Светорада Медовая - Вилар Симона

Светорада ахнула. Она все еще гадала, пленница она тут или гостья, а мудрая Мариам добровольно отказалась от воли ради спокойной жизни в этом роскошном и скучном дворце!

Мариам как будто прочитала мысли княжны и нахмурила тонкие брови.

– Ты, Медовая, маленькая дикарка, и тебе не дано понять, что если у человека нет счастья, то лишь богатство и почести могут создать иллюзию вполне благополучной жизни. Ты, молодая и глупая, не понимаешь, что сама отказываешься от счастья.

В ее голосе вдруг прозвучала злость, а узкие глаза смотрели с такой ненавистью, что Светорада опешила. А потом Мариам неожиданно призналась, что ненавидит Медовую за то, что та лишает ее самого дорогого… Чего именно, она так и не сказала, однако ее голос сочился ядом, и Светорада молча встала и ушла, все еще слыша за спиной презрительный смех Мариам.

На другой день, когда служанка Мариам как ни в чем не бывало явилась, чтобы пригласить Светораду в гости, княжна отказалась, сославшись на нездоровье, хотя вид прихворнувшей княжны – она весело плясала и кружилась вместе с другими танцовщицами – свидетельствовал об обратном. Не пошла она и на следующий день. И на следующий, пока Мариам не перестала ее зазывать.

Зато весть, что русская красавица отказалась от дружбы с Мариам, быстро разошлась по дворцу. Даже Захра решилась подойти к ней во время прогулки, завела разговор о том, что все в гареме понимают, почему Светорада перестала общаться с этой змеей. А еще Захра милостиво предложила Светораде отправиться вместе с ней и иными женами тарханов на жестокие бои в Итиль. И, как ни странно, Светорада согласилась. Овадия все время был занят, гаремная монотонная жизнь изводила ее, а тут еще начали моросить дожди, вызывая скуку и дремоту.

Однако же, вновь посетив жестокие поединки, Светорада, как и в прошлый раз, убедилась, что они не развлекают ее, а только вызывают оторопь и омерзение. Она не могла понять, что так заводит всех этих благородных женщин, и даже удивилась, заметив, что и ее Руслана, наблюдая, как здоровые полуголые мужчины пытаются покалечить, или убить один другого, пришла в неописуемое возбуждение.

У себя в покоях Светорада играла с Взимком, смеялась, когда ее служанки с недоумением смотрели на восхвалявшего Перуна попугая. Забавная обезьянка, наоборот, вызывала у всех восторг, и девушки веселились, глядя, как ловкая зверушка наскакивает на полусонную ящерицу, а потом с криком убегает, карабкается на занавески и испуганно верещит, стоит рептилии резко дернуться в ее сторону. Но всеобщим любимцем, бесспорно, стал медвежонок. Его выводили гулять на поводке, в покоях закармливали сладостями, учили выделывать всякие трюки в обмен на подачки. Так что какое-то время было чем себя занять. А потом княжна опять заскучала. Сидела в своей опочивальне у окна, вышивая по тонкому полотну пестрых петушков и цветы на манер оберегов-узоров ее родины. Жизнь в Итиле по-прежнему казалась ей чужой, и по вечерам, после ванны и массажа, Светорада подолгу лежала на своем широком ложе, вспоминая, как трепещут листочки берез под солнечным ветром, как плывут струги по глади Днепра. Она представляла, как волхвы собираются перед жертвоприношениями на капищах, а девушки по вечерам поют под перезвон слепых бродячих гусляров. Ах, как же она тосковала по Руси! И постепенно в душе княжны стала просыпаться досада на Овадию. В его присутствии она хотя бы чувствовала, что нужна ему, а так, ведя однообразную дворцовую жизнь, только и делает, что пытается отбросить навязчивые горькие мысли, которые лезли в голову. А ведь дай он ей волю – так бы и полетела на Русь! И ее уже не страшили ни права на нее княжича Игоря, ни жесткая властность Олега, ни ревнивое коварство Ольги Вышгородской. Она бы вернулась в милый ее сердцу Смоленск, увиделась бы с братьями, приникла бы к груди взрастившей ее няньки Теклы… А потом слушала бы пение теремных девушек в ткацкой, вдыхала бы морозный воздух во время святок на Корочун.[125] Морозы наверняка уже сковали Днепр, валит пушистый снег, и так заманчиво было бы прокатиться в санях с бубенцами навстречу холодным закатам и ядреным колючим ветрам! А тут… Тихо и скучно…

