Телохранитель ее величества: Точка невозврата - Сергей Кусков

Нет, я не ударил ее, всего лишь заблокировал и отпихнул. А перед этим высказал ей в лицо все, что о ней думаю, вспомнив ее родственников до пятого колена. Но и этого было более, чем достаточно

До утра я сидел в обычной одиночке, тут и такие есть, с матрасом на откидной лежанке, раковиной и туалетом. Мне даже поесть приносили! Но утром ждала экзекуция — двадцать ударов плети.

Плеть… Это больно, очень больно. И не смотрите, что она гуманнее кнута — гуманность заключена скорее в том, что быстрее заживает, травмирует. Но боль саму по себе я мог перенести. Я страдал «за правое дело», это придавало мне сил, уверенности в себе. Я готов был смеяться, как смеялись перед расстрелом партизаны древности. Но меня били на глазах у двух сотен прелестных созданий, которые смотрели… С жалостью. Ни с пониманием и ни с сочувствием, а жалостью. Мое «сопротивление системе», привычное еще по школе, где я слыл своего рода героем, никем таковым не воспринималось, все видели во мне лишь выпендристого дурачка без царя в голове. А это… А я мог вытерпеть все, кроме этого.

«Телесное наказание» не помогло. Не с первого раза. Были у меня еще и карцеры, и порки, и чистка оружия под сотым метром. Много чего было. И девчонкам моим попадало, за компанию. Чтоб понимал, что такое коллективная ответственность. Глазки в пол не убрал? Смирно вытянулся недостаточно ровно, не по уставу? Застежку верхнюю на кителе не застегнул? Ну и что, что китель департамента, не застегнул же? Пожалуйте всем взводом драить чертову прорву местных редкоиспользуемых помещений без помощи техники. До конца суток. Да-да, и вы, за то, что плохо обучили camarrado Chico и не проконтролировали. А лицезреть недовольные рожи девчонок, дующихся на тебя за то, что подставил их… Это даже большее наказание, чем любой карцер.

Да, по поводу прозвища. Не думайте, что я один такой языкатый, случайно даю всем нетривиальные прозвища, которые намертво цепляются. Ко мне тоже прицепилось, причем так же случайно, походя. И окрестил меня как думаете кто? Неправильно. Катарина, моя дорогая Катюша.

«Малыш». Она использовала и использует это слово в разговоре как обращение, а не как имя нарицательное, имея в виду нашу разницу в возрасте и жизненном опыте. Эдакая взрослая мудрая тетушка рядом с глупым, но милым мальчиком. Но девчонки подхватили, и теперь я не «малыш», а «Малыш», «Chico». В придачу к действующему официальному позывному «Ангелито» и собственному имени, которое здесь в ходу наряду с позывным, несмотря на то, что вроде как не принято.

…Всё закончилось испытанием, которое меж своих называется «стойкий оловянный солдатик». Опять же, «всё» — понятие относительное, но именно после этого мое мировоззрение изменилось в достаточной степени, чтобы успокоиться и принять неизбежное. Почувствовать себя «здесь», что мосты в прежнюю жизнь все-таки взорваны и принять чуждые до этого ценности. Я — Ангелок, Chico, паренек из тринадцатого взвода, «чертовой дюжины», а не Хуан Шимановский, обычный подданный ее величества, проживающий на улице Первого Космонавта Гагарина, учащийся школы имени генерала Хуареса. А это событие знаковое. Поворотное.

«Стойкий оловянный солдатик» — это почти самый крутой карцер, «двоечка», тоже сделанный по типу вертикального «гробика», но только немного иначе. Стены в нем выполнены из металла, и раскалены, к ним невозможно прикоснуться голой рукой. Снизу же подается воздух, достаточно прохладный, чтобы находящийся внутри человек не сварился, но достаточно теплый, чтоб не заболел. То есть обжигающими были только стены, и именно в них была зарыта собака.

Поскольку материала, который можно подложить, чтоб прислониться, с собой не дают, все отмерянное время в этом карцере нужно стоять — просто стоять, ни к чему не прикасаясь и ни на что не опираясь. Пытка, достойная Торквемады, далекого предка нашей стержневой нации — видно, у латинос это в крови. Если же ты забываешься или засыпаешь, и невольно к стенке прислоняешься, то обжигаешься так, что орешь матом, а охота спать сразу отпадает. До момента, пока вновь не вырубит. А вырубит примерно через несколько минут — спать здесь хронически некогда, ходишь постоянно на автопилоте и организм сам настраивается ловить для сна любой момент.

Так и стоишь, весь остаток суток, всю ночь, мокрый, потный от жара стен, борящийся с пудовыми веками. Как сказали «упаковывавшие» меня «морпехи», мало кто может выдержать в нем ночь — за всю историю корпуса это были единицы. И мне советовали поступить «как все» — бухнуться «без сознания». Так я быстрее окажусь в лазарете, и пытка на этом закончится.

