Боги выбирают сильных - Борис Толчинский

Я победила всех.

Я получила власть, которой домогалась, в том возрасте, в каком добился власти Юст, мой величайший предок.

Он бы гордился мной! Он и Астрея — те двое, которые своей энергией и верой сотворили Божественный мир.

Сейчас заветный эдикт будет подписан, и я выйду из этого зала правительницей нашей державы, то есть всего Божественного мира.

Я сознавала это, и ощущения высшего счастья переполняли меня.

Конечно, моя власть не будет абсолютной, ибо у нас не варварское королевство, а мир цивилизации, у нас суровые законы, у нас другие ветви, берущие начало в Божественном праве и призванные ограничить власть первого министра. Но это тоже радует меня: моих врагов великий легион, они влиятельны, упрямы и упорны, а значит, предстоит борьба, схватка с людьми, с их глупостью, пороками и предрассудками — эта суровая борьба не даст мне расслабиться, я одолею всех и все, ведь я — Юстина.

А когда я проиграю более удачливым, наша держава уже будет другой, не такой, как сейчас. Она станет сильнее. Она будет властвовать над миром, и никакая ересь не возникнет в ней, ибо никому больше не придет в голову сомневаться в разумности, справедливости и вечности Божественного порядка; ересь, подобная маркианской, возникает тогда и только тогда, когда государство болеет. Я добьюсь, чтобы эта ересь оказалась последней и умерла, как умерли ее создатели Ульпины.

И риши будут мной довольны: «Боги не делают сильными, боги выбирают сильных!».

И будет миг, когда оставлю я Божественный мир, и мне воздвигнут памятник, напишут мое имя и будут говорить: «Tanto nomini nullum par elogium!»[117].

Но если честно, я раньше думала, что ощущения высшего счастья переполняющие, как было сказано, меня — это нечто иное, не то, что я чувствовала в те мгновения.

— Ваше Величество…

Божественный Виктор вспомнил обо мне, и снова на его устах проявилась благородная отеческая улыбка.

— Простите старика, прекрасная София, я задумался. Когда вы сможете представить мне список новых министров?

Я опустила взгляд. О каких министрах он говорит?

— Хорошо, хорошо, не буду вас торопить. Понимаю, нынче особый случай, вам требуется время. Я слышал, вы собираетесь открыть дорогу молодым. Это разумно. Но не забывайте и о тех, кто умудрен богатым опытом. Вы жаждете реформ, и я с вами согласен: нам нужны реформы.

Нам также нужен мир. Я желаю, чтобы при вашем правлении мои подданные жили в мире. Ценой реформ не может быть вражда. Меня, не скрою, огорчили тревожные события последних дней. Поверьте мне, София, добиться блага путем общего согласия тысячу крат труднее, чем путем вражды, — но благо, обретенное враждою, обманчиво, недолговечно. Обращать врагов в друзей, противников — в союзников, сторонних наблюдателей — в приверженцев… это неимоверно трудная, однако и достойная стратегия! Ищите компромисс, не отвергайте несогласные таланты, а их используйте для блага государства. В этом рассчитывайте на мою поддержку. Не хочу оказывать на вас давление, но, полагаю, вы поступили бы разумно, если бы ввели в правительство сенатора Марцеллина. Он сложный человек, я это вижу. Вас это не должно отталкивать. Ищите сложные пути, они самые надежные для государства. Вам будет нелегко, с вашим характером и темпераментом… но вы сумеете, я в людях редко ошибаюсь!

Я слышала его слова точно во сне. Я их не понимала. И думала я о другом. Как только он умолк, я молвила:

— Божественный, я пришла просить вас…

— О, молодость!.. Разумеется, я немедля подпишу эдикт о вашем назначении.

Он повернулся, чтобы направиться к столику у трона, где уже ждал его руки золотой пергамент.

Дальнейшее случилось точно в странном сне… Только во сне бы я посмела прикоснуться к Повелителю и удержать его руку…

— Божественный, я пришла просить вас не подписывать этот эдикт.

То говорила не я. За меня говорила другая женщина, овладевшая мной в тот момент. Она, другая женщина, не побеждала в страшной схватке за земную власть — она в последний раз во мне взыграла три месяца тому назад, когда я познавала неземное счастье вместе с Марсом… И эта женщина напоминала мне, что я хочу его ребенка, что я люблю моего Марса… и что я прежде женщина, а потом политик. Я ради власти согласилась отдаться гнусному Корнелию — она же не была согласна. У нее мой дядя вызывал отвращение, а образ обнаженных тел, Корнелия и моего, сплетенных страстью, не умещался у нее в сознании… Она не могла.

