Сексуальная жизнь сиамских близнецов - Ирвин Уэлш

Патти начинает рыдать, Люси в этот момент натягивает футболку Bruins Ice Hockey[104]:

– Вот уроды! Эта Мишель Пэриш – такая тварь!

Целую ее, она игриво хватает меня за задницу, не сводя глаз с экрана. Иду в кабинет проверить почту. Писем нападало порядком, но внимание привлекает одно: прислали договор о покупке скульптуры «Новый человек». Меня охватывает бурная радость: мы снова богаты! Охуенно богаты! Открываю приложенный файл, распечатываю контракт, подписываю, сканирую и отправляю обратно агентам. Все!

Эйфорию быстро сменяет острое ощущение утраты. «Новый человек» – моя лучшая и самая личная работа, и теперь я останусь без нее. Внезапно возникает желание побыть с «Новым человеком» как можно дольше, пока его не увезли на новое место. И я иду из дома в мастерскую.

Нахожу его в том же положении: скорчившись, он смотрит снизу вверх, поза почти собачья. Я обхожу его со всех сторон, внимательно смотрю с разных углов на застывшее, остолбеневшее лицо, будто он пытается сообразить, что происходит. Да, это, бесспорно, лучшее, что я создала. Закрыв жалюзи, я перекрываю поток света и включаю видеопрезентацию про Эверглейдс: вокруг скульптуры возникает болотистый ландшафт. Это Люси придумала, и получилось круто. Динамики гудят пением птиц и шумом ветра, гуляющего в мангровых зарослях. Я сижу в темноте и внезапно начинаю бояться за свое творение: хочется снова включить свет или открыть жалюзи. Новый человек вдруг показался мне злым, обиженным, как будто сейчас набросится на меня и разорвет на части. Я встаю и отдергиваю плотные шторы, щурясь от света, который потоком заливает мастерскую и мой экспонат, как будто утихомиривая его.

51

День благодарения

Пока Лина на пробежке, я смотрю по телику повторы каких-то дебильных программ. Сейчас она снова ушла, кажется, решила поработать в мастерской, пока время есть. Она неутомима. Помню, когда-то и меня так же перло.

Вес опять уменьшился, хотя с мотивацией у меня не очень. Я сейчас вешу 67 кило – до идеала далеко, но всяко лучше, чем 90, которые она заставила меня набрать, чтобы проучить. Вернее, там было 89,8, и я в тот день перед взвешиванием выпила много жидкости, но спорить из-за этих граммов мы не стали. Лина умоляла остановиться и вообще за несколько дней до этого сняла с меня цепь (некоторые люди просто не умеют правильно работать с заложниками), но я настояла, что надо идти до конца.

Встаю с кровати и беру ноутбук. Включаю, читаю старые записи в своем блоге и заново переживаю все это безумие и боль.

Доела конфеты, и сразу захотелось бургер с жареной картошкой, чтобы заесть тошнотворно-приторное послевкусие во рту. Но после бургера я как чувствовала, что сейчас опять захочу сладкого. В итоге я заглотила последнюю бутылку «Будвайзера» и поставила ее в шеренгу к остальным: теперь чувствую, как выпитое добивает сознание, и без того замутненное. С силой хлестанула цепью по полу. «ЭТОГО ХОТЕЛИ?! ПИДАРАСЫ! ДАВАЙТЕ ИДИТЕ КО МНЕ, ПОДХОДИТЕ, И Я ВЫРВУ ВАМ МУТНЫЕ ЗЕНКИ ИЗ ВАШИХ ТУПЫХ ГОЛОВ!»

Тут Лина снова приносит еще чипсов, печенье, пиво. «Не надо так».

«Не снимай цепь, или я разорву тебе глотку нахуй! Лучше картошку давай неси еще!»

«Не могу…»

«Соберись, Лина! Я тебя здесь полтора месяца продержала! НЕСИ ЕДУ ДАВАЙ!»

«Расскажи, Люси. Просто расскажи, и все!»

«Не могу. Будь, блядь, настоящей женщиной, давай корми меня».

На самом деле я реально подсела на всю эту дрянь, которую она мне давала: почти год пришлось потом очищать организм. Больше полугода я втайне нарушала диету: не могла пройти мимо фастфуда, украдкой жрала шоколадные батончики. Было непросто, и теперь я понимаю, насколько жестко я с ней работала, да и с некоторыми другими клиентами тоже. Вообще-то, это было настоящее издевательство над людьми, да и попытка выбить слабое звено из их системы оказалась лишь нездоровым способом борьбы с сомнениями в своей собственной.

Не люблю читать последнюю запись, так называемый разговор. Если бы он тогда состоялся, можно было бы избежать и лишнего веса, и нездоровой этой еды, и сидения на цепи, но я не могла уступить, пока на весах не будет нужной цифры. Такое вот извращенное покаяние.

Но я все равно пролистываю сайт и нахожу ее – последнюю запись в блоге, тот самый разговор.

