Посольство - Лесли Уоллер

Харгрейвс, который никогда не переходил с шампанского на что-то более крепкое, теперь поздравлял себя с такой предусмотрительностью. По его не очень трезвым подсчетам, он уничтожил по крайней мере пару бутылок лучшей шипучки Биба, но все еще держался на ногах и compos mentis,[72] благодарю вас, все еще останавливал каждого официанта и брал свои неизменные два бокала.

Харгрейвс остался один. В его воспаленном сознании, едва пробившемся сквозь нарастающее шипение винных пузырьков, снова вспыхнула мысль о придуманной им для себя роли фермента в общественном кровоснабжении Лондона. Получив до войны хорошее образование – а он до сих пор мог с апломбом блеснуть греческой или латинской пословицей, хотя и не без помощи словаря, – Харгрейвс смутно помнил, что фермент – это катализатор, химическое вещество, вызывающее реакции, не участвуя в них. Точное описание его роли в собраниях вроде этого. «Фермент», все еще держа оба бокала шампанского, снова начал циркулировать в «потоках крови».

– …чертовски трудно пробивать финансирование. Понятно, что английские деньги добыть невозможно.

– А ты попробуй снимать в Венгрии. Они иногда дают хорошие субсидии.

– Как это скучно. Венгрия…

Харгрейвс, допив свой – наверно двадцатый – бокал, поставил его пустым на поднос и принялся за двадцать первый. В отдалении он увидел роскошную Лэм, беседующую с глазу на глаз с какой-то огромной и толстой рыжеволосой женщиной, тогда как Ройс Коннел разговаривал с кем-то еще.

– …они берут кусок там и кусок здесь, подтягивают и зашивают за ушами, где волосы полностью закрывают шов. И все! Presto.[73] Вы на десять лет моложе.

– А ваш артрит, а?

Харгрейвс сделал левый вираж налево и чудом не сбил с ног молодую актрису, одетую в тряпье, чтобы привлечь внимание к своему таланту.

– Извините, – буркнул он.

– Вы – Харгрейвс.

– Это что – обвинение, детка?

– А меня зовут Николя Стронг.[74]

– Харгрейвс Уик.[75] Кажется, у меня только один бокал шампанского. Но он ваш, сладчайшая, потому что я всегда обожал вас.

– Даже несмотря на то, что я только что приехала в Лондон?

– Из Кейптауна? – поинтересовался Харгрейвс.

– Акцент до сих пор заметен?

– Но даже в Кейптауне я обожал вас, – упрямо бубнил журналист. – Даже когда вы были еще дитя, мы были обречены на встречу.

– Итак, – сказала она, оглядывая его с ног до головы. На вид ей было меньше двадцати, лицо было чистым, как только что отчеканенная монета, золотое под золотом шапки волос. Несмотря на довольно угрюмый вид, она показалась Харгрейвсу достаточно веселой, в глазах как будто стояла мысль: «Позаботьтесь обо мне, а я о вас позабочусь как надо».

– Наверно, здорово знать все это блестящее общество, – говорила она. – Меня пригласили только потому, что мне дали небольшую роль со словами в очередном фильме по Диккенсу, и мой продюсер хочет, чтобы я «показалась».

– Вот вы и показались, – сказал Харгрейвс, беря ее под руку. – Может, пройдемся по залу?

Фермент, пьяный или трезвый, продолжает действовать. В течение следующей четверти часа Харгрейвс представил Николя пяти кинопродюсерам, трем режиссерам и двум своим коллегам – специалистам по слухам. Он подумал, что сменил дипло-шпионокружение на другое.

Подошел официант с шестью сияющими бокалами шампанского.

– Это от мистера Нунана, сэр, – шепнул он.

Харгрейвс передал один бокал Николя, четыре взял себе, а еще один – режиссеру, с которым они сейчас беседовали.

– Это похоже на вестерн из древнеримской жизни, – объяснял тот. – Не эти тягучие спагетти с Клинтом Иствудом, а художественный фильм с натурной съемкой. На лошадях. Но герои – древние римляне в тогах, обреченные на уничтожение аборигенами-этрусками в, э-э, скажем, тысячном году до нашей эры. Там есть масса погонь, фехтования, прелестные сцены в гротах возле Флоренции и великолепное сражение, в котором римляне вроде как собирают в круг повозки, а этруски на лошадях скачут по периметру и вроде как стреляют стрелами, пробивая груди римлян и издавая дикие воинственные этрусские крики, одновременно вроде как бы скальпируя римских детей и насилуя римских матрон, и…

Внимание фермента переключилось. В углу огромного фойе, где проходил прием, американец Вимс разговаривал с пухлым начальником официантов с голубым цветком в петлице.

