Горячее сердце - Юрий Корнилов

Из-за большого стола, стоящего в конце длинной комнаты, вышел подтянутый чернявый военный. На его гимнастерке матово посвечивал орден Боевого Красного Знамени. При рукопожатии Федор взглянул ему в глаза и увидел, что они голубые и приветливые. Может, они и молодили его смуглое лицо.

— Славин, — коротко представился он. И пригласил: — Проходите, Федор Тихонович. Усаживайтесь.

Он показал на стул возле приставного столика и сам сел напротив.

— Ну и как вы относитесь к своему новому назначению? — пощупал Федора взглядом.

— Не знаю, — откровенно ответил Федор. — Я вагонник. Какой из меня чекист?

— А как вы думаете, откуда чекисты берутся?

— Над этим не думал.

— Вот и пришло время подумать…

Славин не торопил разговор. Он понимал, что для Федора сегодняшний день действительно не простой.

— Видите ли, Федор, — начал Славин, — в свое время была создана ВЧК. Вы об этом, конечно, знаете. Так вот, ее заранее создавать не готовились. Ее создали по необходимости, потому что вылезла контрреволюция и с ней надо было бороться. Да и не только с ней… Тогда в ВЧК пришли лучшие люди партии. Их никто не обучал тому, что и как они должны делать, им было сказано только, что в своих действиях они должны руководствоваться партийным долгом и собственной совестью. Это были доверенные революции. — Славин прикурил потухшую папиросу. — А потом было разное: и борьба с саботажем, спекулянтами, и трудная, канительная, но необходимая работа с беспризорниками, и выявление тех людей, которые намеренно вредили восстановлению и развитию народного хозяйства. А вспомните коллективизацию — это уж на вашей памяти, — кулацкие бунты, да мало ли что было… Иначе говоря, работа чекистов постоянно сводилась к одной цели: бороться против всего, что мешало и мешает нашему строю. Вот так.

— Я понимаю, — сказал Федор задумчиво. — Но мне казалось, что сейчас все иначе.

— Конечно, сейчас мы и сильнее, и общество здоровее. Но в жизни еще достаточно такого, что не позволяет нам быть беспечными. Поэтому НКВД должен быть, как и прежде, деятельной организацией. А для этого нужно, чтобы к нашей работе приобщались молодые люди, честные, смелые, надежные, которым мы можем без всяких сомнений доверить обеспечение государственной безопасности. Вот таким человеком мы считаем и вас.

— Ну уж, — смутился Федор.

— А что? У вас за плечами армия. Не просто служба, но и проба огнем. Командиром там стали… Кстати, почему я не вижу медали «За отвагу»? Ведь вас наградили за Хасан?

— На другом пиджаке приколота.

— Ну ладно… Вам предстоит работать в дорожно-транспортном отделе. Значит, и от специальности вашей только польза будет.

— Я ведь о чем думаю, товарищ Славин, — осмелел и признался Федор. — На работе ко мне относятся хорошо. Говорят, что дело знаю. Я ведь еще до армии успел поработать. А сейчас что же получится? Не зная броду — сразу…

— Вот и выходит, что вы меня не совсем поняли. Я что вам говорил о первых чекистах? Их делу учила жизнь! Вы, вступая в комсомол, признали его устав? В армии принимали присягу? Значит, вы, как гражданин, свои обязанности знаете. Какую вам еще учебу нужно?

— Все равно, подумать надо, — высказал свое Федор.

— Конечно, подумать надо, — согласился Славин. — И хорошо подумать, — повторил он. А потом предупредил: — Только не долго.

Он встал. Поднялся и Федор.

— Так вот, Федор Тихонович… Два дня на размышления и дела, какие надо доделать в депо, полагаю, вам достаточно. И сразу — сюда.

Жизнь, хоть и недолгая, еще ни разу не ставила Федора перед таким крутым выбором. Мальчишкой, припоминал он, хотел учиться, искал ремесло не столько для души, сколько для того, чтобы покрепче стать на собственные ноги. Когда служил, даже когда попал в бой, знал, что время вернет его к оседлой работе и жизнь пойдет по избранной рабочей колее. Уже — навсегда.

И вот сегодняшний день…

Федор шел и слово за словом перебирал в памяти разговор со Славиным, как бы примеряя собственную жизнь к тому будущему, которое ждало его уже через два дня.

Ему вдруг вспомнился брат Алексей, любивший рассказывать про отца, а еще больше про деда, представлявшегося ему человеком необыкновенным. Лука Григорьев, крепостной князя Шаховского, был шорником в барском имении. За пятнадцать лет до отмены крепостного права Шаховский дал ему вольную с условием, что тот будет работать по найму у него же. Отменный шорник, говорят, был! Сколотив денег, Лука купил у своего господина небольшой участок земли, обосновался на нем: так зачалась деревня Григорьевка, с одного дома и пошла. Семья образовалась большая: не жили, а перебивались кое-как.

