Летний дождь - Вера Кудрявцева

Но это был только миг.

— Ударь меня, ударь! — требовал Володя, подставляя щеку.

— Да ну тебя! Налетел как бешеный! Поедем, а то бабушка потеряет. Ох, и влетит мне за варенец!

Он схватил ее руку, шлепнул себя по щеке раз, другой. Потом сжал легонько, не собираясь отпускать.

«Ну вот и как в романе, — подумала Люба и вздохнула. — Но как долго ждать! Еще три года! — и сосчитала для верности: — Пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… вечность…» А сама легонько отстранялась, отстранялась: как бы не заметил, ведь в кармашке потайном узелок с вырученными рублями.

Когда доехали до села и она прямиком, огородами, пошла домой, он окликнул:

— Заниматься по русскому придешь? Мама спрашивала…

— Может, приду, может, нет!

И засмеялась, чтобы окончательно ее верх был:

— Эх ты, Володька, Володька!

«Эх ты, Володька, Володька», — заплакала наконец Любовь Федоровна, открывая скрипучую калитку зимнего своего, словно нежилого двора. Нашарила кнопку — лампочка перегорела. Пришлось впотьмах открывать дом. «Вот и вся наша с тобой любовь… Во сне…»

В пустом доме тоже было неуютно, не прибрано.

Умылась. Насухо вытерла глаза. Села к столу план работы набросать на ближайшее будущее.

«Мероприятия по перестройке», — написала она и задумалась.

«Степана из агрономов попру! Хватит! Игоря поставлю! Ивана Ефимыча — на пенсию! Посчитал, будет, однако… Зоотехнику новоявленному спуску не дам. Завертятся они у меня! Ох, и делов теперь! Ох, и делов!..»

1986

Тук да тук…

В это утро Нина Игнатьевна проспала все на свете. Не слыхала, как Игорь завтракал, как корову доил, как Иринку в садик собирал, как мотоцикл заводил.

Вскочила, заспанная, встрепанная, с сонным «шрамом» через всю щеку — во как спалось ей, нежилось! Солнце уже до другого окошка дошло. А дел, дел — тошнехонько! Правду, видно, Игорь бает: не по силенкам им, зря затеяли они с домом-то. Перестроить, перекроить все в гнезде своем надумали. Из двухкомнатной избы наладились трехкомнатную сотворить. Нагляделись на невиданные «образцы». Так в их селе называют два новых — во всей округе пока нет таких — коттеджа. Один построили из красного кирпича, другой — из белого. Отовсюду люди приезжают, любуются, ахают. И свои — ходят, смотрят, охают. Красота, удобства и для людей, и для скотинушки. И кому только достанется счастье такое — жить в этих игрушечках.

Нина с Игорем знают — не им. Вот и постановила она: свой перестроим — не хуже этих, показательных.

Давай она перво-наперво в ступе толочь. И в утро, и в обед, и в вечер. Как минутка свободная выбьется, так она за ступу. И тук да тук! тук да тук!

«Аж в ушах ломит!» — посмеивается над ней Игорь, Он к ее затеям всегда добродушный был, с детства, со школьных еще годов. Даже, помнит Нина, когда в десятом классе влюбилась без памяти в Сашку Зимина и объявила об этом Игорю, его и это не проняло, не отвернуло от нее.

— Пройдет, — сказал уверенно.

Из армии они ей оба писали, в институт и домой.

Игорь первым вернулся. Постановил:

— Ну, учись давай, доучивайся. А я пока дом нам с тобой поставлю…

— Дом? Ха-ха-ха! Ты тоже ведь в институт хотел?

— Заочно буду. Что зря время терять. Успею…

Да с тех-то пор все и собирается. А Сашка сразу после армии поступил. Устала Нина метаться меж ними. Один дом для нее строит, другой — неизвестно когда оперится: на институте, загадал, не остановится.

Покорил ее наконец Игорь постоянством да самостоятельностью. Да еще мать: «Кого и любить, как не Игоря. Надежа сама. А Сашка-то верткий больно. Видный, конечно, из себя. Да с лица воду не пить…»

Госэкзамены сдавала — покойно было на душе: все впереди ясно. Дом новый ждет. Жених — вернее некуда. Работа в родной школе.

О чем мечтать-то еще?

Уютное они свили с Игорем гнездышко. Дочка вскорости родилась. Крепенькая растет, не болеет. И потекла их жизнь день за днем, размеренная, каждому времени года — своя работа.

Так нет! Надо было все разворошить. Стены внутри разобрали, печь разобрали. Надумали и отопление новое, по-городскому, водяное устроить. О-ох! А как успеть-то теперь? Игорь днями в полях. Только вечерами дома-то, и то не всегда. Она хоть и в отпуске, так ведь скотина, огород, сад… И ступка еще эта. Как привязала к себе.

