Настоящее имя - Даниил Корецкий

Кто-то прошел рядом, включил настольную лампу. Он увидел над собой перекошенное от напряжения незнакомое лицо и черный набалдашник глушителя у переносицы. Проглотил горькую слюну, с трудом выдавил:

— Кто вы? Что вам надо?

Незнакомец приподнялся.

— На живот, — скомандовал он. — Руки за спину.

Страх парализовал его, тело не выполняло идущие от мозга команды.

— На живот, я сказал!

Сильные руки рывком развернули его лицом вниз, завели руки за спину и стянули запястья жесткой тонкой бечевкой.

Через минуту Евсеев сидел на краешке кресла, неудобно выгнувшись, руки за спиной постепенно наливались болью. Свет настольной лампы слепил глаза и он закрыл тяжелые веки, пытаясь тонкой, просвечивающейся на свет кожей, отгородиться от грубых и страшных событий.

— Здравствуйте, Леонид Васильевич!

Он снова открыл глаза и отшатнулся. Перед ним стоял мертвец. Живой. Почти не изменившийся — только лицо стало жестче, острее. И несколько морщин… Он вовремя закрыл рот, чтобы успеть поймать каплю, готовую сорваться с нижней губы.

— Здравс…

Он забыл фамилию и имя этого человека. Наверное потому, что давно похоронил его в своем сознании.

— Дайте… воды…

Тот, кто был с мертвецом — кряжистый, седой, с дубленым лицом, — он кивнул Алике, показав глазами на холодильник. Та послушно пошла, раскачивая задом и тряся голыми сиськами. Хлопнула дверца, пшикнула крышка банки со швепсом. Алика поднесла к губам Евсеева прохладную жестянку, её руки колотились.

Шипучая жидкость освежила слипшееся горло.

— Это не я. Я только выполнил приказ. Но мы собирались позаботиться о твоей семье…

Оживший мертвец нехорошо улыбнулся.

— О ней заботятся тюремщики в Уормвуд-Скрабз, — жестко сказал он. — И вы это прекрасно знали.

«Карданов! — как всегда в минуту наивысшего напряжения пришло озарение. — Макс Карданов! И у него действительно запутанная история с родителями…»

Карданов присел на корточки, уперевшись локтями в колени и в упор посмотрел на Евсеева.

— Где деньги?

— У меня ничего нет. Я все сдал обратно в кассу. Есть расписка…

Седой сбоку угрожающе надвинулся на него.

— Ладно, Макс, — прозвучал его резкий голос. — Леха там уже волноваться начинает, хватит болото разводить…

— Я вам правду говорю. Могу расписку показать…

— Ладно, — спокойно проговорил седой.

Он сделал легкое, не лишенное своеобразной грации движение рукой, сжимающей пистолет… У Евсеева из глаз брызнули искры. Яички поджались, из горла вырвался хрюкающий звук. Ответработник ЦК КПСС не знал, что боль от удара может быть такой пронзительной — он на какое-то мгновение потерял сознание.

…Потом его что-то ужалило в руку. Евсеев дернулся и пришел в себя. Седой выпрямился, в руках у него был узенький шприц, тонкая иголка с рубиновой капелькой на конце ярко блеснула в свете настольной лампы. Алика смотрела округлившимися глазами — сквозь серую радужку проглядывало испещренное сосудами глазное дно.

Перехватило дыхание: на обонятельные рецепторы обрушилась лавина запахов — тяжелая волна аликиных духов, терпкий дух оружейного масла, пот нескольких человек — грубый мужской и нежный женский… Все чувства многократно обострились, комната вдруг деформировалась и изменила размеры, стол по наклонному полу поехал в угол, температура воздуха стала подниматься, будто кто-то на полную мощность включил отопление.

Алика продолжала смотреть с самым идиотским видом, словно ожидая, что сейчас у него вырастут рога или глаза засветятся неоновым огнем, а двое пришельцев ждали совсем другого и были уверены, что дождутся…

Жар распространялся медленными волнами. Иногда заключенных на допросе пытают с помощью прожектора, Евсеев слышал об этом. Ставят перед самым лицом, двести-триста ватт… Но ведь здесь никакого прожектора нет. Нет? А пот — градом… Алика поднялась с кровати, Евсеев увидел, что вся одежда на ней истлела, испарилась. Она рада, конечно, эта сучка, она всегда любила жару, жару и молодых самцов, ей хоть гангстера, хоть черта лысого давай, ей все мало…

— Где деньги? — лицо Карданова вытянулось в длину, нос съехал на щеку, рот по окружности передвинулся на лоб.

— Какие ещё деньги? — произнес Евсеев, сдувая горячий пот. — Никаких денег нет, они в банке… Есть бриллианты. Да, бриллианты есть. От пяти до пятнадцати карат.