Но во что верил безмерно Лука, так это в грамоту, хотел, чтобы его сыновья и внуки стали учеными. И ведь повезло! Иначе не скажешь. Появился в ихних местах некий помещик Неелов. Купил у Шаховского земли порядочно, и переселился насовсем, и — вот ведь барин! — открыл школу для бедноты. Хороший, говорят, человек был, хоть и жил с непонятным прозвищем — Гудил… После революции народ Шаховского прогнал, а Неелова не дал тронуть. Правда, тот от всего своего добра отрекся с легкой душой.

Вот в той школе и начинали все Григорьевы осваивать азбуку. Дальше двух-трех классов не уходили, батрачить начинали, а все-таки слово книжное постичь могли. И к новой жизни тянулись. Помнится, еще в двадцать третьем году в их местах организовалась артель, которую назвали «Тургеневскими садами», тогда старший брат Кирилл стал там первым председателем. Сам Федор входил в зрелость позднее, шагал увереннее. И не было ничего для него дороже этой жизни, которой он присягнул с мальчишеской поры навсегда.

И вот сегодня ему сказали, что эту жизнь мало любить, ее нужно еще и беречь. Беречь от всего, что ей во вред. Такое ему предложено назначение.

Может ли он отказаться от него?

Через час пришел в депо. К начальнику не поторопился, а заглянул в цех. С щемящей тоской, как-то особенно глубоко вдохнул в себя запах разогретого металла с мазутным привкусом, сильно колотнулось сердце, словно отзываясь глухим ударам молотов, всему неровному шуму цеха, в котором тонули человеческие голоса. И вдруг этот тесный, перенаселенный не столько людьми, сколько механизмами цех с закопченными стенами и окнами, на которых лишь кое-где светлыми пятнышками проглядывались выбитые стекла, показался ему таким удивительно живым миром, таким родным и осязаемым, что он остановился почти в растерянности: как же все это оставить?

— Лихо слетал! — не то похвалил, не то удивился начальник депо, увидев Федора в дверях кабинета. — С чем пришел?

— Меня зовут в НКВД, — объявил Федор.

— Куда?!

— Вот так, — сказал Федор и опустился на скамейку возле окна.

Начальник тоже сел.

— Все правильно, — сказал он наконец. — Ты парень молодой, грамотный, командир Красной Армии. Время сейчас вон какое неспокойное. Не мне тебе говорить, ты сам недавно с Дальнего Востока… Да не только там, со всех сторон дымком тянет: Испания, Германия. А что это означает? — он поднял взгляд на Федора. — Это означает, что в нашем доме должен стоять порядок.

Федору после всех разговоров хотелось отдохнуть. Поэтому он перевел разговор:

— Сказали, чтобы я за два дня заканчивал все дела.

— Понятно, — согласился начальник. И спросил: — А приказ-то как писать? В чье тебя распоряжение?

— А я про это и спросить забыл, — вдруг сам удивился Федор. — Может, позвонить?

— А зачем? Напишем, что направляем тебя в распоряжение отдела кадров дороги…

2

Сомнения молодости не тяготят. На следующий день Федор поднялся раньше обычного. И то, что он долго и старательно брился, что надел выходной костюм, задержался у зеркала, повязывая галстук, все это говорило о том, что все раздумья и сомнения, которые еще вчера беспокоили его, сегодня отступили.

Федор появился в цехе спокойным и собранным. Он приветливо обошел товарищей, которые были уже на местах, весело переговариваясь с каждым и со всеми сразу. Все было, как всегда.. Но привыкшие уже к нему рабочие на этот раз заметили, что их молодой начальник куда-то спешит. Да и выходной костюм настораживал. После ухода Федора некоторые не утерпели и попытались угадать, что бы это значило. Но догадки опередил короткий приказ начальника депо: Григорьев освобождался от должности и направлялся в распоряжение отдела кадров дороги.

И когда Федор появился в цехе снова, разговоры изменились.

— В гору пошел, Федя? — говорил кто-то, желая улыбкой всего хорошего.

— Что же ты от нас уходишь? — пробовал упрекнуть другой.

— Федя, а куда тебя? — откровенно спрашивали третьи.

— Узнаю, скажу, — всем сразу ответил он.

Доброе отношение к себе, которое он почувствовал, окончательно успокоило его. За день он неспешно уладил все дела: цех сдал молодому технику Володе Попову, успел подписать обходной лист даже в библиотеке, получил расчет, да еще сбегал за конфетами для девчат-бухгалтеров.