Империя - Гор Видал

Каролина, однако, заявила, что ей нужно — она чуть было не произнесла неприличное слово «поработать», но быстро вспомнила расхожий эвфемизм — «написать несколько писем» и заняться туалетами. Миссис Делакроу оставила ее в покое и села в экипаж одна, если не считать бедной родственницы мисс Эспинолл, выполнявшей в разгар сезона функцию компаньонки. Остальную часть года мисс Эспинолл тихо предавалась стародевическим радостям сельской жизни штата Луизиана.

Маргарита приготовила изысканный костюм от Уорта; само совершенство, если не считать, что ему было уже три года — факт, который не спрячешь от острых глаз ньюпортских дам. Но с репутацией эксцентричной особы Каролина могла себе позволять некоторые вольности. К тому же она ведь Сэнфорд, и разве ее не пригласила миссис Делакроу, считавшаяся смертельным врагом ее матери Эммы?

Считавшаяся? Каролина устроилась в кресле, обтянутом потертым Обюссоном, и смотрела на море, где сновали лодки и яхты с надутыми парусами; ей вдруг пришла на ум богохульная мысль о беременных монахинях — несомненное влияние хозяйки дома. Какие на самом деле чувства испытывала эта старая женщина к ее матери? Что она на самом деле думала о дочери ее матери? И зачем это настойчивое приглашение, которое она вынуждена была принять к неудовольствию миссис Джек Астор? Тем не менее они были довольны обществом друг друга; несмотря на разгар сезона, других гостей в доме, на удивление, не оказалось. Смутные упоминания луизианских родственников, не приехавших ввиду слабого здоровья, навели Каролину на мысль, что она своим присутствием затыкает некую брешь и приглашение явилось лишь скоропалительной импровизацией. Но в любом случае приятно было очутиться в громадном пустом мраморном дворце. Слуги вымуштрованы, иными словами — невидимы, когда в них нет нужды; к несказанной радости Маргариты многие из них были французы. Спасительная прохлада, залитые солнцем и ароматом роз комнаты, мебельный лак с лимонным запахом и неизменный, пропитанный йодом морской воздух.

Многое можно сказать о прелестях праздности и богатства, подумала Каролина, аккуратно раскладывая на паркете первые полосы девяти газет, составлявших ее ежедневное чтение. Сейчас все они уже воспринималась ею как старые знакомые. Она знала, почему одна газета неизменно раздувает каждую победу буров в Южной Африке: жену и дочь издателя не приняли при Сент-Джеймсском дворе, а другая — пишет только о победах англичан, что объяснялось давней любовной связью редактора с английской дамой, муж которой был владельцем аукциона в Нью-Йорке. Каролина могла даже предсказать, как та или иная американская газета откликнется на любое важное событие. Только Херст время от времени ее озадачивал, потому что он был своего рода художником, ртутным, непредсказуемым и склонным к измышлениям.

О самом Ньюпорте писали две нью-йоркские газеты, в других о нем практически не упоминалось. Ньюпорт попал в заголовки газет благодаря Уильяму К. Вандербильту, который проехал на автомобиле из Ньюпорта в Бостон и обратно за три часа пятьдесят семь минут, покрыв расстояние в сто шестьдесят миль. Она запомнила эти цифры. Они дадут ей прекрасную тему для разговора на ланче у миссис Фиш, где Гарри Лер играл роль постоянного мажордома. Старая мадам Астор охладила свой светский пыл, она предпочитала теперь оставаться в своем коттедже и принимала только самых преданных. Власть, говорили все, переходила в руки миссис Фиш, хотя миссис Огден Миллс, урожденная Ливингстон, была неоспоримой ньюпортской эрцгерцогиней, и когда мадам Астор выпустила скипетр из рук, она была обязана, хотя бы в силу своего демократического герба, его подхватить. Когда ее спросили, что она думает о Четырехстах семействах, миссис Миллс холодно сказала: «Фактически в Нью-Йорке есть только двадцать семейств». У миссис Миллс был один замечательный, даже уникальный, дар; в ее присутствии все чувствовали себя не в своей тарелке. «Бесценный дар», мрачно заметила миссис Делакроу, не обратив внимания на вечно испуганное выражение лица старой девы Эспинолл, своей неизменной спутницы.