Теперь лица вытянулись у седого и Алики. Мало того: они почернели, словно обуглились. Евсееву стало страшно. Он отвернулся. Но и там стояла Алика, её волосы от жара скрутились спиралями, как у негритянки, все тело тоже почернело, блестит от пота, губы вывернулись. Нет… Это невозможно!

— Где камешки? Где бриллианты? — надвинулось на него чье-то лицо. Это был Мулай Джуба, между сточенных треугольниками зубов торчат остатки мяса. Евсеев вдавился в спинку кресла.

Мулай Джуба улыбался. Евсеев понял, в чем дело: они в Борсхане, вот почему так жарко, они находятся в подвалах президентского дворца. Алика стоит перед ним, неприлично раскачивая тазом и показывая влажный розовый разрез между ног.

— В кабинете за зеркалом есть тайник… И двойной сейф в гостиной… В Марсельском отделении «Лионского кредита» два абонированных сейфа… Нельзя же все яйца складывать в одну корзину?

— Конечно нельзя! — Мулай Джуба поощряюще улыбался и хлопал его по плечу. — Теперь говори шифры. Только не спеши, надо ведь записать, правда?

И Алика улыбается розовым разрезом и Карданов перевернутым ртом на лбу, они одобряют его хитрость и предусмотрительность и он одобряет их обстоятельность и старательность.

— Обязательно запишите, а то забудете…

Действие сыворотки заканчивалось, Евсеев все чаще замолкал, обводя удивленным взглядом присутствующих. Обсыпанные потом брови выстраивались удивленным домиком. Он возвращался.

И Алика возвращалась, становясь обычной Аликой со светло-оливковой кожей, даже пижамные штанишки и мужская сорочка, наброшенная на плечи — вот они, на своих местах. И Карданов… И этот, седой… И смысл слов, которые вылетали из Евсеева в последние минуты, вылетали против его воли, — смысл тоже возвращался тяжелым бумерангом.

Он все рассказал. Все. Совершенно все. Но может быть, дело ещё можно поправить? Надо только придумать — как?

— Мы здесь уже двадцать две минуты, — сказал Спец, глянув на часы. Потом он посмотрел на Алику, у которой глаза стали похожи на пятнадцатикаратовые бриллианты. — Кто пойдет в кабинет?

— Иди ты, — сказал Макс. — Я присмотрю за ними.

Спец не стал спорить и выскользнул за дверь. Евсеев сидел, скрючившись, в кресле, смотрел в пол. Он покачивал головой, продолжая беззвучно разговаривать сам с собой. Время от времени его челюсти сжимались, под обвисшими толстыми щеками проступала твердая кость.

Из оцепенения его вывела Алика.

— Ты баран! — заверещала вдруг она. — Идиот! Тупица!.. Миллиарды, подумать только!! И все молчком, мне ни слова! Да ведь я уже сейчас могла вместо того, чтобы сидеть в этой поганой дыре, скупить всех менеджеров на Бродвее, выступать, записываться, сниматься!!.. Скотина! Ты для них эти деньги берег, да?! — её рука стрелой вытянулась в сторону Макса. — Для них, я спрашиваю?.. Да если бы на твоем месте был нормальный здравомыслящий мужик, он бы с этими деньгами… Я бы… Весь мир был бы у наших ног!.. А ты!!..

Она вскочила с кровати и бросилась на Евсеева. Тот отшатнулся, попытался приподняться с кресла. Макс был начеку, он схватил Алику за предплечье и силой усадил на место. Лицо девушки покрылось красными пятнами, ругательства продолжали вылетать из её рта, полуобнаженное тело тряслось, как в припадке.

…Находясь в кабинете на третьем этаже, Спец слышал эти крики, но не обращал на них внимания. Он ощупал пальцами раму зеркала из небьющегося стекла, висевшего на стене. Нашел две скрытые кнопки по обе стороны рамы, одновременно надавил. В стене обозначился квадрат примерно метр на метр, зеркало уплыло куда-то вверх, открывая тускло поблескивающий сейф с двумя цилиндрическими шкалами на дверце.

Сверяясь по бумажке, он набрал код. Сейф издал еле слышный звук, какой издает стрелка настенных часов, перемещаясь на одно деление. Спец открыл дверцу и на миг замер. Его зрачки сузились, защищая душу от ослепительного блеска драгоценных камней.

Еще через пятнадцать минут они выходили с территории виллы господина Таубе. На этот раз через калитку, как подобает приличным людям. Камешки Спец и Макс рассовали по многочисленным карманам курток. Веретневу сказали, что все в порядке, но тому не терпелось узнать подробности операции… До «фольксвагена» оставалось метров десять, контуры машины проступали в темноте сгустком ещё более глубокой тени, Веретнев уже представил, как мигнут коротким «привет» лампочки над дверцами, когда они сядут в салон, и он выдвинет встроенную пепельницу, и закурит сигарету, и это будет самая большая награда за весь мандраж и тревоги предыдущего часа. Настроение у всех было приподнятым, усталости не чувствовалось. Чистый прохладный воздух пах морем и расцветающей магнолией.