Светорада как-то заговорила об этом с Русланой, но та в последнее время была какой-то отчужденной, задумчивой и все чаще отпрашивалась на бои в Итиль. Княжне казалось, что ее, кроме этих жестоких и будоражащих схваток, ничего больше не волновало. Да и в самом дворце что-то происходило, некое волнение, оживление, которое было непонятно и интриговало. Однажды во время прогулки в саду Светорада увидела наблюдавших за ней со стены бека Вениамина и его родича Аарона. Знатные иудеи о чем-то переговаривались, не сводя с нее глаз, и княжне стало неуютно. Прежде приветливые иудейки сторонились ее, держались надменно и холодно. Они все словно бы о чем-то знали, в то время как Светорада пребывала в полном неведении.

Овадия все не появлялся, и как-то княжна, не выдержав, потребовала от евнуха Сабура, чтобы тот передал шаду ее желание встретиться с ним. Однако Овадия не явился. Зато прислал ей, как знак внимания, множество изысканных плодов, очень редких в зимнюю пору на Руси. Здесь, в Хазарии, их умели хранить в подземных хранилищах, так что они совсем не портились и были свежими, как будто их только что сорвали с ветки. Получив подношение, Светорада только хмыкнула и откусила кусочек от нежного персика. Фруктами ее и так по традиции здешней трапезы закармливали каждый день, а изысканный плод или обычный, при сытой гаремной жизни не имело особенного значения. Поэтому Светорада почти уже по привычке поела сладких фиг, персиков и сочных зимних груш, полакомилась и ломтиками ароматной дыни, а когда подали халву и изюм, она даже не посмотрела на них. И уж совсем не возбудило в ней аппетита большое блюдо с ароматным, сдобренным пряностями пловом и сочными кусками баранины. По обычаю то, к чему не притрагивалась госпожа, доставалось ее служанкам. Однако в этот раз запах баранины привлек и ручного медвежонка. Он урчал, становился на задние лапы, натягивая цепочку, которой был прикован в углу, подпрыгивал и забавно махал лапами, смеша и развлекая княжну и ее девушек. В итоге его накормили пловом, и медвежонок, сытый и довольный, облизывал кормящие его руки, откидывался на спину, позволяя чесать свое разбухшее брюшко.

Вскоре Светорада отправилась отдыхать. Она удобно устроилась на своем ложе, вытянула ноги, и служанки занялись ее маленькими ноготками, подпиливая их и втирая столь пахучие мази, что Светорада велела даже приоткрыть окно, ибо уже не раз бывало, когда от насыщенных ароматов у нее к утру начинала болеть голова. Светорада уже засыпала, укутавшись в покрывало из лебяжьего пуха, когда поздно ночью вернулась опять отпросившаяся на бои Руслана. Сквозь сон княжна слышала, как она выговаривала служанкам за то, что эти оглоедки съели почти весь ужин. Девушки оправдывались, что, дескать, они и за сыном Русланы присмотрели, и ей оставили пару ложек жирного плова. Светорада окончательно уснула под эту болтовню, а когда ночью неожиданно разразилась гроза, ей самой пришлось встать, чтобы прикрыть ставень. Именно тогда княжне показалось странным, что рядом никого нет. Но она снова легла и некоторое время ворочалась, натягивая на голову покрывало, чтобы не слышать доносившихся из соседнего покоя странных звуков – то ли это были крики, то ли стоны и плач. И все время жалобно ревел медвежонок. Светораде даже захотелось прикрикнуть на прислужниц, чтобы прекратили мучить бедное животное, однако ей приснился Смоленск, отец, мать… Она не хотела расставаться со столь приятными сновидениями.

Проснулась княжна раньше обычного и удивилась, что рядом нет привычно улыбающихся служанок. И еще она почувствовала неприятный запах, почти тошнотворный…

Светорада, позевывая и потягиваясь со сна, вышла в соседний покой… и замерла, пораженная увиденным.

Казалось, тут произошел какой-то лихой шабаш. Ковры, сорванные со стен, были сплошь в зловонных пятнах. Столики перевернуты, посуда разбросана. И никого нет, кроме свернувшегося калачиком медвежонка, вокруг которого все было измарано блевотиной и экскрементами, от которых распространялась невообразимая вонь. От изодранных покрывал и занавесок, сброшенных в кучу, исходил такой смрад, что хотелось зажать нос и бежать прочь.