Сумрачное дно - Юрий Иванович

– Тебе туда! Топай… доживать последние дни!

И утробный хохот из четырех глоток понесся мне в спину.

И я пошел. С трудом, потому что болело все тело, резало в желудке и не хватало воздуха. Сжав зубы и стараясь не сглатывать, потому что не хотел глотать собственную кровь. Крикнуть я не мог, хотя увидел нашу башню с четырех сотен метров, как только обогнул выступ стены каверны. О свисте вообще речи не шло. Так что поторопить товарищей с помощью никак бы не получилось.

И наверно, именно это мне немного прояснило мозги.

Поведение Зуха было странным. Ну, пусть он не понял, что я командир всей нашей компании. Пусть не знал обо всех моих умениях. Пусть не заподозрил, что я самый опасный и смертельный для них противник (глупое пленение пока исключаю из списка моих положительных качеств). Но в любом случае зачем меня отпускать? Целесообразнее убить и устроить засаду на тех, кто отправится на мои поиски. Каким бы ни был атаман злобным и агрессивным, вряд ли он со своим умом стал работать на публику. Эти вот дешевые угрозы и запугивания «даю вам три дня жизни!» – чистейшей воды Голливуд. Не пойдет Чапера на такое без какого-то коварного замысла.

Теперь бы только понять, какого именно замысла. Что первым приходит на ум, там это отравление чем-то очень и очень заразным. Есть ведь и такие яды, наружного действия. Недаром ведь меня раздели и весь я вывалян неизвестно в чем. Друзья бросятся меня отмывать, яд попадет им на руки, и летальный исход обеспечен всем… А есть ли такие яды на Дне? Вроде никто не рассказывал, но надо будет спросить… Выплюнуть кровь и спросить!..

Так, идем дальше в поисках причины… Яд внутрь? А чем это навредит моим сторонникам? Да ничем…

Но тогда почему у меня такое ощущение, что горло буквально расцарапано изнутри?.. Может, в меня что-то впихнули?..

Я прислушался к боли в желудке и окаменел:

«Груан! Эти твари затолкали в меня груан!!!»

Вот теперь головоломка с моим «временным помилованием» оказалась разгаданной. Эта ушлая сволочь, получив в руки мою глупую самонадеянную тушку, моментально все просчитала. Крики, ругань, угрозы, толчок в спину, и когда я окажусь в башне или в окружении товарищей – груан взорвется. И это случится минут через двадцать-тридцать, как говорил Ольшин.

Я оглянулся и увидел, что все четверо идут за мной следом с копьями, метрах в восьмидесяти. Медленно идут, со скоростью страшно избитого человека. И ждут взрыва. Потом бросятся вперед и добьют тех, кто будет рядом со мной.

Единственное, чего они не учли, так это мой Первый Щит. Ну и того, что у меня в голове не только быстро пазл сложится, но и мелькнет единственная мысль, которая может помочь мне спастись. Как обладатель Первого Щита, я если и не восстанавливался на глазах, то мог избавиться от болевых ощущений. И только за счет этого значительно ускориться. А ведь еще и процесс регенерации шел во мне сейчас на полную катушку.

И я побежал. Побежал из последних сил.

Дежурным на пятом этаже стоял Лузга Тихий. И, может, это было к лучшему. Он настолько растерялся, увидев голого окровавленного человека, что дал общую тревогу с некоторым опозданием. Опознав меня, все выскочили из башни. Я, не столько выплюнув, сколько вытолкав кровь языком на подбородок, постарался сказать внятно:

– Опасность! Во мне груан! Разрежьте мне веревки на руках и принесите флягу с тошниловкой! Сзади идут четверо, дождутся взрыва и бросятся сюда всех добивать!

Мои указания выполнили почти мгновенно. Руки мне освободили и принесли флягу. И были готовы метать копья во врагов.

– Заливай в меня! – прохрипел я Ольшину, задрал голову и зажал нос.

И отвратная жидкость, которую он так нахваливал, полилась в мою многострадальную глотку. Ядреная смесь подействовала на мои внутренности с эффективностью напалма. Все там у меня скукожилось и выгорело моментально. По крайней мере, мне так показалось. Ольшин с Нежданом перевернули меня чуть ли не вниз головой и начали трясти, вдобавок несколько раз резко надавив на вспучившийся живот.

Я извивался, не в силах вздохнуть, и исторгал из себя все съеденное за обедом.

– Есть! Выпал! – раздался радостный вопль Неждана.

Я открыл глаза и увидел то, что было перед моим носом. Оказалось, что я уже стою на четвереньках над лужей тошнотворной мерзости и меня никто не держит.

– Эк тебе п-повезло! – с выпученными глазами, заикаясь от страха, прошептал Ольшин. – Н-не взорвался!

И аккуратно, двумя пальцами достал светящийся груан из мерзкой вонючей жижи. Его старый друг прервал восхищенное мычание и воскликнул:

– Кому рассказать – не поверят! И сам бы не поверил, если бы собственными глазами такое не увидел!

Но я-то догадывался, в чем тут дело: это меня Первый Щит спас! Изолировал симбионта в моем желудке, завернул в некое силовое поле и вытолкал вон из своей законной обители.

Мастер времени не терял. Несильно размахнувшись, бросил осклизлую ракушку за угол башни. Там она и рвануло, никому не причинив вреда.

А оба ветерана уже схватили копья и помчались на позицию к остальным нашим воинам. Все они выстроились в линию метрах в двадцати от башни. И такой расчет оказался верным. Чапера со своими охотниками ворвался в предел видимости, зная, что до точки взрыва не менее двадцати метров. То есть они просто бежали, не готовясь работать копьями. А наши были готовы, да еще и сделали рывок навстречу, сокращая дистанцию. Восемь копий, а за ними и восемь дротиков отправились во врага.

Как ни странно, все четверо тоже успели метнуть свои копья. Вот уж и в самом деле оказались лучшими. Но большего сделать не смогли. Двое, в том числе и атаман, погибли сразу. А вот оставшиеся глисты выкрутились. Упали наземь, метнулись в стороны и, петляя как зайцы, бросились наутек.

Преследовать их никто не стал. Четверо направились к трупам, держа еще по дротику на изготовку, а трое занимались раненым товарищем. Я нашел в себе силы встать и на полусогнутых конечностях двинулся туда. И хорошо, что все наши женщины, вместе с метавшимся у них под ногами Хрустем, представляли собой последнюю линию обороны на балкончике пятого этажа. Не то бы меня спеленали, облили гнатаром и унесли в спальню на восьмом этаже. А так я был властен над собой, не слушая призывные вопли, несущиеся сверху.

Мало того, я вдруг почувствовал фатальное равнодушие к собственной жизни. Вернее, не столько даже равнодушие, как некую подспудную уверенность, что все на мне зарастет, самое страшное осталось позади и никуда я из этой жизни так скоро не уйду.

Конечно, все во мне болело и стонало, но зато я видел лучше всех, и уже только это заставляло меня оставаться на командирском посту.