Ужасно хочется чего-нибудь мучного и сытного: уже больше часа прошло, как я сожрала две большие пачки жареной картошки, которые Лина привезла из «Бургер-Кинга», и запила их сладким шоколадным молочным коктейлем. Из-за коктейля захотелось еще картошки. Соль, сахар, жир, углеводы: нет им ни конца ни края.

Я отправила ее за едой двадцать минут назад. Где ее черти носят?

Наконец долгожданный звук дверей лифта, и входит Лина – принесла мой любимый шлак. Никакая это не еда, конечно. Не могу смотреть на свой жирный живот, нависший над поясом штанов. Лина садится, держа в руках коробку с салатом и кускусом и поглядывая на меня; у меня на коленях сочный бигмак – настоящий канцерогенный кал с булочкой. Вес вот-вот достигнет отметки 90 кг. Внезапно приходит осознание, что я не буду это есть и что время пришло. «Я готова к разговору», – говорю я.

Лина садится рядом и пытается притянуть меня к себе, но я упираюсь и слышу собственный глухой голос, доносящийся откуда-то из глубин, так что она отстраняется и оставляет мне какое-то пространство. «Это было в воскресенье, я тогда еще в Веймуте жила. Я была в гостях у подруги Лиззи, мы слушали музыку и просто зависали. Потом я пошла домой по Норт-стрит. Когда заходила под мост, услышала голоса парней: они шли за мной, перешептывались, иногда смеялись. По тому, как они заговорщицки понижали голос, я поняла, что они что-то задумали. Но я даже не оглянулась, только ускорила шаг и пошла дальше по улице».

«О Люси…» – утешает Лина, сжимая мне плечо.

«В этот момент я совершила большую ошибку. Я свернула направо и пошла через Эбигейл-Адамс-Грин – небольшой зеленый массив, заросший деревьями и кустами. Так можно было срезать до Алтура-роуд, где я жила. Там меня поджидала вторая группа. Клинт Остин, их предводитель, подошел ко мне и посмотрел неласково. Сказал, что хочет поцеловать меня, о чем просил сегодня в классе. Его дружки окружили меня. Я не знала, что сказать. Что тут вообще можно сказать?»

Лина еще сильнее сжала мне плечо.

«Потом я вдруг оказалась на земле: кто-то из них присел на корточки у меня за спиной, Остин сильно толкнул меня, и я свалилась на траву. Прежде чем я успела что-то сообразить, двое пацанов схватили меня за руки и потащили по земле в кусты. Чья-то рука заткнула рот, юбку задрали, трусы сдернули, и Остин – у него была сыпь на лице, как при кори, и зеленые глаза с темными кругами – стал яростно плевать на меня, потом с силой вошел в меня ужасным, резким, неистовым движением. У меня после этого еще несколько дней кровь шла. Я отвернулась и мало что чувствовала, только оцепенение. Я слышала подбадривающие выкрики: давай, давай, давай, давай, потом, открыв глаза, увидела Остина, который глядел на меня со страхом и яростью, как будто его самого подставили, принудили. Потом снова появилась лютая ухмылка, и он начал говорить какие-то вещи, которые я до конца не понимала. Он ненавидел девушек. Я поняла так, что он ненавидит девушек».

«Господи, Люси… Какой ужас…»

«Я не собиралась плакать или просить там о чем-то. Я же Бреннан. Я презрительно ухмыльнулась и увидела, как на его лице снова появился страх. Потом по парку разнесся еще чей-то голос, и пацаны бросились врассыпную, как от выстрела стартового пистолета. Надо мной возникло лицо отца, Клинт Остин слез, испуганный, и сбежал. Вместо бешеного Остина передо мной оказался еще более разъяренный папаша».

«А ты вообще пыталась поговорить с Томом? Почему он ничего не понял-то?»

«Потому что я ему наврала, блядь!» – кричу я ей в неподвижное лицо и, как бы извиняясь, сжимаю руку: она отшатывается. «Я не хотела опять выглядеть неудачницей. Я готова была сопротивляться до последнего, терпеть что угодно, только бы не быть жертвой. Лучше быть шлюхой, чем жертвой. Мы пошли, и я все ждала, когда он меня пришибет, но он так и не поднял на меня руку. А я так и не сказала ни слова правды, как последняя лживая тварь».

«Нет, Люси, – говорит Лина. – Ты не лживая. Вообще».

«Дома я пошла в душ, все смыла с себя и стерла. Я так ничего и не сказала. На следующий день я должна была встретиться с ним в школе. Поначалу у него было такое испуганное, робкое выражение лица и он меня избегал, может, боялся мести отца. Но когда понял, что ничего не будет, надменность вернулась. Его сообщники теперь стали постоянно обзывать меня шлюхой, блядью, нимфоманкой и пустили слух, что я была готова дать им всем».

«Кошмар какой…»

«Дома мне тоже продыху не давали. Я выслушала лекцию от матери. Когда отец смотрел на меня, в глазах его было только горькое разочарование».