Фирмамент - Михаил Савеличев

Новые властители бездны рельефом искусственных тел и белой брони проступали сквозь пугливый сумрак догорающих машин и затухающих очагов закаливания податливой массы ничтожества, которые обрели требуемую твердость, и Одри даже здесь чувствовала упрямые узлы сопротивления, но напалм с неукротимостью законов физики вгрызался в кимберлитовый новодел, выжигая алмаз человеческих душ. Повод для грусти, но под Крышкой нет восходящего прогресса мудрой эволюции, ничто не сдвигается в кодах тела и духа, лишь вот такие организованные случайности синергетики морали возбуждают редкий феномен уважения, интереса, скрываемых в исцарапанных ладонях злости и ярости.

Плащ мешался тяжестью целомудренной ослепительности в мещанине мелких осколков космодромной бесконечности. Колоссальные трубы гофрированных переходов и погрузчиков мертвыми хоботами провисли на границе натяжения света и силы, покачиваясь в такт взрывов и окутываясь огоньками шаровых молний. В распятых пастях виделась торопливость эвакуационной паники, захлебнувшаяся горами нищенского скарба, полосами радиационной защиты, алыми флагами реющих в выхлопах запущенной вентиляции.

Одри расстегнула застежку и выскользнула на обманчивую твердь негостеприимного космического берега в раскинутый узор тупого совершенства мощи и внезапности, ударного кулака космического флота, с упрямством крушащего последние устои хаотического равновесия в Системе. Эфемерность подиума, нетерпимого Даме, заменялась эрзацем неудобного стула - пластиковой убогости казенного содержания где-то на дне гравитационных колодцев, но в недрах сожженного муравейника выглядевшего чужеродным свидетельством фальшивой символики безжизненности и жестокости.

Завораживающий живой кристалл ровных и совершенных построений безликих тел, утомительно-однообразных под жутью масок, но обращенных к инстинкту властного ритуала, неосознанно порождавшего величавое сопровождение грустной медитации забытой мелодии сказочных островов и цивилизаций, ностальгической дымкой прикрывало обезображенное черными и бугристыми язвами неуютность Коцит, заставляя с легкостью преодолеть пугающие метры концентрированной смерти, в которой угадывались собственные черты, и сесть на шаткий пластик раскрытой ладони все такой же вызывающей белизны.

Вот в чем было дело. Здесь не только не помнили Солнца, здесь еще не переносили яркой точки континуума спектра, заменяя режущую невинность и чистоту всеми оттенками тьмы, грязными мазками естественной гнили металлов и тел, прагматикой экономии и равнодушия к своему гнезду. Уже с самого исхода в цветовой унылости Громовой Луны читалась вечная обреченность ищущих пристанище в неприкаянной бездне невозможной тесноты Хрустальной Сферы. Тьма нор изгоняла время и изменчивость, втискивая в пустоту глаз фанатичность и одержимость неукротимого металлического и химического голода Внешних Спутников, не в силах переварить потенцию боевой мощи и ссужающих своих врагов зародышами собственного тупика, мрачной безвыходности массовых жертв во славу задумчивой вселенной, равнодушно перебирающей оборванные нити космологической судьбы.

Бравурность докладов не имела смысла в сколке тайной грани набирающей вероятности ветви, холодном страхе и любопытстве - до каких бездн в мире и себе можно добраться на лезвии силы, вскрывающей твердую скорлупу прогнивших планетоидов? Есть ли дно, еще фантом адского ледяного озера, в неразъяснимом апофатизме, онтологии растерзанных творений, порождений загадки обретшего голос бытия, проклятья шизофренической сущности, самораскрывающейся и самоговорящей в жадно ждущем смраде вечно иного?

Одри сложила ладони на коленях, отвлекаясь легким холодом гладкой кожи и вглядываясь в преодоленную бездну, нависающую над ней, прикрытую эфемерной пленкой охранных машин, как огромные мухи барражирующих над несвежим трупом, бросая тонкие яйцеводы слепящего света на выгнившие стенки провала, выискивая случайную жертву, чтобы отсадить зудящее потомство личинок-ракет.

Сопротивление подавлено.

Враг уничтожен.

Коммуникации взяты под контроль.

Что там еще требуется по правилам военного конструктора? Что еще не хватает в каллиграфии смертей и взрывов, в непроницаемой сетке антимоскитной защиты, в подушке горячего и неподвижного воздуха, вытягивающего жар и влагу тела на поверхность кожи, облекая выродков противоестественной связи дня и ночи, реальности и сна в неожиданность похотливых видений, эвфемизм слияния и растворения изнасилованной природы и цивилизации? Вопрошать о жертвах? Убогий ритуал заботливой Даме, волшебством приказа уничтожившей бессмысленное существование и бесчисленное количество ледяных крыс, проваливался в бездну смутных желаний и порывов, индуцированной печали меланхолических таблеток и отзвуков прибывающего потока, заливающего выставленные вешки судьбы и настроения.

- Я хочу сама взглянуть, - сказала Одри.

- Там опасно, Даме... - даже заботливое возражение пригибало статую к обнаженным ногам в разрезе платья. - Пожары и ловушки еще не обезврежены...

- Мой флот меня защитит, и довольно, - Одри встала, черно-белый калейдоскоп расступился, треснул по шву расходящихся зеркал, просыпая камешки в заботливо подставленные руки величественного жеста. Они плачут о смерти и опасности, как будто не представляют скоротечности представленной вероятности, сближающейся пары симметрии грядущей аннигиляции, упрямо стягивающей миры и частицы в танец фотонов восстановленного сохранения украденной энергии.

Навязчивое ощущение требовало снятия эстетской отстраненности от уничтоженной реальности, избавления от расцвеченной пневмы псевдобожественного, уничтожения и выкорчевывания из себя гордыни презрения к поверженным малым силам, к неразборчивой толпе уже умерших созданий, к равнодушию миллионов трупов, превосходящих любые архетипы победоносной войны. Даме победила, как того от нее требовали великие, спящие в своих гробницах или скитающиеся по Ойкумене внезапными богами мщения и милости. Договор исполнен по всем статьям и никто не будет против в пустоте случившихся событий, в пустыне жизни обездоленной луны совершить духовный хадж, паломничество, поднявшись из бездны ада в еще более страшные своей обреченностью искусственные круги опрокинутой агонии. Той самой подруги смерти, садистки и свирепой предательницы, которой равно приятны и сопротивление, и смирение на черном пороге меона, ибо она всегда возьмет свою долю в разграблении истерзанной души.

В скованном условностями пространстве военной стратегии чувства могли лишь канализироваться в химизм лекарств забывчивости, равнодушия, условности изображений и светящихся шариков, но за гранью исполненного долга Одри внезапно получала короткую свободу, провисший виток привязи, дающий право выйти из убийственного узора и опрокинуться в подлинный ужас раздавленных судеб. Самоистязание вело не к извращенному наслаждению, еще большей гордыни раскаяния о сотворенном, о еще одном мире отягощенного зла в вакханалии демиургических терзаний безбожного света под черной Крышкой. Скорее, это была тень ощущения стоящего где-то за поворотом прозрения, прочувствования неясных нитей фундаментальных закономерностей в страдающей простотой Ойкумене, как будто еще раз космическая тарота астральной метафизики выстроилась в символику личного пророчества, вольного пути в поток очищения, возврата из изменчивости к оставленному берегу, которого уже не будет никогда под этим или иным солнцем.