Обманутые сумасшествием - Андрей Попов

Вот-вот должны были задрожать основания звездолета. Прошла минута. Другая… Но этого не происходило. На щите индикаций горела обескураживающая надпись: «НЕТ ПОДАЧИ ТОПЛИВА».

– Вот черт!

– Попробуй в ручном режиме! — посоветовал Айрант, чувствуя нахлынувшее волной беспокойство.

Результат был тот же самый. «Гермес» продолжал стоять на месте даже не шелохнувшись, будто прирос к поверхности и пустил глубокие корни. Капитан принялся стучать по клавишам, но этим только выказывал охватившую его панику.

– Они нас не пускают! Я так и знал!

– Кто тебя не пускает?! — крикнул Айрант. — Обыкновенная неполадка в системе топливной подачи! Благодари судьбу, что жив еще твой бортмеханик, — он поднялся и собрался уходить.

– Куда?

– Не сомневайся: через полчаса все будет в порядке!

– Может, пойти с тобой?

– Не надо!

Капитан схватил его за рукав и пристально посмотрел в глаза.

– Айрант, я тебя умоляю, будь осторожен!

Бортмех брезгливо одернул назад свою руку и гневно бросил:

– Умоляют обычно на коленях, — после этой реплики скрылся.

Кьюнг остался наедине с вымершими отсеками, все еще надеясь, что это обыкновенное недоразумение, хотя в череде минувших событий оно выглядело с ними явно заодно. Тянулись томительные минуты ожидания. Он ждал сигнала от Айранта, который вот-вот должен был рассеять угнетающую тишину. Что же могло произойти? Почему блокирован плазматрон? Разорваны трубы? Может, просто засорились? Ведь техника топливной подачи примитивна до уровня средневековья: там и ломаться-то нечему. Впрочем… после Кукольного Театра можно ожидать что угодно. Что если бывшие пассажиры шутки ради пробили баки с жидким топливом? Хотя Кукол на борту звездолета больше нет — однозначно. Айрант всех выбросил. Да, юмор у них черный, как небо над Флинтронной, но в таком случае, оценив остроту этой шутки, следует оценить и другое: реактивные двигатели вообще встали. Фокус удался… Конечно, можно стартовать и на фотонных, но при этом придется сжечь добрую половину кладбища.

Почему так долго нет сообщений от Айранта? Кьюнг взглянул на часы — прошло уже двадцать минут. Он не выдержал этого удручающего молчания и сам вышел на связь:

– Как дела, Айрант?

Из динамиков продолжало веять могильным молчанием. В мире нет ничего более оглушительного, чем эта полная идеальная тишина, зловещее отсутствие всяких звуков, от которого все слепнет и глохнет.

– Айрант! Что там такое?! Да скажи хоть что-нибудь!

Кьюнг вытер вспотевший лоб, проверил боеготовность плазмопистолета и направился в энергетический отсек. Каждая сомнительная тень, каждый закоулок переходных салонов им тщательно осматривался. Указательный палец лежал на пусковой кнопке, и смертоносный испепеляющий луч готов был каждую секунду вырваться наружу. Губы что-то невнятно шептали, сердце затаилось в груди, замерло, опасаясь даже собственным стуком наделать излишнего шума. В голове вертелись взбудораженные мысли, одноцветные и практически неощутимые, типа: «все нормально… я полностью спокоен… сейчас во всем разберемся…». Увы, неумелый аутотренинг не приносил никакого результата: колени по-прежнему дрожали, а маячащий в руке пистолет панически менял одно положение на другое. Порой капитан вздрагивал даже от звука собственных шагов. Вот она, подрубленная под корень и некогда хваленая твердость духа… От нее не осталось ничего, кроме маски равнодушия на лице, да и та уже обрела болезненный оттенок страха.

Наконец он достиг межъярусного перехода. Здесь тянулся узкий изгибающийся коридор, в котором почему-то совсем не было света, хотя тумблер находился во включенном положении. Кьюнг поблагодарил себя за сообразительность, что взял на всякий случай фонарь. «Всякий случай» и наступил. Яркий живительный луч вмиг прогнал темноту. «Так… — размышлял он, — значит, Айрант включил тумблер и, несмотря на то, что он не сработал, все равно сунулся сюда… Вот бестолочь!».

Тут только он увидел на полу большое квадратное отверстие, образующее дыру в нижний ярус. Из нее веяло темнотой, как из беспроглядной бездны. Там, внизу, тоже не было света. Но почему… и откуда? Как, черт бы ее разодрал, она вообще образовалась? Словно кто-то снял пару перекрывающих плит и куда-то уволок…

Да так оно и было! Посветив немного вдаль, он обнаружил, что плиты стояли возле стенки. Страшная догадка колыхнулась в голове, и Кьюнг припал к отверстию, устремив луч фонаря вниз…

Ему часто приходилось испытывать на себе удары: по лицу, в грудь, в область пояса. Жизнь есть жизнь. И побоев в ней не счесть. Сейчас же удар, минуя тело, был направлен прямо в душу. Ни смерть Линда, ни смерть Фастера, ни глупая гибель Оди почему-то не вызвали у него такого шока, который пришлось пережить в этот момент. Айрант лежал без движения, распластавшись на днище нижнего яруса. Голова была в крови. Здесь, увы, слишком большая высота, чтобы оставался шанс на то, что он еще жив. Но все же капитан спешно преодолел проем, кинулся к лифту и спустился вниз.

Мир в глазах стал черно-белым, обесцвеченным и обеззвученным.

Он принялся трясти его за плечи.

– Айрант! Ты не мог погибнуть так глупо! Айрант!!

Его уста молчали, пульс отсутствовал, дыхания не наблюдалось. Несомненно, он был мертв. Очередная жертва торжествующего здесь безумия. Кьюнг в ярости произвел несколько слепых выстрелов и долго наблюдал как тухнет расплавленный металл. Самое страшное было не то, что ему вскоре придется умереть, а то, что этот неуловимый призрак-убийца так и останется безнаказанным.

Через какое-то время (показавшееся то ли секундой, то ли вечностью — безразлично) он завел планетоход. Резкий звук двигателя немного привел его в чувство, и мироздание встрепенулось от шока. Затем он положил в кабину тело бортмеханика, предварительно надев на него скафандр, и окунулся в пески черной планеты, с которой только что навеки прощался.

Могилу копал сам, вручную, медленно и неспеша. Лишь шарканье лопаты тревожило мертвую вселенскую тишину. Всякая жизнь, увы, лишь иллюзия. Смерть — вот естественное состояние любой материи. Доказательства?

Всякая иллюзия рано или поздно разрушается…

На Флинтронне жизнь выглядела иллюзией вдвойне: этаким миражом среди миражей.

Кьюнг был почти убежден в этом. Теперь уже никто не вызовет его по радиосвязи, никто ни о чем не спросит. Он остался наедине с планетой-убийцей, схоронившей в себе миллионы тел. Остался один… во всей обозреваемой вселенной. Поставив памятник, он долго глядел на фотографию Айранта, только что им наклеенную, и в душе возникло противоречивое чувство неестественности: жизнерадостный, веселый, бесшабашный, никогда не унывающий бортмеханик теперь смотрел ОТТУДА застывшими холодными глазами. Как могли совместиться воедино это воплощение бурной экстенсивной жизни и сама Смерть? Две непримиримые противоположности, два разноименных полюса.