Слово о полку Игореве - Александр Зимин

Для Д. С. Лихачева странно, почему «хинове» идут на Русскую землю где-то «межю Доном и Непромъ» (К-Б, сходно в других списках),[Подробнее см. фрагменты № 12 и 19 главы 1.] а «не из района Золотой Орды на Волге, как это было в действительности». По его мнению, это произошло и «потому, что в „Слове“ навстречу Игорю именно оттуда движутся половцы — была весна. Это явный остаток „Слова“ в „Задонщине“: влияние не текста, но самого хода событий „Слова“ на „Задонщину“».[Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»? С. 146; 2) Черты подражательности «Задонщины». С. 97–98.] Но дело объясняется совсем иначе. Достаточно взглянуть на карту, чтобы убедиться, что Мамай шел как раз между Доном и Днепром. Его владения простирались на юг от Рязанского княжества, граничили с Великим княжеством Литовским и включали в свою орбиту Крым.[Насонов A. Н. Монголы и Русь: История татарской политики на Руси. М.; Л., 1940. С. 123–124. По Ибн-Халдуну, с 1374–1375 гг. Мамай утвердился в Крыму, откуда он, очевидно, и двигался вдоль Дона на Русь (Бегунов Ю. К. Об исторической основе «Сказания о Мамаевом побоище» // «Слово» и памятники. С. 479). Не упоминая об этом сообщении Ибн-Халдуна, приведенном Ю. К. Бегуновым, Р. П. Дмитриева, Л. А. Дмитриев и О. В. Творогов упорно продолжают писать, что Мамай двигался на Русь, «как известно, из-за Волги» (Дмитриева, Дмитриев, Творогов. По поводу. С. 118).] Задонщина в данном случае совершенно точна.

По О. В. Творогову, упоминание моря в Задонщине «едва ли уместно».[Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 322.] Но когда автор этого произведения говорит, что «всташа силнии ветри с моря», то он имеет в виду движение полчищ Мамая из Крыма. Все вполне соответствует исторической обстановке 1380 г. Кстати, автор Сказания о Мамаевом побоище также пишет «между Доном и Непром, на поле Куликове».[Повести. С. 75.] Значит, в данном случае Слово повлияло на Сказание?

Надо иметь в виду и еще одно обстоятельство. Куликовская битва происходила у берегов притока Дона — Непрядвы. Б. М. Соколов отмечал в фольклоре «процесс взаимовлияния форм: Днепр и Непрядва».[Соколов Б. М. Непра река в русском эпосе. СПб., 1912. С. 17.] Поэтому когда в К-Б говорится, что ветры с моря «прилелеяша тучю велику на усть Непра», то, быть может, речь просто идет о Непрядве, у устья которой и скрестили оружие русские воины с татарами. Да, наконец, и после разгрома на Куликовом поле Мамай бежал не на Волгу, а в Крым.

В этой же связи Д. С. Лихачев пишет: «В „Задонщине“ настойчивые упоминания Днепра… и Дуная (в списке У) — совершенно непонятны. Они могут быть объяснены только как следы „Слова“».[Лихачев. Черты подражательности «Задонщины». С. 97.]

О Днепре мы говорили. Теперь обратимся к Дунаю. Действительно, эту реку упоминает только один список У. В К-Б читается иначе: «погании татарове… стоять межю Доном и Днепромь на рице на Мече». А в списках И1, С вместо Дуная находим Дон: «у Дону стоят татарове поганый, Мамай на речкы на Мечи». Совершенно ясно, что в архетипе Задонщины никакого Дуная не было; он появился в протографе списка У под влиянием фольклорной традиции. Итак, если допустить, что Слово было источником Задонщины, то придется признать, что им пользовались не только при создании архетипа Задонщины, но и при составлении протографа списка Ундолького (в последнем случае только чтобы заменить «Дон» — «Дунаем»). Невозможность этого построения очевидна, а вероятность того, что у автора Слова был список Задонщины с «Дунаем», не исключена.[Об этом см. подробнее Приложения к работе.]

Д. С. Лихачев обратил внимание, что в Задонщине «жены плачут по убитым мужьям и просят Москву-реку прилелеять их к себе. Как это возможно, ведь они убиты! Это тоже остаток „Слова“».[Лихачев. Когда было написано «Слово»? С. 146] Замечание Д. С. Лихачева верно в той части, в какой оно относится к спискам Пространной Задонщины. Там действительно текст явно нескладен. Но ведь в К-Б, т. е. Краткой Задонщине, ничего подобного нет. Мария Микулина жена, обращаясь к Дону, плачет просто: «прилелей моего Микулу Васильевича». Дон должен был приголубить тело ее убитого мужа, а не доставить его к ней. Все совершенно логично.

Если считать текст К-Б позднейшим сокращением, то получается, что составитель этого списка так удачно сокращал текст архетипа Задонщины, что изъял из него все сообщения, нарушавшие историческую перспективу, и создал вариант, наиболее точно передававший обстановку конца XIV в. Так было не только в случае с плачем по погибшим мужьям, но и в других случаях. Он, оказывается, угадал, что новгородцы не принимали участия в Куликовской битве. Он совершенно правильно исправил «зеленую» ковыль на «белую» в полном соответствии с датой Куликовской битвы (сентябрь). Он изъял из списка убитых князя Федора Семеновича, почувствовав, что такого князя никогда не существовало. Он переставил порядок городов (Москва, Коломна, Серпухов) и случайно угадал этапы движения русских войск к Дону. Но если так, то уж не был ли автор Краткой Задонщины ненароком провидцем?