Она знала, чем придется заплатить мне за Малый Квиринал, и она меня не пускала. Конечно, я могла выбрать третий путь и просто обмануть дядю. Я никогда еще не нарушала священной клятвы кровью Фортуната — но в этом случае могла нарушить, морально я была готова. И поделом Корнелию, какой он Фортунат?!

Я этого не сделала: та женщина не позволяла мне нарушить княжескую клятву. Она заставила меня сказать фатальные слова:

— Божественный, я пришла просить вас не подписывать этот эдикт.

Император обернулся и воззрился на меня изумленным взглядом. Наверное, он подумал, что ослышался. Я повторила. И вдруг на душе стало легко и вольно, тяжелый груз великого успеха словно с меня свалился… я улыбнулась. О, это было ужасно: я улыбалась перед моим богом, и он имел все основания считать, что я над ним смеюсь!..

Смеяться над Божественным Владыкой — не грех, а государственная ересь!

Но я знала, что мне теперь делать. Я упала в ноги Повелителю и взмолилась:

— Ваше Величество, молю простить меня! Произошла досадная ошибка. Вы не должны подписывать эдикт о назначении меня первым министром.

Лицо Божественного Виктора изменилось так, что я затрепетала. Сейчас это кажется забавным, но в то мгновение мне показалось, он испепелит меня одним взглядом… он был бог, а я ему дерзила!

— Не понимаю, что вы говорите, — промолвил император. — Ошибка? Нет никакой ошибки. Сенаторы вас поддержали, и делегаты моего народа поддержали тоже. Мне надлежит назначить вас первым министром. Я не могу вас не назначить!

— Ваше Величество, если вы сделаете это, в ту же минуту я уйду в отставку.

Да, я так ему сказала… Он грозно нахмурил брови и скрестил руки на груди.

— Вы угрожаете мне, София Юстина?

Мне стало страшно в тот момент. Мне показалось, что вот-вот ворвутся палатины и схватят меня, ибо я, очевидно, совершаю Crimen laesae Dei Majestatis[118]. И тогда уже ничто не спасет Софию Юстину — ни связи, ни происхождение, ни новая сенаторская звезда… И даже дядя, с его страстью, — не спасет.

Та отважная женщина в моей душе спасла меня. Она принудила меня разрыдаться… слезы брызнули из моих глаз и смутили гнев Повелителя…

— Что все это значит, княгиня?! — воскликнул он.

— Молю простить меня, Ваше Величество… Я не могу быть вашим первым министром.

— Но почему?! Вы сами домогались власти!

— Простите…

— Вы передумали, София?

Я скорбно застонала. Что я могла ему ответить? Какую правду он хотел услышать? А разве он ее и так не знает? Он же над нами бог…

Божественный Виктор заложил руки за спину и прошелся по тронному залу. Я со страхом следила за его движениями. Как можно даже думать о том, что Божественный не решает ничего? Моя судьба была в его руках…

Он опустился на хрустальный трон и сказал мне:

— Вы просите меня нарушить закон. А разве после этого я смогу требовать повиновения закону от моих подданных, от верующих в меня благочестивых аморийцев?!

— Ваше Величество, я всего лишь молю вас не подписывать этот эдикт. Вы подпишите другой, и я клянусь вам кровью Фортуната, это случится вскоре…

Август воздел империапант и осуждающе заметил:

— Вы клянетесь всуе, княгиня. Грядущее неведомо ни вам, ни даже мне. Я освобождаю вас от этой клятвы… Скажите мне, София, неужели вы не могли оставить свои политические игры за пределами моего дворца?

— Это не игры, Божественный, — простонала я, — это на меня снизошло просветление!

Повелитель вздохнул и задумался. Я стояла перед ним на коленях и ощущала себя несчастнейшей из смертных. Он думал долго. Мои ноги начали болеть, и я боялась, что скоро силы меня оставят, и я тут упаду… А может, то и был выход для меня и для него?

— Приблизься ко мне, дочь моя, — вдруг сказал Повелитель.

Я подползла к подножию трона. Он протянул ко мне руку, сжимающую империапант, и возгласил:

— От имени Творца и всех великих аватаров, назначивших меня царить над Ойкуменой, я отпускаю тебе, дочь моя, твои грехи! Отныне ты безгрешна… ты молода и многое еще успеешь сделать в жизни. Благословляю тебя начать ее сначала!

Я не сдержала слезы в то мгновение. Его слова для меня были не просто словами. Я в самом деле ощутила себя заново родившейся на свет. Я знала, что вернусь в суетный мир счастливейшей из смертных. Меня ждет Марс, меня ждут дети, которых я родила уже, меня ждет замечательный ребенок, который только лишь родится… Меня ждет счастье!