Тридцатая застава - Ф. Вишнивецкий

Лишь в одном заметно изменилась Ванда. Воспитанная с детства в духе бездумного преклонения перед религией, она прежде всего все заботы о себе возлагала на «матку боску» и «Езуса найсвентшего». Ежедневно посылала им свои молитвы, мольбы о защите и помощи. Но проходили недели, месяцы, наконец, годы, а святая Мария и ее сын почему-то молчали, словно бездушные камни, ничем не проявили своего желания помочь ей и ее близким. Первое сомнение в действенности сил святых закралось в душу после смерти мужа.

«Разве им, всемогущим, трудно было защитить моего Ванека? Или я мало молилась?»

По привычке она еще продолжала адресовать небу жалобы своего сердца, но небо отвечало либо холодным равнодушием, либо страшным воем пикирующих бомбардировщиков фашистской авиации. Незаметно и эта привычка выветрилась и как-то понятнее стал ей окружающий мир. Заботы о раненых, дружба с Варварой, Машей и Мариной да редкие встречи с Василием Селиверстовым заполняли все ее духовные потребности общения с миром.

И еще мысль о брате. Где он, Болек? Жив ли? Позабыл свою сестричку?

Словно подслушала ее судьба и послала ей весточку от брата. Без малого год блуждало письмо по фронтовым дорогам, пока очутилось в руках Ванды.

«Маленькая моя сестричка! — писал брат мелким, неразборчивым почерком. — Наконец мы завтра выступаем на фронт. Ровно четыре года тому назад в этот день первые бомбы фашистов обрушились на нашу отчизну. Теперь настал час возмездия. Они поплатятся за все наши страдания…»

На этом письмо оборвалась. Ниже Болеслав наспех дописал карандашом:

«Прости, милая, дописать и отправить письмо не успел — сама догадываешься, почему. Дописываю на ходу. Завтра снова в бой. На всякий случай посылаю тебе свои записки. Сохрани их. Пусть твои дети, прости, наши дети, если мне не суждено будет вернуться, знают правду о наших ошибках и наших страданиях. Поцелуй Ваню за меня. Передай ему, что я люблю его, как брата, и верю, что ты будешь с ним счастлива…»

От этих слов острая боль охватила грудь Ванды. Укрывшись от постороннего глаза, она долго и безутешно плакала. Потом в свободное время по нескольку раз перечитывала скупые заметки в тоненькой записной книжечке. Написала письмо, но ответа долго не было.

— Фронтовых дорог много, но мы разыщем на них Болеслава, — утешал ее Селиверстов.

Прошло немало времени, пока наконец прибыл ответ из штаба дивизии имени Костюшко.

«Ваш брат надпоручик Болеслав Щепановский пал смертью храбрых в бою за освобождение нашей многострадальной Родины 12 октября 1943 года…»

О большом горе маленькой польки-санитарки знали только близкие друзья ее. Оно влилось маленьким ручейком в широко разлившуюся реку всенародного горя. Редко кого обошла своим течением эта река в пограничном полку. После боев у «Светоча», а потом на подступах к Днепропетровску сильно поредели ряды застав. Кроме непосредственной задачи по охране тыла, пришлось вести тяжелые оборонительные бои вместе с армейскими частями во время отхода к Северскому Донцу. В бою под Изюмом — полк защищал этот важный узел в полном составе — был тяжело ранен командир полка.

Его заменил Кольцов.

В трудных боях возмужали и выросли люди, начинавшие войну рядовыми, сержантами. Василий Селиверстов возглавил полковую разведку. Сергей Черноус командовал тридцатой заставой. Очень мало осталось ветеранов, и все они стали боевыми командирами.

После боя за Изюм Кузнецов отозвал полк в город Валуйки. Принимали пополнение, продолжая очищать тылы фронта от предателей и фашистских агентов, не успевших уйти со своими хозяевами…

Здесь, в Валуйках, Байда, наконец, получил весточку от своего старого друга — Николая Лубенченко. Упрямый кубанец добился своего: почти два года сражался с оккупантами во вражеском тылу, командуя партизанским отрядом в Подгорской области. После тяжелого ранения его вывезли на Большую землю. Письмо пришло из тылового госпиталя.

«…Плохо мое дело, Антон, — жаловался Лубенченко. — Врачи грозятся отрезать ногу, но я им не дамся. Как же потом воевать? А жить как?..»

