Наступает мезозой - Андрей Столяров

– Это – в приемной, – вздрогнув, сказал Леон. Вытолкнул Конкина на лестницу и опять запер дверь, укрепленную с внутренней стороны деревянными брусьями. – Осторожно, здесь куча ступенек, можно упасть… – Вдруг, как помешанный, ударил кулаком по железным перилам. – У них – пистолеты с глушителями! Вы – слышали? Оружие спецотделов! Неужели они договорились с властями? Если они договорились с властями, то нам – хана!..

Кое-как они скатились по лестнице, гудящей под их ногами, ступеньки и в самом деле были очень неудобные, закручивающиеся винтом, Конкин дважды споткнулся, едва не полетев вниз, удержался, только до боли вывернув пальцы, Леон рукояткой пистолета рубил теплящиеся над головой лампочки, так что к концу спуска их охватила кромешная темнота и тем неожиданнее показался свет, хлынувший из-за двери наружу. Конкин не разобрался, как это получилось, но он почему-то оказался первым и когда выскочил в убогий садик на задниках школы, представляющий собой лишь два ряда безлиственных колючих кустов, облепленных мусором, то в слепящем, опаляющем глаза дневном сиянии увидел расплывчатый черный силуэт, чрезвычайно медленно поворачивающийся в их сторону. Он не знал, почему силуэт поворачивается так медленно, вероятно, само время остановилось, но, едва ли понимая, что делает, машинально нажал курок и, получив вдоль руки отдачу, чуть было не вывернувшую из ладони дернувшийся пистолет, заметил, как силуэт этот сгибается, словно поймав животом футбольный мяч, а потом становится на колени и мягко тычется головой в землю, забросанную хабариками.

Он еще успел подумать: Неужели это я выстрелил? Боже мой, я же этого не хотел!.. – но силуэт, будто кукла заваливающаяся на бок, уже куда-то исчез, прыгнула под самые руки чугунная решетка сада, тело как бы само собой перекатилось через нее, распахнулась странная, будто перекошенная улица, дома казались обглоданными, перемолотым хламом зияли между ними чумные страшные пустыри, окна многих этажей были заколочены фанерой, невероятного вида экипаж двигался по мостовой: совершенно проржавевшая, облупленная железная коробка, покореженная в столкновениях, с выбитыми стеклами, от которых кое-где сохранились только режущие края, с сорванными дверями, чадящая мазутным дымом – вообще, точно сошедшая с картинки пошлого века – она дребезжала, переваливаясь сбоку на бок, порождая ощущение, что вот-вот рассыпется, а из выломанных дверных коробок, через дыры в корпусе и даже, кажется, из вогнутой крыши торчали руки и ноги сплюснутых пассажиров.

Конкин не сразу догадался, что – это автобус.

А когда догадался, то побежал, огибая его спереди и стараясь заслониться ползущей, как черепаха, нелепой, тухлой громадиной.

Он надеялся, что ему удалось оторваться, но сейчас же кто-то выкрикнул из-за его спины: Молодец!.. – и Леон, указывая дорогу, обгоняя, дернул его за рубашку. – Туда!.. Направо!..

Вдоль щеки его кровоточила багровая полоса. Смуглое лицо вообще как-то изменилось. Но – как именно – Конкин не уловил.

Времени не было.

Они проскочили длинный, сворачивающий под углом рукав парадной и, перелезши через балки проваливающегося этажа, очутились перед массивной плитой, перехваченной дужками, на которых висели, наверное, сразу четыре замка. И Леон припал к ним, точно пытаясь выдрать, а потом обернулся, пронзая Конкина гневным испепеляющим взглядом:

– Сударь, скажите мне правду: вы сейчас в нирване или в реальности?