Не умывшись, не причесавшись, села Нина Игнатьевна и сейчас за нее, взяла увесистый пестик и завела свою песню: «Тук да тук! Тук да тук!» По щепотке прибывает песочку-то кирпичного, руки уже надсадила. Но от затеи своей не откажется, нет. Где вычитала, не помнит: надумала она фасад дома необычно покрасить — кирпичной краской. Для того и толчет кирпич. Потом просеять надо и на яйцах «муку» эту замесить. И красота, пишут, необыкновенная, и век стоять будет, не выгорит, не облупится. Не уступит заморскому-то коттеджу. «Интересно, в белый или в красный Сашка со своей поселится. Если в белый — так можно будет окрестить: мол, „Белый дом“ у нас свой объявился! Потому, видно, и не въехали они в квартиру прежнего директора… Чтоб, значит, сразу из материной избушки — в новый коттедж.» «Вот повезло, — подумала Нина Игнатьевна о жене Сашкиной. — И он — не кем-нибудь домой, а директором совхоза. Год уж как приехали они, Зимины, а не дружатся бывшие одноклассники домами. Как золовка, невзлюбила Нина Игнатьевна хрупкую, „мелконькую“ жену вздыхателя своего бывшего. Из городских взял. Такая хоть куда поедет. И, главное дело, кирпичи ей не надо в ступке толочь: на все готовенькое пожаловала. И не работает нигде: ребенка ей, вишь, воспитывать надо, мужу условия создавать. Кто кому создает — это еще вопрос…»

Окинула Нина Игнатьевна взглядом разор свой: господи! Обои на стенах обрывками болтаются; кирпичи горой — не вынесены; трубы для отопления по всему полу; посередь кроватка Иринки, тут же их с Игорем тахта, вон край одеяла в чан с раствором сполз… А уже июль на убыль пошел. А в середине августа на работу ей.

Швырнула Нина Игнатьевна пестик сгоряча, укатился он под крылечко. Корову пора идти доить. Далеконько. Сашка Зимин всю траву на ближних еланках приказал для совхозного стада повыкосить.

Прикрыв нечесаную голову косынкой, заторопилась, побрякивая подойником, огородами, задами — в лес, на выпаса.

Плечи грело полуденным зноем. У речки скинула туфлишки, побрела рядом с переходом. Просвечивающие на солнце гальки щекотали подошвы — вот и вся радость. Некогда даже приопнуться у воды.

После брода — в горку легче зашагалось. И вот утихомирилась душа: обьяло ее лесным покоем.

И вдруг — Нина Игнатьевна вздрогнула, замерла в недоумении — одинокий девичий голос. Будто взмолился кому-то, жалуется, слова нараспев. То ли назад бежать, то ли уж вперед? А голос — за сердце хватает. Пересилила себя, кинулась на зов этот, а у самой мурашки по спине.

Раздвинула кусты: посередь уютной еланки стоит Надя Швецова. Руки у груди, голова вскинута, а глаза — будто не ее глаза вовсе. «Тронулась она, что ли?» — пронеслось в голове. И опять голос:

Я — Гамлет. Холодеет кровь,Когда плетет коварство сети…

— Не то, не то, — забормотала самой себе Надя, ладони к щекам прижимает, губы покусывает — нервничает. Вот подобралась вся, опять на «сцену» выходит, монолог начинает:

Я — Гамлет, холодеет кровь…

Поняла Нина Игнатьевна, зачем здесь Надя. В прошлом году, для всех это было полной неожиданностью, поехала Надя поступать в театральное училище. И будто нашли в ней способности. А вот голос подвел. Слабоватый, мол, с последних рядов не услышит никто. «Развивает, — поняла Нина Игнатьевна, усмехнулась. — Надрывается. Детишек, верно, усыпила, и сюда». В садике Надя работает.

«Артистка! — покачала Нина Игнатьевна головой. — Ни кожи, как говорится, ни…»

— Я — Гамлет… Я — Гамлет…

«Вот бьется, вот страдает, сердечная…»

— Я — Гамлет! — нашла наконец нужный тон,—

Холодеет кровь,когда плетет коварство сети.И в сердце — первая любовьжива — к единственной на свете…

Нина Игнатьевна не сдержалась, засмеялась — так нелепо выглядела девушка в роли принца. Надя сорвалась с места, кинулась в кусты. Да и налетела на бывшую свою учительницу.

— Ой! Нина Игнатьевна! Вы все видели? Ой! Не говорите, пожалуйста, никому. Засмеют! Вон про Александра Ивановича и Юлию Сергеевну уже придумали!

— Что придумали?

— Будто они в новый дом норовят. Теперь и у нас, мол, «дворянское гнездо» будет, как в любом центре, областном или районном. Понастроили, мол, руководители себе особые дома — «дворянские гнезда» и есть! А они и не думают про это! Александр Иванович, Юлия Сергеевна говорила, ни за что в благоустроенный дом не переедет, пока всех фронтовиков и вдов не обеспечит, вот!