Паранойя. Почему он? (СИ) - Раевская Полина Александровна "Lina Swon"

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍На кухню я буквально врываюсь. Облокотившись на стойку рядом с оставленной аптечкой, выдыхаю с облегчением.

-Ну, наконец – то, а то я уже заждался, - раздается за спиной насмешливый голос Долгова, отчего сердце ухает с размаху вниз. Резко оборачиваюсь и вижу его расхристанный силуэт за столом, освещенный льющимся из окна тусклым светом. На Серёженьке только спортивные штаны и кажется, он вдрызг пьян, судя по почти оприходованной бутылке чего-то крепкого. Это пугает, но вместо того, чтобы уйти от греха подальше, я зачем-то уточняю:

-В смысле «заждался»?

-Да ладно тебе, Настька. Как будто ты не этого добивалась, притащив Ильюшку, - выдает с такой недвусмысленной ухмылкой, что у меня дар речи пропадает. Охренеть заявочки!

-У тебя совсем крыша поехала? Иди проспись!

-Какие мы дерзкие. От жопы что ли отлегло? –сыронизировал он, допивая одним махом содержимое своего бокала.

-А тебе всё моя жопа покоя не дает? – не могу удержаться от издевки, хотя сама трясусь. Диафрагму судорогой сводит от страха. Понимаю, что от этого ненормального можно ожидать, чего угодно, и лучше лишний раз не нарываться, но это сильнее меня. Не могу молчать.

-Ну, ты вроде в этом уже убедилась, к чему вопрос? – продолжает он свои идиотские намеки на то, что я специально выводила его на ревность.

-Господи, что ты несешь? Я пригласила его, потому что он – мой парень! – не знаю, зачем я оправдываюсь. Звучит до смешного жалко, и то, что эта сволочь начинает насмехаться не удивляет.

-Правда, что ли? Бедный пацан. Не хотел бы я оказаться на его месте. Так отхватишь п*здюлей из-за такой сучонки, а она вместо того, чтобы хотя бы сделать вид, что ей жаль, побежит дальше крутить жопой, как последняя шалава, перед более сильным самцом.

Сказать, что я в шоке – не сказать ничего. Лихорадочно одергиваю футболку, только сейчас вспоминая, что на мне лишь она и трусики. Горло перехватывает спазм, дышать становиться нечем. Я смотрю и не верю, что он только что назвал меня шалавой, слезы обжигают глаза, но я изо всех сил давлю их, лихорадочно подыскивая ответ. Вот только что сказать? Оправдываться, пытаться что-то объяснить? Все равно ему, да и много чести. Поэтому собираю волю в кулак, глотаю слезы и со всем омерзением, которое испытываю сейчас к этому козлу, насмешливо парирую:

-Это ты-то – «сильный самец»? Серьезно? Избил хилого паренька, который тяжелее ручки ничего не поднимал в своей жизни и гордишься этим?

-Избавь меня от этой пафосной хуерги! Если бы я избил твоего додика, его бы вынесли отсюда вперед ногами. А я его, можно сказать, погладил для профилактики, чтоб в следующий раз башкой думал, а не своей… хилой ручкой, - отмахнулся он, отчего у меня вырывается истеричный смешок.

-Господи, Долгов, у тебя от собственной крутости яйца не сводит или они у тебя отлиты по спецзаказу на твоем заводе?

Естественно, он начинает смеяться.

-Ох, Настенька… Твоим бы языком эти, отлитые по спецзаказу, яйца полировать, - поднявшись из-за стола, тянет насмешливо. У меня же кровь бросается в лицо, а сердце начинает колотиться сумасшедшей птицей по мере его приближения. Бежать надо, но я стою, словно парализованная…

-У моего языка для полировки есть объекты почище и посвежее, - парирую еле слышно и тут же жалею об этом.

-Это ты про Ильюшкину «ручку» что ли? –подходит Долгов почти вплотную, обдавая терпким запахом алкоголя и сигарет. Я же только сейчас по-настоящему осознаю, насколько он в бешенстве и не в себе.

Он не просто пьян, он в хлам и кажется, совершенно без тормозов. У него такой дикий, похотливый взгляд, будто оглодавшую зверюгу спустили с цепи. И даже, если сейчас сюда ворвутся Лариса с Олей, он все равно продолжит жрать меня им. Но ужас в том, что несмотря на страх, все во мне откликается на этот взгляд. Низ живота скручивает в горячий, острый узел. По коже бегут колкие мурашки, а во рту пересыхает. Сама не замечаю, как начинаю пятиться. Моя система безопасности воет сиреной, потому что знает, еще шаг, и напряжение, копившееся в нас все эти месяцы, прорвется наружу и тогда… Тогда мне не отмыться от этой грязи.