Конкин сначала не понял вопроса, но через секунду, различив его и в самом деле изменившееся чужое лицо – в мокрых язвах, с сиреневыми костяшками вместо носа, догадался о чем идет речь и, безнадежно посмотрев на свои ладони, также покрытые язвами и червоточинами, потрясенно, обретая сознание, тихо ответил:

– В реальности…

– Тогда пройдем, – напрягаясь, сказал Леон. – Главное, ничего не бойтесь, сударь…

Он ударил ребром ладони по дужкам и они вместо того, чтобы отозваться лязганьем непробиваемого металла, смялись, точно бумажные, – разодрал образовавшуюся щель – и, протиснувшись сквозь нее, они вылезли на пустырь, тянувшийся, казалось, до самого горизонта.

Собственно, это был не пустырь, а скорее луг, поросший жесткими дурманными травами. Серые метелки их качались выше колен, трепетали вкрапления лютиков и ромашек, мощные заросли иван-чая вздымались из старых рытвин, а за маревом смога, на другой стороне, словно горы, угадывались призрачные очертания зданий. Видимо, луг находился внутри городского квартала. И дома опоясывали его по периметру.

Бутафория. Всюду бутафория, с горечью подумал Конкин.

Ему не хотелось жить. Мир открылся такими отталкивающими подробностями, что существовать в нем не имело смысла.

Секта – людей.

Конкин даже замедлил шаги.

Однако, Леон, дожидавшийся его у кустов крапивы, нетерпеливо помахал рукой.

– Все в порядке, – сквозь горловые хрипы сказал он. – Здесь владения Цветика, сюда они не сунутся. Потому что Цветик очень не любит "люмпенов". А кстати, вот и он сам…

Вынырнув откуда-то из-за бурьянов, мерной тяжелой поступью, словно при каждом шаге проваливаясь по щиколотку в дерн, подходило к ним чрезвычайно грузное, низкорослое, буро-коричневого окраса существо, представляющее собой нечто среднее между медведем и человеком. От человека у него было лицо – правда, фиолетового оттенка, с выдающимися надбровными дугами, а от медведя – толстое, покрытое шерстью туловище, сильно раздающееся на бедрах и поэтому формой своей напоминающее мешок. Уши торчали, как у зверя, и он, точно зверь, похрапывал на вдохе и выдохе.

– Люди, – густым басом сказал он. – Люди. Зачем – люди? Давно не видел.

От него распространялся мясной непереносимый смрад. А могучие лапы начали медленно подниматься.

Тогда Леон очень ловко сунул ему сигарету, утонувшую среди когтей, и, в свою очередь прикусив кончик фильтра пластинками безгубого рта, произнес с искусственным лихорадочным оживлением:

– Здравствуй, Цветик. Мы у тебя немного побудем? Если ты, конечно, не возражаешь…

Наступила тишина. Медведь посмотрел на Конкина, а потом на Леона. Затем – снова на Конкина и опять – на Леона. Щеки его вдруг ужасно надулись.

– Скучно. Живите, – тем же густым басом сообщил он.

И нагнувшись к огню зажигалки, протянутой Леоном, глубоко, сразу на полсигареты, втянул едкий табачный дым.

Пока Таисия приводила в порядок дачу, пока она распечатывала окна, чтобы проветрить от затхлости старого воздуха, пока она протирала отсыревшую мебель и пока споласкивала посуду, с ее точки зрения недостаточно чистую после зимы, Конкин с Витюней разожгли костер.

День сегодня был теплый и солнечный, но последние двое суток моросило, преющая прошлогодняя трава была пропитана влагой, с веток, которые натаскал Витюня, сочилась вода, для костра они, естественно, не годились, но в сарае, укрытые листами толи, еще сохранились дрова: Конкин нащипал березовой коры, сворачивающейся завитушками, маленьким топориком наколол ворох лучинок, вдруг обнаруживших свежий древесный запах, соорудил из всего этого легкий шатер, придавил его несколькими тоненькими полешками, подсунул снизу газету и, уступая дрожащему нетерпению Витюни, который прямо-таки пристанывал от желания, позволил ему самому поднести к газете горящую спичку.