Бомбы сброшены! - Гай Гибсон

«Группа армий! Люфтваффе! Все это ширма! Я желаю знать, кто приказал Руделю улететь. Позвоните ему во Франкфурт и прикажите ждать там. Я переговорю по этому поводу лично с фюрером. Я настаиваю, чтобы он остался здесь. Или они хотят, чтобы я удерживал фронт одной пехотой с винтовками?»

Я узнаю обо всем этом по телефону. Если я собираюсь прибыть в Маркиш-Фридланд до наступления темноты, я не могу терять время. Поэтому я сам звоню в ставку фюрера и спрашиваю, должен ли я продолжать полет или мне вернуться в Силезию? В первом случае фельдмаршал Шернер должен отпустить моих людей, которых он задержал в Гротткау, так как мне понадобится весь личный состав и снаряжение, когда я прибуду на новое место. Мне говорят, что принято окончательное решение: моя эскадра должна перебазироваться на север, так как ситуация на участке фронта, которым командует рейхсфюрер СС Гиммлер, гораздо более серьезная. Я приземляюсь в Маркиш-Фридланде вместе с первым самолетом. Идет густой снег, и уже окончательно стемнело. Остальные самолеты группы должны прибыть завтра, а 2-я группа останется во Франкфурте. Мы кое-как устраиваемся на ночлег, и я звоню Гиммлеру в орденский замок Кроссинзее, чтобы доложить о своем прибытии. Он рад услышать это, так как только что ему пришлось выдержать тяжелый поединок с фельдмаршалом Шернером. Он спрашивает меня, что я собираюсь делать? Так как уже 11 вечера, то я отвечаю: «Иду спать». Я собираюсь завтра встать как можно раньше, чтобы ознакомиться с ситуацией. Однако Гиммлер думает иначе.

«А мне не спится».

На это я отвечаю, что завтра утром ему не нужно никуда лететь, а когда люди проводят в воздухе целый день практически без перерывов, им нужно хорошенько отоспаться. После пустого препирательства Гиммлер говорит, что отправляет за мной машину и хочет встретиться со мной как можно скорее. Так как у меня все равно не хватает топлива и боеприпасов для нормальных действий, любая информация о положении на этом участке фронта, которую сообщит мне командующий, будет очень полезна. Вдобавок с его помощью можно будет решить ряд организационных проблем. По пути в орденский замок мы несколько раз застреваем в сугробах. Я попадаю в Кроссинзее только в 2 часа ночи. Сначала я встречаюсь с начальником штаба, с которым мы долго обсуждаем положение на фронте и общие вопросы. Мне особенно интересно узнать, как Гиммлер справляется со своими обязанностями, так как ему не хватает необходимых знаний и опыта. Начальник штаба группы армий — обычный армейский офицер, а не один из чинов СС. Он говорит, что работать с Гиммлером довольно приятно, так как он не самовлюбленный человек и не пытается показать свою власть. Рейхсфюрер не считает, что знает дело лучше, чем офицеры штаба, и охотно выслушивает их предложения. После этого он использует всю свою власть, чтобы любой ценой добиться выполнения принятых решений. Вот поэтому все идет довольно гладко.

«Только одна вещь вас наверняка поразит. У вас всегда будет ощущение, что Гиммлер никогда не говорит того, что думает на самом деле».

Через несколько минут я начинаю обсуждать положение с самим Гиммлером. Я сразу замечаю, что он выглядит встревоженным. Советы обошли Шнайдемюль с обеих сторон и рвутся в Восточную Померанию по направлению к Одеру. Наступление ведется вдоль долины Нейсе, а также севернее и южнее ее. В этом районе у нас почти нет боеспособных частей. В настоящий момент в районе Маркиш-Фридланда формируется боевая группа, которая должна остановить прорвавшегося противника и помешать ему выйти к берегам Одера. Никто не может сказать, сумеют ли наши войска, отрезанные в районе Позен — Грауденц, пробиться к своим. В любом случае они не смогут сразу восстановить свои силы. Разведка оставляет желать много лучшего, поэтому мы не можем составить точное представление о противнике. Это значит, что ведение разведки станет одной из наших основных задач, помимо ударов по вражеским войскам, особенно танковым и механизированным частям.

Я докладываю о наших потребностях в бомбах и боеприпасах. Если они не будут удовлетворены в ближайшее время, наша эскадра будет вынуждена прекратить действия. Гиммлер обещает мне, что все мои запросы будут удовлетворяться в первую очередь, так как это в его собственных интересах. Я объясняю ему, какими возможностями обладает мое соединение, исходя из нарисованной им картины.

Я покидаю Кроссинзее в 4.30, зная, что уже через 2 часа мне нужно быть в воздухе. С этого момента «Штуки» летают без перерыва весь день. Наши самолеты на крыльях несут эмблему Тевтонского ордена, и сегодня, как и шесть веков назад, мы ведем тяжкую битву с диким Востоком. Устанавливается очень холодная погода, сухая снежная пыль на аэродроме лежит слоем толщиной около 4 сантиметров. Когда мы взлетаем, она забивается в механизмы пушек противотанковых самолетов и замерзает, как только мы поднимаемся в воздух. Дав один или два выстрела, наши пушки замолкают. Это приводит меня в бешенство. Русские танковые колонны движутся вглубь Германии, а когда мы выходим в атаку, зачастую преодолевая сильнейшую ПВО, вдруг случается вот такое. Пушки молчат, словно немые. Некоторые пилоты от отчаяния начинают подумывать о том, чтобы бросить свой самолет прямо на вражеские танки. Мы совершаем один заход за другим, но все напрасно. Это происходит с нами в Шарникау, в Филенне и многих других местах. Т-34 рвутся на запад. Иногда достаточно одного выстрела, чтобы взорвать танк, но чаще всего этого мало. Мы потеряли несколько драгоценных дней, прежде чем я получил достаточно людей, чтобы постоянно очищать взлетную полосу от снега. Когда огромные массы танков, волосы встают дыбом. Мы совершаем вылеты по всем направлениям, но даже если бы день был втрое длиннее, нам и этого не хватило бы. Зато удалось наладить прекрасное взаимодействие с истребительной группой, базирующейся рядом. Они немедленно реагировали на каждое наше сообщение, вроде: «Передовые отряды противника там-то и там-то». Во время совместных операций к востоку от Дойче-Кроне мы нанесли Советам огромные потери. То же самое произошло южнее, в лесах вокруг Шлоппе. Когда танки находятся в деревне, они, как правило, въезжают прямо в дома и пытаются укрыться там. Нужно обладать очень острым зрением, чтобы различить длинный шест, торчащий из стены дома. Но это не шест, а танковая пушка. В стене дома имеются проломы, и мы смело атакуем танки сзади, поджигая моторный отсек, так как вряд ли в полуразрушенных зданиях еще остались немцы. Никакие другие методы атаки не помогают. Танки загораются и взлетают в воздух вместе с обломками домов. Если экипаж остается жив, он иногда пытается перевести горящий танк в новое укрытие, но в этом случае они обречены, так как на улице танки оказываются слишком уязвимы. Я никогда не сбрасываю бомбы на деревни, даже если это оправдано с военной точки зрения. Я просто содрогаюсь от мысли, что могу попасть своими бомбами в немцев, которые и так уже стали жертвами русского террора.