Постижение смысла - Мартин Хайдеггер

тот вид, каким в ней все более и более решительно задается бытийный вопрос, промахивающийся мимо бытия, чем увереннее вопрошающий (человек как субъект) опирает себя на самого себя и выставляет все суще-бытующее только как производимо-изготовимое Противоположное себе (как объект) (мир, как «картина», образный взгляд, представляющий картину, представляемое производимое-поставляемое), – вот единственное «доказательство» того, что бытийный вопрос запутан в его структурах и темах. Различение между бытием и суще-бытующим стало настолько затасканным-истрепанным, что всякие различия стерлись, и «бытие» свелось только лишь к одному звучащему слову, которое имеет ничтожнейшее «содержание», потому что вообще не помысленное больше в его суще-бытности суще-бытующее в смысле делаемого действительного «есть» Все, что могло бы считаться сущее-бытующим. Не из метафизики и не пробужденным ею может возникать побуждение к иному задаванию бытийного вопроса – только все Целое метафизики может стать толчком – побуждением к тому, чтобы осмыслить какую-то нужду-потребность, которая заставляет задать бытийный вопрос.

Но даже для этого требуется, чтобы уже Целое метафизики предстало в ее существенном содержании-составе – и, те есть, была постигнута и преодолена в качестве структуры открытости суще-бытующего как такового – постигнута и преодолена, как сейчас.

Отчего же должно прийти это преодоление, если не из того, что дополняет и определяет структура открытости суще-бытующего, как таковая? И что же есть то иное, если не пра-бытие? Лишь то же самое, что придало суще-бытующему как таковому господствующее положение – вплоть до забвения бытия, только и может лишить суще-бытующее его приоритета. При этом история (Geschichte) этого лишения будет, вероятно, отличаться от истории уже происходившей борьбы. В этой истории должно будет прийти к исключительному господству само пра-бытие, что не означает, что оно немедленно проявит это открыто и проявит это в себе, то есть открыто-демонстративно-публично, как проявило себя господство покинутого бытием сущее-бытующего. Демонстративная публичность – это тот образ открытости суще-бытующего как такового, в котором все и всяческое суще-бытующее делается доступным всякому – пусть даже зачастую и только в качестве непознанной видимости.

Что же тогда будет, если суще-бытующее и всякий раз превносимая к нему задним числом суще-бытность (априори) утратит приоритет? Тогда станет бытийствовать пра-бытие. Тогда изменяется это «есть», это «станет бытийствововать», и существенно изменится весь язык. Но как это произойдет? На каком пути мы сможем узнать об этом? Только так, что мы зададим вопрос самому пра-бытию и, следовательно, иначе зададим вопрос о бытии, и благодаря этому узнаем, какими странниками нем придется быть готовыми сделаться, если мы по желаем принадлежать к истории изменившегося вопроса о бытии.

Вопрос о бытии сейчас задает пра-бытие, чтобы пра-бытие ответило, чтобы оно даровало слово, которое говорит истина «этого» пра-бытия. Теперь мы уже больше не спрашиваем, промахиваясь мимо бытия, причем суще-бытующее как таковое остается вопрашаемым, стоящим под вопросом, мы ставим вопрос также и не только перед бытием, вследствие чего бытие становится – подобно тому, как это происходит в метафизическом мышлении – каким-то «предметом» – нет, мы спрашиваем само пра-бытие Вопрошание вверяет нас пра-бытию как единственно ответствующему и ответственному. Такой ответ требует иного слушания, присущего какому-то изменившемуся дару вслушиваться-прислушиваться-проявлять послушание, который послушен, исходя из даруемой самим пра-бытием послушности-прислушивания-принадлежности истине пра-бытия.

В метафизике суще-бытующее становится поставленным под вопрос относительно бытия, сущность которого остается столь не вы-рас-спрошенной, что бытие даже может быть называемо не вызывающим вопросов.

Для изменившегося бытийного вопроса пра-бытие становится вызывающим сомнения и заслуживающим вопрошания. Все же «сомнительное» и «заслуживающее вопрошания» подразумевают различное. Вопрошание, которое всякий раз вопрошает только само бытие, не делает пра-бытие сомнительным и заслуживающим вопрошания, но оно есть оценивание и признание ценности – в том смысле, что оно навязывает пра-бытию ответствование своей истины, и даже постигает самое себя – еще в качестве вопрошания – как вопрошание «этого» пра-бытия, со-бытуясь им. Этот бытийный вопрос, который вопрошает пра-бытие, принадлежен сущению истины пра-бытия, в качестве какового есть изначальная история (Geschichte) пра-бытия. Всякое вы-раз-мысливание пра-бытия из таких вопросов поэтому характеризуется сообразностью истории бытия. Бытийный вопрос сообразного истории пра-бытия мышления не может быть ни достигнут, ни вообще понят метафизикой и через посредство таковой. «Опрашивание» пра-бытия, осуществляемое мышлением, сообразным истории пра-бытия, есть преодоление метафизики, каковое преодоление проистекает из самого пра-бытия. Бытийный вопрос и как метафизический тоже принадлежит истории пра-бытия, хотя эта история и остается сокрытой для метафизики и закрытой именно посредством ее. Поэтому «все, кто угодно», и могут приписывать рубрике «бытийный вопрос» какое-то значение – но это иллюзия, если учесть произвольность высказывания мнений; каждая попытка подобного рода уже предполагает некоторую интерпретацию бытия, которые полностью и постоянно ускользают от этого предприятия из-за различия называния и звучания слов. Нельзя заключить соглашение, договорившись о том, что представляет собой сущность бытия и о том, что подразумевает и выражает «есть»; можно только всегда забывать и исключать себе из знания, что истина пра-бытия как событие всякой истории определяет ее историчность и уже предрешает все о возможности и необходимости того, как во всякий данный момент видится бытийный вопрос. Сейчас мы стоим – знаем ли мы о том или нет, хотим мы принимать за «истинное» познанное иди не хотим – на переходе от метафизического бытийного вопроса и бытийному вопросу в мышлении, которое соответствует истории пра-бытия. Это указывает на один-единственный миг истории пра-бытия. Безразлично измерять в соответствии с этим мигом и мерять по нему те постановки вопросов, которые придают силу бытийному вопросу о бытии метафизически или как-то иначе. Силой для положения основы обладает только то, что устанавливается и для истории пра-бытия и для этого мгновения, чтобы таким образом подготовить места знания, в которых истина будет познана в соответствии со своей сущностью. Вопрошает ли бытийный вопрос «о» бытии (сущее-бытующего) или же он вопрошает само пра-бытие – это то Либо-Либо, основание для выбора одного из вариантов которого заключает в себе само пра-бытие. Как только это при-кровение самого пра-бытия приходит в первый просвет некоторого мягкого-ненавязчивого намека-кивка, возникает и развивается необходимость мышления, решительная готовность и обязывающий характер оставляет позади все остроумие и остроту «точной» «рациональности» и всего лишь только наличные «потребности в чувствах» вкупе с их «иррациональным» предоставляет в ведение его обычного-привычного удовлетворения.

Сообразное истории пра-бытия вопрошание бытийного вопроса – это шаг в ту историю, «события» которой есть не что иное, как решения-выборы относительно способности человека решать-выбирать – «пред лицом» того, что выступает основой его сущности как стража-хранителя и, то есть, подвигает-понуждает к полаганию этой основы – из мягкости одаривания некоторым единственным-уникальным: это – разрешение спора нерешенного-неизбранного во встрече человека и бога