Михаил Кузмин - Николай Богомолов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я здоров и покоен, но мало работаю. Поклон Сомову и Потемкину. Целую Вас.
М. Кузмин. 2 марта 1909.<Приписка> Простите за мозгологию[794]. Очень люблю Вас.
См. в дневнике Кузмина 1 марта: «Солнце. Письма от милого Сережи и доброго Нувеля. Какая радость. Веселятся они напропалую. Ну и что же: это хорошо».
68 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУЧетверг 5/III <19>09.
Спасибо, милый друг, за сочувствие. Писал я Вам в пароксизме отчаяния, когда надо было принять тяжелое решение. Теперь оно принято — и мне как будто легче. Не знаю, надолго ли. Но остроты боли уже нет. Боже мой! Как трудно уничтожать в себе то, что любишь и ценишь больше всего!
Ach! der heiligste von unsem Trieben
Warum quillt’aus ihm die Grimme Pein![795]
Живу как-то тупо и глупо. Мало куда хожу. Занят парижскими делами, хотя они меня мало интересуют, но все же отвлекают от навязчивых идей. Увы! у меня нет утешения творчеством, как у Вас.
Предстоит, я знаю, долгий период пустоты и угнетенности. Но все же это лучше, нежели эти нестерпимые страдания, которые, наверно, погубили бы меня. И жертва была бы — бессмысленная, никому не нужная.
А так во мне живет еще надежда на renouveau, на возможность снова увидеть прелесть мира и полюбить ее. Ужасно только то, что я убедился в своей слабости, в том, что борьба мне не под силу.
Простите, надоедаю Вам своими иеремиадами. Как Ваше здоровье? С С. С. встречаюсь только на репетициях «Ночных плясок»[796].
Не приедете ли в Петербург? Здесь Брюсов. Я его не видал[797]. Были как-то у Иванова, где гостит Бердяев[798]. Было уныло и беспросветно. Ах, милый! Боюсь, que je suis un «опустившийся человек».
Пишите.
Любящий Вас
В. Нувель.См. в дневнике Кузмина 6 марта: «Письмо от Валечки. Не приедет. Брюсов в Петербурге».
69 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУОткрытка со штемпелем
25/XII <19>11.
Спасибо. Поздравляю. Целую.
Что ж это Вы застряли?
В. Н. 70 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУПятница.
Михаил Алексеевич!Неужели Вы сердитесь? Кому же, как не Вам, понять мое состояние? Кому же говорить то, что меня мучает? Быть может, я груб и несправедлив. Ну тогда придите и скажите: «Вы неправы», — и я поверю Вам. А за грубость простите.
Я слишком хорошо знаю, что до сих пор я почти всем обязан Вам. Мне, действительно, очень тяжело без Вас. Ведь я не сделал Вам ничего дурного. Я просто сказал Вам то, что думал. Если я ошибся, тем лучше для Вас, для меня и — главное — для него.
Михаил Алексеевич! Отчего Вы меня оставляете, когда Вы мне необходимы! Неужели мы больше не будем, вместе, говорить о нем?
Любящий Вас
В. Нувель.Письмо, очевидно, связано с обоюдной влюбленностью в В. А. Наумова и, если это справедливо, относится к концу 1907-го или началу 1908 г.
71 НУВЕЛЬ — КУЗМИНУПонедельник.
Дорогой
Михаил Алексеевич,Потемкин, Костя, Бакст и я собираемся к Вам завтра вечером. Если Вам неудобно, известите меня каким-нибудь способом.
Ваш
В. Нувель.Приложение 1
1 Л. Д. ЗИНОВЬЕВА-АННИБАЛ — В. Ф. НУВЕЛЮ И М. А. КУЗМИНУ24 июля <1907>.
Дорогой Вальтер Федорович, сиречь Петроний,Пишу из страны, которая причинила бы вам сто смертей. Если выйти из нашего большого дома — терема Билибинского, наполовину отстроенного и покинутого зарвавшимся хозяином и где мы живем вдвоем — и выйти в поле, то увидишь совершенно круглый горизонт, и по всей шири круга — леса, леса, луга и поля… Тишина истинная, и зелень без края, и что-то очень серьезное и растворяющее душу. Словом, сто смертей для Вас, сто жизней для меня. Всякая накипь растворяется; и сосредоточивается какой-то экстракт новых сил и неумолимости.
Работается cosi-cosi. Не к месту напряжение. Это жалко, но, надеюсь, восстановится <?>. Зато плаваю каждое утро по двадцати минут. Постоянно куда-то тянет уходить, бродить или на лодке катать Вячеслава между сонными травами пруда: тогда он начинает жарко мечтать об Италии и о том, чтобы нам туда сбежать, в Рим или на море, надолго, на годы. И заражает мою патриотическую душу.