Однако я не могу усмирить демонов, жадно рвущихся к своему повелителю, и оставить последнее слово за ним.

-А хоть бы и Ильюшкину, - бросаю дрожащим голосом. – Ты ведь сам говорил: в моем возрасте надо все пробовать, изучать, набираться опыта…

-Я так говорил? – хищно облизнувшись, уточняет он, как бы играючи, хотя от самого идут потоки ярости, распинающие меня на стене, словно бабочку на клочке бархата. – Тогда самое время попробовать взрослого, опытного мужика. Должен же у тебя быть образец для сравнения.

От его слов сердце ухает с размаху вниз, адреналин обжигает внутренности, но прежде, чем я успеваю дернуться, чтобы сбежать, он резко обхватывает мою шею и пригвоздив к стене, отчего я закашливаюсь, вжимает в нее своим стальным телом - вот уж воистину стальной магнат. Меня пробивает дрожь.

-Не смей! - хриплю, едва сдерживая подступающую истерику, хотя саму ломает, ведет всю от аромата его парфюма, от тепла, исходящего от его крепкого тела. По крови гуляет что-то такое шальное, сумасшедшее, подстрекающее коснуться смуглой кожи. Всего лишь коснуться… Но я понимаю, если только осмелюсь, если только позволю, потеряю себя, потеряю все самое важное.

Поэтому умоляю себя, кричу, надрываясь изо всех сил: “Нельзя, нельзя, нельзя! Это того не стоит, он не стоит!”

И я понимаю, все прекрасно понимаю, а все равно тону, растворяюсь в темно-синем океане его горящих, пьяных глазах. Дрожу от возбуждения, и ужаса, когда он поддушивает сильнее и медленно склонившись, выдыхает мне прямо в губы:

-Не сметь? А ты ничего не перепутала, Настюш? Я разве на твоего щенка похож? Думаешь, будешь весь вечер передо мной жопой крутить и ни х*я тебе за это не будет?

-Я не крутила, - всхлипываю от отчаяния и стыда, когда он другой рукой, начинает медленно вести по внутренней стороне бедра, забираясь под футболку. Меня колотит, как припадочную от страха. Но боюсь я отнюдь не его, я боюсь себя. Ибо вне всякой логики и разума хочу. Хочу дико, необузданно, развратно. До дрожащих коленок, пульсирующей промежности и насквозь мокрых трусиков. И он это знает. Усмехается и со вкусом проходиться языком по моей щеке, метя меня, клеймя.

-А по –моему, ты прямо выпрашивала, чуть ли не в голос крича: «Серёжа, трахни меня, пожалуйста!».

Он касается меня между ног, хмыкает удовлетворенно и без церемоний сдвигает трусики. У меня перехватывает дыхание от остро нахлынувшего удовольствия, когда он, втянув с шумом запах моей кожи, круговыми движениями распределяет густую смазку по влажным, набухшим складочкам.

Я такая мокрая, такая готовая для него, что от стыда не в силах выдавить ни звука, поэтому прикрыв глаза, отчаянно мотаю головой.

-Нет? Моя девочка не такая? – издевается, прикусывая основание челюсти, и тут же зализывая, скользит ниже по шее до воротника футболки. Его слюна холодит кожу, но мне не противно, меня возбуждает его след, его до пошлости откровенные повадки, как бы я не пыталась себя отрезвить, крича: «Что ты творишь, дура? Почему стоишь и терпишь эту мерзость? Он ведь тебя с дерьмом смешивает, а ты… Очнись, наконец, в другой комнате спит его жена и дети!»

-Прекрати, иначе я буду кричать! – предупреждаю слабым голосом, пытаясь взять себя в руки и справиться с наваждением, но он лишь усмехается и шлепает с противным хлюпающим звуком по моей промежности, одновременно прикусывая через футболку сосок, заставляя меня вскрикнуть, и отозваться мое тело новой волной жара.

-Конечно, будешь. На всю округу будешь орать подо мной, - обещает он и, сдавив еще сильнее мое горло, стягивает с себя до середины бедер штаны с трусами. Я пропускаю удар и окаменев, с шоком смотрю вниз на его стоящий под острым углом, кажущийся огромным в полумраке, член.