Грешники - Алексей Чурбанов

С пугающим его самого холодом Шажков ставил себе задачи.

Прежде всего — Лена.

Он видел, что Лена сейчас подранок, и подранком останется в ближайшие месяцы, если не годы. Потому что её душа не просто расстроена, как музыкальный инструмент, требующий настройщика. Она надломлена, и ей нужна не просто поддержка и защита, ей нужен костыль до тех пор, пока там, в неведомых глубинах женской души, всё не срастётся, не придёт снова в гармонию, а скорее всего, не создастся новая, неведомая ещё гармония. Таким костылем мог и должен был стать для неё Валентин.

Потом — «враги». Или их найдёт милиция, или он сам. А лучше делать это параллельно.

Была ещё и работа. Как всегда нежданно подоспевшую ежегодную международную конференцию Шажков скинул на Настю Колоненко, которая этой весной стала преподавателем и рвалась чем-нибудь себя проявить. Неожиданно активное участие в подготовке конференции принял и Рома Охлобыстин. Организовав этот дело, Валентин выступал теперь в роли консультанта. Очных занятий у него не было, а дипломников Валя консультировал по электронной почте. В общем, никого он своим лицом не шокировал, даже непосредственного начальника — профессора Климова. Тот позвонил Вале и без обиняков спросил:

— Что, фотография совсем плоха? На заседании кафедры сможешь присутствовать?

— Не стоит народ пугать, Арсений Ильич, — твёрдо ответил Шажков.

— К Окладниковой-то ходил? Навестить её можно? Маркова спрашивает, да и все интересуются.

— Она пока слаба, Арсений Ильич. Я сам с Марковой поговорю.

— Ну-ну. Давай, если что — звони, не стесняйся. Здесь чужих нет. Поможем чем сможем.

— Спасибо, Арсений Ильич.

Профессор Климов мог помочь только административным ресурсом — организовать перевод в другую клинику, найти врача. А этого сейчас не надо было. В остальном же он в таких ситуациях вёл себя как слон в посудной лавке — много и неуместно шутил, «строил глазки» (считая, что таким образом поддерживает больного) и в конце концов начинал красоваться, петушиться, оказывался в центре всеобщего внимания, только что на больничную койку сам не бросался. Потом в течение нескольких дней рассказывал коллегам, не всегда точно передавая детали. Через несколько месяцев эти рассказы превращались у него в анекдоты, которые он повторял на банкетах, не сообщая, впрочем, фамилий участников. Но все и так знали и шептали в уши новичкам: «Это он про декана Конторовича, когда тот с аденомой лежал». Надо отдать должное: навещая больных, равно как и участвуя в праздничных мероприятиях, Климов табель о рангах не соблюдал. Мог каждый день навещать в больнице своего аспиранта и забыть (или не захотеть) навестить декана. Такое легкомыслие прощали не все, но вынуждены были считаться с его неофициальным статусом «одного из основоположников питерской школы современной политологии».

3

Милиция побеспокоила Шажкова вторично в восемь часов утра на следующий день. Валентин ещё лежал в постели, когда загудел мобильный телефон, и очередной незнакомый голос, представившийся на этот раз капитаном Заварзиным, без обиняков объявил: к Вале домой выехал оперативник, чтобы показать фотографии предполагаемых преступников. У Валентина спросонья застучало сердце, но он быстро взял себя в руки и, сам даже не поняв как, уговорил капитана на том конце отменить милицейский визит, обязавшись самому явиться в отделение в течение двух часов.

— Ладно, — пробурчал в трубку незнакомый Заварзин, — нет худа без добра, тогда сразу и опознание проведём.

— А что, поймали? — с надеждой спросил Валя, почувствовав себя героем гайдаевского фильма Семёном Семёновичем Горбунковым в исполнении Никулина: «Поймали? — Поймали! — И кто он? — Лопух! (гомерический хохот в зале)».

Но на том конце не засмеялись, а серьёзно сказали: «Приезжайте, увидите».

Через час с небольшим Валя вошёл в знакомое уже отделение милиции и сразу повернул к кабинету № 105.

Что-то изменилось в настроении оперативников. Не было той вялой атмосферы, которая пронизывала всех и вся вчера. Опера ходили молодцами, не скрывая кобур на ремнях под мышками, пересмеивались, и вид у них был уверенный в себе, боевой и в целом положительный.

Увидев в коридоре Шажкова, лейтенант Бородюк с несмеющимися ещё вчера глазами неожиданно заулыбался, по-товарищески протянул Вале руку и увлёк в кабинет. Туда вслед за ними вошли ещё двое молодых оперативников и один постарше, который и назвался собственно капитаном Заварзиным. В помещении стразу стало тесно. Перед Валентином на столе, как игральные карты, разложили фотографии. Шажков кинул на них первый поверхностный взгляд, и у него внутри ничего не ёкнуло. Лица на фотографиях не показались ему знакомыми.

«Надо посмотреть внимательно», — решил Валя и наклонился над столом.

— Смотрите, не торопитесь. Можете сесть, взять фотографии в руки, — как будто услышав Валины мысли, сказал Заварзин.

Валентин сел и, стараясь не обращать внимания на стоявших за спиной оперативников, стал внимательно рассмотреть фотографии — по одной. Главаря шайки, того, что с волчьим взглядом, на фото не было — это он определил сразу. Что касается остальных, то здесь уверенности у Шажкова было меньше. «Маленького» бандита, который держал Лену, а потом пырнул её ножом, Шажков в лицо запомнил плохо, но ему в память врезался нервно-напряжённый изгиб его жилистой фигуры и профессионально исполненный залом руки, заставивший Лену согнуться в поясе. А также взгляд — нервный и нетерпеливый. На одной из фотографий Шажков увидел похожее лицо, но изображённый мужик казался постарше, и острый неприятный взгляд его отражал упорство и жестокую силу. Бандит, которого Валя назвал про себя «квадратным», мог походить на любого из двух крепких мужиков, изображённых на следующих фотографиях, а четвёртого «врага» Шажков не запомнил совсем.

— Ну как, узнал? — добродушно-бодрым голосом спросил Валю Заварзин, и до того стоявшие молча, опера задвигались и разом заговорили: «А как же? Такие характерные морды — и не узнать?»

— Ну? — уже серьёзно поддавливал Валентина Заварзин.

— Сейчас, — ответил Валя, — дайте подумать.

— Ну, думай, только быстро. Вон тот, — и Заварзин указал на фотографию мужика, претендовавшего на роль «маленького», — я вижу, тебе приглянулся.

— По описанию всё сходится. — вступил в разговор Бородюк. — Он ножом поработал, а? Валентин Иванович?

— Что-то есть, но лицо я плохо помню. Вот фигуру его, особенность движений запомнил хорошо.

— Дадим, дадим мы вам сегодня и на фигуру, и на движения его посмотреть.