Добрые тетечки. Нет, правда, добрые, добра мне желали. Но я не мог позволить себе бухнуться в обморок. Начиная с того, что у меня останется большой ожог, даже если они вынут меня в тот же момент, и заканчивая чисто моральным аспектом — я просто не мог себе позволить бухнуться в обморок перед девками. Даже в карцере. Я должен был выдержать это!

И я выдержал. К счастью. А потом, в качестве бонуса, отоспался в лазарете за все свои недосыпы — меня не теребили после такого испытания, и я проспал почти до следующего развода.

И только тогда, после «солдатика», моя голова впервые не дернулась, когда к скуле полетел очередной кулак инструктора. Только после этого тело научилось не реагировать и терпеть боль. Я научился стоять навытяжку и смотреть сквозь собеседника, отдающего тупые-претупые приказы, прятать глазки в пол, и так далее и тому подобное.

Тогда же произошел и инцидент с зубом Капитошки, который я воспринял как знак высших сил, символ того, что самое сложное осталось позади. И оно осталось. Моя война с дисциплиной завершилась.

И только после этого началось настоящее обучение.

— Да, сеньор. На большие дистанции пока нет, но стометровку бегу спокойно. Больше сеньоры инструкторы мне пока еще запрещают. — Кивок на сидящую рядом с ним женщину, делавшую мне операцию. Действительно, ветеран, симпатичная на вид, совсем не старая, как я ее себе мысленно представлял. И с корпусом в данный момент ее связывал только лишь я — у нее было полно работы за его пределами, она считалась известнейшим специалистом на планете. Просто в тот день, когда я проходил испытание, ее пригласили присутствовать, как члена совета офицеров, и она не могла не явиться.

Профессор покряхтел, выражая неохоту, покачал головой и снова уткнулся в изображение моего сустава, выдаваемое объемным визором.

— Хорошо. Уломали. Признаю. Полное восстановление! Довольны? — Усмешка. — Вот ведь чертовки, даже меня, вредного старика, смогли уломать!

Он обернулся к своей ученице. Та скромно потупилась, улыбка так и лезла из нее наружу.

— Вы сами видите, колено восстановилось, несмотря ни на какие сроки. Глупо лелеять и трястись над нею еще месяц-два. Мы и так тормозили процесс, как могли.

Это была правда. Несмотря ни на какие угрозы кар небесных, эта сеньора отказалась разрешить мою… Более ускоренную подготовку. Дошло до вмешательства королевы, которая почтила эту обитель своим присутствием лишь ради этой проблемы. Выслушала обе стороны — ее и Мишель, после чего приказала привезти профессора. Да-да, получается, меня рассекретили — теперь он знает, что я за птица и где… прохожу обучение. Но королеву это волновало мало, ей нужен был эксперт, третейский судья, и она пошла на такой шаг.

Профессор изучал меня полдня, давал различные нагрузки, и в итоге выдал рекомендацию не спешить, несмотря ни на что. И как бы королева не хотела побыстрее усовершенствовать мою персону, она приказала следовать рекомендациям, а самого профессора стали привозить ко мне раз в три дня.

После этого они теперь уже вдвоем тормозили процесс моего официального выздоровления, запрещая давать нагрузки, которые, я чувствовал, давать мне уже можно. Хотя прошло каких-то два месяца вместо минимум трех запланированных. А то и четырех. И вот теперь час пробил — меня признают выздоровевшим и назначат график увеличения нагрузок на ближайший месяц. Но этим, скорее всего, сеньора займется в одиночку, без профессора — она лучше знакома со спецификой местной подготовки.

— Нет, рано. — Мы шли по коридору с Катюшей, с которой, если честно, я почти не пересекался все это время. Да, я получал тычки, удары и наряды, но в основном от других офицеров; она же, несмотря на статус куратора, «наказывала» меня всего пару раз, и то за вполне заслуженное. Памятуя о ночи в ее квартире, я позволял взаимоотношениям с нею выходить за рамки принятых здесь правил, но разрешить делать это на глазах у кого-либо постороннего она не могла.

— Все это была прелюдия, разминка. Мы ждали, пока заживет колено, потому занимались одной лишь дрессировкой. Ну, и ножи тебя метать немного научили, — усмехнулась она.

Я шел невозмутимо, с покерным лицом. Да, ножи покидать они меня заставили. За два месяца я перекидал их столько, что теперь почти всегда попадаю ими в яблочко, с любой позиции, с любой разумной дистанции, с любой руки. «Почти» — потому, что уровня Маркизы я не достиг, хотя честно пытался. Однако, для боевика мой уровень вполне приемлемый, это признала инструктор по метанию, а она тетка серьезная — ей сложно угодить. Это достижение, которым я гордился, и вывести меня из себя упоминанием пота на полигоне номер семнадцать у Катарины не получится.