавляет она, делая рукой странное движение. — Ты должен думать о своей миссии. Все будет хорошо.

Я никогда не верил в волшебство. И даже истории о чудесах меня не слишком-то убеждали. Но я уверен, что именно этот жест Алессии, легкое движение запястья, оказался способен убедить меня в том, что действительно нечего бояться.

И что все будет хорошо.

С другой стороны, что я мог еще делать, если не следовать за ней? Вокруг нас все покрыто снегом, и ветер подгоняет нас по направлению к мертвому городу.