Для методики Д. С. Лихачева характерен следующий пассаж: «В „Задонщине“ русские жены получают „полоняные вести“, то есть вести о пленении их мужей, которые на самом деле были убиты. Сами вдовы называются в „Задонщине“ „полоняными женами“ — женами пленников, — а не вдовами. Причина та же», т. е. источником Задонщины было Слово о полку Игореве, где говорится о пленении русских князей.[Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»? С. 146; 2) Черты подражательности «Задонщины». C. 97.] Д. С. Лихачев конструирует все свое рассуждение на выборочных и притом явно дефектных чтениях Задонщины. Выражение «полоняныа вести» есть только в списке И1, в У «поломянные», С «поломяныя» (в К-Б текста нет). Совершенно ясно, что последнее чтение первично. Кстати, именно его вводят в свои реконструкции архетипа Задонщины В. П. Адрианова-Перетц, B. Ф. Ржига и Р. О. Якобсон. Оно же находит соответствие и в Слове о полку Игореве («багряная стлъпа»). Ни о каких «полоняных» вестях первоначальный текст Задонщины не говорил.[См. в Псковской летописи под 1509 г. «переняше псковичи полоняную свою весть» (ПЛ. Вып. 1. С. 93).] Перед нами неудачное осмысление составителя списка И1 (см. фрагмент № 20).[Кстати, ранее и сам Д. С. Лихачев говорил про «огненные» («поломенные») вести о гибели русских воинов» (Лихачев Д. С. «Задонщина» // Литературная учеба. 1941. № 3. С. 97).]

Во втором случае (фрагмент № 21) Д. С. Лихачев допустил самую обыкновенную ошибку: ни о каких «полоняных женах» Задонщина не говорит вовсе. В И1 «жены коломенскые», У «коломеньские» и только в С «поломяные» — явная описка, происшедшая от созвучия упоминавшихся выше «поломяных» вестей с «коломенскими женами». Ссылка Р. П. Дмитриевой, Л. А. Дмитриева и О. В. Творогова на то, что в списках Повести о Басарге варьируются написания «поломянное» и «полонянное»,[Дмитриева, Дмитриев, Творогов. По поводу. С. 119.] только лишний раз доказывает, что перед нами типичная ошибка, основанная на созвучии терминов. Следовательно, ни о каком мотиве «пленных» мужей или жен в Задонщине говорить нельзя.

Д. С. Лихачев удивляется, почему Задонщина «лишена элементов язычества и двоеверия, но деревья в ней склоняются от скорби. Что это, только художественный образ? Нет, в „Слове“ преклоняются до земли деревья, так как вера в деревья была органической частью русского язычества».[Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»? С. 146; 2) Черты подражательности «Задонщины». С. 99.] Истоки образа склонившихся от печали деревьев корнями, возможно, уходят еще в языческие времена. Но его появление в Задонщине объясняется без всякого влияния Слова: в разборе фрагмента № 18 обеих редакций памятника мы писали, что его нет в Краткой Задонщине, но он включен в Пространную из текста Сказания о Мамаевом побоище.

Остаток Слова в Задонщине Д. С. Лихачев видит в том, что в рассказе о начале похода Игоря первого памятника и о выезде в поход Дмитрия Донского есть черты сходства (см. фрагмент № 8 настоящей главы): в одном случае князя сопровождает печальная примета (затмение солнца), в другом — радостное (сияние солнца).[Лихачев. 1) Когда было написано «Слово»? С. 146; 2) Черты подражательности «Задонщины». С. 99.] В том, что в момент отправления в поход Дмитрия сияет солнце, Д. С. Лихачев не видит ничего подозрительного («эта примета не может вызвать подозрений»). Но тогда почему же «чудом» считает он возможность использования Задонщины в Слове, а обратную зависимость памятников естественной? Ведь о затмении солнца говорилось в летописи. Найдя образный материал в Задонщине о выезде в поход Дмитрия, автор Слова вполне мог использовать его в своем произведении.

Таким образом, попытка Д. С. Лихачева доказать невозможность вторичности Слова по сравнению с Задонщиной, исходя из особенностей поэтики подражания, не увенчалась успехом. Самое большее, что ему удалось показать, — это компилятивный характер Пространной Задонщины. Впрочем, этот тезис никогда не подвергался сомнению.[Об «инерции подражания» в Задонщине вслед за Д. С. Лихачевым в последнее время писал О. В. Творогов (Творогов. «Слово» и «Задонщина». С. 312–335). Приемы работы у обоих исследователей едины. О. В. Творогов берет чтения Задонщины, максимально близкие к Слову, объявляет их архетипными, находит в них несообразия и делает вывод о вторичности Задощины. Но все эти «несообразия» появились под пером позднейших переписчиков Задонщины или при составлении ее Пространной редакции. В Краткой Задонщине их нет.]