Погоди! Мозги Харгрейвса зашевелились. Он знал это пухлое рыхлое лицо. Но откуда?

– …наиболее толковый продюсер с итальянской стороны, – говорил в это время молодой режиссер, – по фамилии Альдо Сгрои, прямо скажем, имя в кинематографических кругах, хотя он и неизвестен здесь, в Лондоне. Кстати, вы не находите, что Лондон совершенно провинциален?

Харгрейвс старательно подавил зевок, но Николя заметила это. Она повела его к выходу.

– Я могла бы вас подвезти до дома? – спросила она.

– У вас машина?

– Да, «мини», я его одолжила у приятеля, но пока еще не привыкла к левостороннему движению, даже чуть не сшибла одного мужика, когда приехала сюда.

– Перед входом? Это был я, дорогая девочка. Ну что я говорил? Мы предназначены друг другу судьбой.

Глупо, думал Пономаренко, собираясь уезжать. Он отказывался регулярно заниматься нудной работой, состоявшей в собирании мельчайших деталей и сопоставлении их, как в головоломке. Много раз он объяснял это своим начальникам, но он так и не убедил их дать ему возможность делать то, что он считал нужным, а не копаться в муре, предназначенной для клерков от разведки.

И все же такие вечера были созданы как раз для того, чтобы собирать отдельные части головоломки. Глеб говорил себе, что умный человек не может пренебрегать общей картиной подобной сцены, озаряемой случайными лицами, каждое из которых отмечено печатью индивидуальной судьбы. Он, например, нашел умную сволочь, которая обобрала венгерскую команду по конному спорту. Наглец был снова в деле, скрывшись под личиной начальника официантов всемогущей фирмы «Ходгкинс и дочь».

Если и было что-то, доподлинно известное русскому, так это то, что пухлый парень с глазами навыкате разбирался в обслуживании приемов не больше, чем сам Пономаренко. Где-то в «Ходгкинс и дочь» были возможности для…

Корреспондент внезапно остановился. Пухлячок будет в воскресенье на приеме нового американского посла, куда и самого Пономаренко не забыли пригласить. Пухлячок будет на всех крупных приемах в Лондоне или почти на всех.

И конечно, все приемы предоставляют пухлячку прекрасные возможности, впрочем, как Глебу, Харгрейвсу или прелестному юному созданию, которое повезло старика домой.

А из всех приемов, думал Пономаренко, самый великолепный шанс обещает воскресный. Какова бы ни была цель: секс, шантаж, шпионаж, продвижение по службе, просто кровавый хаос, похищение и выкуп – воскресный прием даст возможность ее осуществить.

Глеб чуть улыбнулся, искривив губы. Может, потому-то Америку и называют страной возможностей?

У входа появился знакомый Глебу человек – высокий, в костюме и таком длинном черном плаще с поднятым воротником, словно в эту прекрасную июньскую ночь на улице пошел снег. Видимо, от волнения лицо его покрылось красными пятнами. На голове виднелись остатки волос светло-рыжего цвета.

Глеб быстро оглядел большой зал. Большая часть гостей, от души угостившихся спиртным Би-би-си, уже уехала развлекаться в другие места. Новый знакомый Глеба, американский советник-посланник увез свой ценный груз – двух пылких женщин, разбрасывающих вокруг искры. И кто сказал, что жизнь справедлива, Глеб Сергеевич? Сегодня ночью этот человек испытает райское блаженство.

Итак. Время выбрано отлично. Джон Прингл, рыжеватый мужчина в дверях, занимал довольно приличный пост в МИ-5. Друзья называли его Джоком. Русский снова, но уже медленнее, оглядел комнату, пытаясь обнаружить людей Джока. Какова цель появления Джока, столь торжественно одетого, словно его поспешно вызвали с королевского приема?

А это что еще за тип рядом с ним, от которого за версту разит полицейским? П. Дж. Р. Паркинс в своей обычной одежде только что прибыл, как догадался Пономаренко, с тайного поста в посольстве США, где он вел жизнь термита, питаясь кусочками дома, в котором жил. Глеб тут же вспомнил все, что знал о Паркинсе, который носил армейское звание майора, хотя был не ниже уровня главного инспектора Спецотдела.

Корреспондент ТАСС знал, что сейчас эти двое ищут не его, хотя в перспективе было возможно и это. Серые глаза Джока дважды скользнули по лицу Глеба, но не выказали узнавания. Нет, они искали…

Ага. Тренированный взгляд русского нашел пучеглазого начальника официантов с голубым цветком в петлице. Он был явно обескуражен, жесткие волосы пришли в еще больший беспорядок, чем обычно. Он нервно жестикулировал.