Трудно было представить Николая с его кипучей, деятельной натурой на костылях. Немедленно написал письмо:

«Держись, казак! До последнего держись! Врачи могут ошибаться. Мы с тобой должны встретить победу не инвалидами, а полноценными воинами…»

Очень тревожился Лубенченко о судьбе Юлии и сына — он уверен был, что родится сын. Байда знал, что Дубровина еще ранней весной уехала к родственникам и там родила… Но кем одарила мужа — сыном или дочерью — не знал. Однако он знал, чем порадовать друга, поддержать его дух в трудную минуту и написал: «Можешь гордиться сыном! Такой казарлюга растет, что впору и о шашке для него подумать…»

Одновременно он послал телеграмму Юлии с адресом Николая. А через месяц Дубровина, оставив на попечение бабушки ребенка, вернулась в полковую санчасть. Какой конфуз перенес Байда, когда оказалось, что описанный им Другу «казарлюга» — девочка…

Месяц этот после получения телеграммы Юлия провела в госпитале. Многое узнали ветераны тридцатой по рассказам Юлии о судьбе своих друзей, оставшихся за Днестром в начале войны.

…Тяжело раненый Тодор Падурару попал в сигуранцу и был осужден на двенадцать лет каторжных работ. Вместе с отцом забрали и его дочь Марику. После пыток отпустили, надеясь через нее выследить Думитру Лабу, который скрывался в лесах. Слишком большие счеты были у сигуранцы с Думитру — убийство офицера, дезертирство, помощь пограничникам… Он знал, что его ожидает смертная казнь, и без колебаний ушел в партизаны, где и встретился с Лубенченко.

— Рассказывал Николай, что из Думитру вырос хороший командир, опытный конспиратор. Он и возглавил отряд после ранения Николая и сейчас продолжает бороться с оккупантами… Разметала война людей по свету, когда-то снова соберемся вместе? Ногу мы с Николаем отстояли, но в строй он не скоро вернется. Ведь у него не только с ногой такое…

— Мы живучи, Юлия! Еще и повоюем с Николаем, и на свадьбе твоего «казарлюги» погуляем! — балагурил Банда, чтобы отвлечь женщину от грустных мыслен.

«Удивительный человек! Сколько пережито, сколько горя перевидано, а рассуждает, как школьник. Завидный заряд оптимизма заложен в нем», — думала Дубровина, глядя на улыбающегося Антона.

Откуда ей было знать, сколько душевных ран скрыто за внешне игривым настроением, показной веселостью. После освобождения Днепропетровска Антон узнал о гибели брата Евгения, возглавлявшего партизанский отряд в Приднепровье. А сколько близких друзей потерял за эти годы!

Но политическому воспитателю не положено выворачивать наизнанку свою душу, обнажать свои раны. Его обязанность — лечить душевные рапы своих подчиненных.

Победное шествие третьей военной весны застало пограничников на подступах к заветным рубежам. В изнурительных походах, в кровавых боях без малого три года готовились они к встрече с этими рубежами. Остались позади Збручск и Лугины, Ольховое и Днестр. Преодолевая бездорожье, капризы весенней погоды, упорное сопротивление противника, советские войска в начале апреля освободили Подгорскую область. Спустя несколько дней заставы уже были на границе, в тех местах, которые оставили в июне сорок первого года. Здесь полк снова был преобразован в пограничный отряд.

— Итак, товарищ начальник отряда, — говорил Кольцову генерал Кузнецов, назначенный начальником пограничных войск округа, — получайте приказ на охрану границы. Бои идут уже на территории врага. Только последние боевые соединения перейдут на сопредельную сторону, немедленно закрывайте все участки в довоенных пределах…

— Людей бы нам, товарищ генерал… — заикнулся Кольцов, но Кузнецов прервал:

— Знаю. Поредели наши ряды. Но какие люди остались у нас! Да каждый из них и за себя, и за своих погибших товарищей один справится. Верно, Антон Савельевич? — повернулся генерал к Байде.

— Верно, товарищ генерал, но…

— Никаких «но»! Сейчас каждый из нас должен работать за десятерых. Учтите: вслед за разгромленными фашистами от самой Волги тянется разное охвостье — полицаи, старосты, разный сброд. Среди них есть явные или скрытые враги, а есть и просто запуганные, растерявшиеся… Нельзя всех под одну гребенку… Вопросы будут?

— Все ясно, товарищ генерал!

Оставшись вдвоем, Байда и Кольцов долго молчали, обдумывая новые задачи.

— Грустно, — первым нарушил молчание Кольцов. — Сколько нас осталось, стариков? Собрать из всего отряда— одной заставы не укомплектуешь…

— Не надо, Сергей… Мертвым народ воздаст почести по заслугам, а мы займемся живыми.

И они углубились в дела, часто вспоминая павших в боях товарищей, которые так нужны были сейчас. Но мертвые не подымутся из братских могил. Надо воспитывать новую смену так, чтобы она была достойна своих предшественников-победителей.