Литература далека, и все, что казалось чем-то, — стаяло в ничто, т. е. все сплетни и канканы кружков. В<ячесла>в пишет «Прометея»[799], я тоже драму[800], и страшно мешаем друг другу, каждый говорит о своем, т<ак> что я даже пока бросила свое. Приехала моя дочь Вера[801], и это очень хорошо. Часто думается о Вас, дорогих и близких irrevocablement. Прочитайте мое письмо (хотя оно совершенно бестолково, ибо я не могу больше совсем писать писем, и Вам пишу первому) Сомову и поцелуйте его. Антиною давно написала бы, но адрес мне сомнителен: не сбежал ли он в Петерб<ург>: о нем что-то писали по поводу вечера в Териоках[802]. Очень нежно ему кланяюсь. Мы получили два его письма[803]. Мы, конечно, в отчаяньи от уродства, совершенного несчастными «Белыми ночами»[804]. Скажите ему, что я читала всего «Осла» Мейерхольду и он уверял, что он непременно должен пойти у него в этом сезоне, если только не воспротивится Вера Федоровна[805]. Я очень была счастлива слышать, что он пишет музыку[806]. Если он хочет, то на днях могу выслать ему копию всего конца. Дорогой мой, если он не с вами, — перешлите ему это письмо. Оно немножко коллективно Гафисское, хотя друзья все трое найдут его не соблазнительным и нам не позавидуют! Мы в таком одиночестве, что оба вспоминаем итальянское изгнание и даже потянуло повторить… Дорогой, прошу о строчке: что делаете? что чувствуете? Renouveau ли Вы? На высоте ли себя? Что они — Аладин и Антиной? Помните ли нас? Осуждаете ли? И если совсем не трудно, — пришлите 6-й № «Весов»: у нас его не имелось. Придется в нем попачкатьсяРечь идет о многочисленных статьях, направленных против Вяч. Иванова и «петербуржцев».}. Адр<ес>: Ст. Любавичи, Могил<евской> губ<ернии>, им<ение> Загорье. У Вяч<есла>ва разболелись зубы, и потому отсылаю письмо, не дожидаясь его, а то очень задержу: он еще хуже моего на письма.
Ваша верная Диотима. 2 В. Ф. НУВЕЛЬ — Л. Д. ЗИНОВЬЕВОЙ-АННИБАЛСпб 11/VIII <19>07.
Дорогая Диотима!Не удивляйтесь и не сердитесь, что я теперь только отвечаю на Ваше письмо. Дело в том, что я на днях только его прочел, вернувшись из Москвы, где мне пришлось прожить более 2-х недель. Пересылаю его Антиною. Аладина же я давно не видал и увижу только на будущей неделе.
В Москве встречался с Брюсовым и Белым[807]. Защищал Петербуржцев от нападок Москвичей. Особенно попадается Блоку ну и, конечно, Чулкову. Статья Вячеслава Ив<ановича> в «Руне» вызвала почему-то страшный гнев Эллиса[808]. Почему? я так и не мог понять. В конце концов, единственный петербуржец, пользующийся московскою благосклонностью — это Кузмин, защищаемый даже от Антона Крайнего, и еще Ремизов.
О «мистическом анархизме» иначе как с пеною у рта не говорят. В общем, впечатление такое, что Петербург с Москвою никогда не уживутся. Das ist der alte Streit…
По слухам, «Перевал» и «Руно» доживают последние дни. Останутся одни «Весы». Не пора ли Петербургу иметь свой журнал? Встретил здесь неисправимого эсдека и англомана Эничкова и, к ужасу, узнал, что он собирается издавать журнал вместе с Вяч<еславом> Ив<ановичем>. Неужели возможно такое противоестественное сочетание?
Что касается самого Renouveau, должен Вам признаться, что за последнее время он сильно сдал. Во-первых, у него появился артрит. Для Петрония это еще ничего, но с Renouveau уже как-то не вяжется. Во-вторых… но тут придется говорить и в-третьих, и в-четвертых, а потому умолкаю.
Скоро ли собираетесь сюда? Боюсь, что на лоне природы Вы обратились в таких Naturmenchen, что не признаете и не захотите понять такие naturae denaturatae, как мы. Heu! me miserum!
Обнимаю дорогого Вяч. Ивановича. Приезжайте скорее, а то еще в Италию удерете. Это будет слишком жестоко.
Душевно Ваш
В. Нувель.Адрес Антиноя: ст. Окуловка, Николаев<ской> ж<елезной> д<ороги>, контора Пасбург.
Большой отрывок из письма опубликован: Литературное наследство. Т. 92, кн. 3. С. 293, с исчерпывающим комментарием. Многочисленные параллели к тексту см. в письме 48. Откомментированные там места здесь не комментируются.