Среди других менее значимых кандидатов можно было назвать умную и жизнерадостную миссис Оливер Бельмонт, «первую настоящую леди, вышедшую замуж за Вандербильта, — говорила она с чувством удовлетворения, особенно если в комнате находился кто-нибудь из потомков старого буксирного адмирала, — и первая американская леди, получившая развод на своих условиях. Я была также первой американской леди, выдавшей дочь замуж за герцога Мальборо, за что, несомненно, буду страдать в загробной жизни. Но у меня были наилучшие намерения. И еще я, безусловно, первая американская леди, вышедшая замуж за еврея, моего дорогого Оливера Бельмонта. А теперь, — говорила она с безумным блеском в умных, темных глазах, что так восхищали Каролину, — я буду первой женщиной — не леди, — которая добьется, чтобы каждая американка получила право голоса. Потому что женщины составляют надежду этой страны. Если сомневаетесь, молитесь Богу, — сказала она Каролине при первой встрече, попытавшись привлечь ее к борьбе за женское равноправие, — и Она вам поможет». От Элвы Вандербильт Бельмонт Каролина была в восторге, но больше никто в мире великих не питал к ней добрых чувств. Она была чрезмерно вызывающа и слишком современна и потому не пользовалась популярностью, и при этом слишком богата и могущественна, чтобы ее игнорировать. Она определенно не стояла в очереди преемниц мадам Астор, да больше и не хотела занять ее место. Было время, когда Элва грозила заменить Плантагенетов-Асторов Тюдорами-Вандербильтами. Однако ей помешал развод и, что еще хуже, забота о благе общества.

Миссис Стайвезант-Фиш, общепризнанная наследница, встречала гостей в особняке Кроссуэй, построенном в колониальном стиле, где обеденная зала могла вместить двести человек, говорил Гарри Лер, тепло здороваясь с Каролиной.

— Значит, вам придется ликвидировать половину из Четырехсот семей, — сказала Каролина. — Кто же это будет? Леди или джентльмены?

— Мы не станем экспериментировать, да и Мортон нам не позволит. Его лимит для ланча — шестнадцать гостей.

Мортон, английский дворецкий, служивший у чрезмерного количества графов, подумала Каролина, удивленная, что миссис Фиш восхищает число его великих хозяев, тогда как краткость службы у каждого их них она игнорирует. Это был высокий напыщенный человек, относившийся и к миссис Фиш, и к ее гостям с презрением, которое они, возможно, заслуживали, но не должны были бы допускать. Каролине он не понравился.

Леди были сливками сезона, того же нельзя было сказать о мужчинах. Молодые и сильные катались на яхтах в бухте Хазард-бич или на автомобилях. Присутствовал, однако, Лиспинард Стюарт, он как будто сошел со страниц романа начала девятнадцатого столетия; он был элегантен, женствен и чудовищно скучен. Он вертелся вокруг Каролины, пока та медленно продвигалась в направлении миссис Фиш, которая поминутно заглядывала в обеденную залу, дабы убедиться, что величественного Мортона не заставляют ждать, коль скоро он объявил, что кушанье уже подано.

Миссис Фиш встретила Каролину с интересом, который можно было принять за теплоту, если бы не искушенность Каролины в светских войнах. Мэми Фиш была дамой заурядной внешности, но интересной и проявляющей интерес, с глубоко посаженными и широко расставленными глазами под густыми арками бровей; прочие части лица были не столь тщательно отработаны: челюсть крупна, но бесхарактерна, рот посажен грубовато, как если бы божество в роли художника — разумеется, женщина, сказала бы миссис Бельмонт — решило не портить несообразной красотой душевного спокойствия Мэми Фиш, которая еще в юности подцепила потомка одного из пуританских, и к тому же еще и голландских основателей этой страны, некоего Стайвезанта Фиша; Мэми на пуританском жаргоне любовно называла его «человеком, исполненным доброты». Как выяснилось, добрый человек предпочитал Ньюпорту и Нью-Йорку свой старый дом в Гаррисоне на реке Гудзон; этот порядок как нельзя лучше отвечал интересам миссис Фиш и все еще блестящего, хотя уже изрядно располневшего и растерявшего прежний блеск в глазах Гарри Лера.

— А я уже боялась, что нам так и не удастся заполучить вас.

— Миссис Фиш с неподдельным интересом разглядывала Каролину. — К Блэзу мы уже успели привыкнуть в Нью-Йорке. Но вы — загадка Вашингтона, города, где никто не бывает. Старая мадам Астор — она не вполне здорова, как вам известно, — считает вас бесценным пополнением общества. Но какого — хочу спросить?

— Скорее всего, вашингтонского, — предположила Каролина. — Но, если вы правы, там меня никто не видит.

— Какая разница, дорогое дитя. Может быть, вам понравится Чарльстон в сезон азалий или Новый Орлеан, где миссис Делакроу все еще держит рабов. О, она будет это отрицать! Но в той части мира итоги Гражданской войны так и не признали. Так же, как мы не признаем Вашингтон. Вы абсолютно уверены, что не хотите выйти замуж за одного из нас?