Человек воды - Джон Ирвинг

— Привет, Кент! — произнес я. — Ты не видел мои шмотки, а?

Они обсуждали операцию, вместе с тем Кент пытался подбодрить свою подружку, а Трампер лихорадочно прилаживал марлевую прокладку и натягивал одежду. Затем Богус сказал Кенту, чтобы тот ни под каким предлогом не просматривал маленькую бобину, которая вставлена в проектор, — Тюльпен и Ральф должны увидеть это вместе. Он также попросил Кента быть настолько любезным, чтобы ничего не трогать, пока они не соберутся все вместе для просмотра фильма. Кент прочитал наклейку на банке с бобиной.

— Какого фильма? — спросил он.

— Смотри, Кент, отвечаешь за это своей задницей, — пригрозил ему Трампер. Затем он вышел на улицу, придерживая перед собой оттопыренную ширинку.

Ему следовало подождать. Если бы он немного подождал, то Кент успел бы рассказать ему об эпизоде в ванной, который они отсняли. А если бы он задержался еще подольше, то он, возможно заметил бы, что Ральф и Тюльпен пришли в студию порознь, или хотя бы то, что они пришли с разных сторон.

Но он не стал ждать. Позже он задумался над тем, почему у него вошло в привычку так стремительно терять над собой контроль и уезжать. Потом, когда Тюльпен разъяснила ему все насчет своих отношений с Ральфом, вернее, их отсутствия, он был вынужден признать, что никакой мало-мальски убедительной причины для отъезда у него не было. На самом деле, заметила Тюльпен, он просто заранее вбил себе в голову, что ему надо уехать, а тот, кто хочет найти причину для отъезда, всегда ее найдет. Спорить он не стал.

Однако сейчас он со своим новым, еще сырым мужским инструментом совершает небольшую утреннюю прогулку, затем идет к Тюльпен, удостоверившись, что она отправилась в студию. Там он прихватил кое-что из своих вещей и кое-что не свое: он украл банку из-под хлопьев и ярко-оранжевую рыбку для Кольма.

Путешествие до Мэна автобусом было долгим и утомительным. Остановки у заправочных станций казались бесконечными, а в Массачусетсе обнаружилось, что мужчина на заднем сиденье умер — что-то вроде сердечного приступа, решили остальные пассажиры. Мужчина собирался сойти в Провиденсе, в Род-Айленде.

Никто не отважился прикоснуться к умершему, поэтому Богус вызвался снять его с автобуса, что едва не стоило ему нового органа. Видимо, все остальные опасались чем-нибудь заразиться, но Богуса больше всего поразило, что никто не знал этого человека. Водитель, заглянув в бумажник умершего, выяснил, что он жил в Провиденсе. Общая реакция была такой: проще умереть, чем проехать свою остановку.

В Нью-Хэмпшире Богус почувствовал необходимость завести с кем-нибудь знакомство и поговорить, и он завязал беседу с бабушкой, которая возвращалась после визита к дочери и зятю.

— Мне просто непонятно, как они живут, — пожаловалась она Богусу. В подробности она не вдавалась, и он посоветовал ей не беспокоиться.

Он показал ей рыбку, которую вез Кольму. На протяжении всего пути он наполнял банку из-под хлопьев свежей водой на каждой остановке. По крайней мере, помирать рыбка не собиралась. Затем он заснул, и водителю автобуса пришлось будить его.

— Мы в Бате, — объявил он, но Трампер был уверен, что он еше в преддверии ада. «Ну что может быть хуже? — подумал он. — А там я уже бывал».

То, что отличало его второе бегство от первого, не было связано с его физическим состоянием. На этот раз все обстояло проще, к тому же, если честно, то уезжать он не хотел. Он точно знал лишь одно, что ни разу в жизни ничего не довел до конца, и чувствовал необходимость, почти жизненно важную, найти что-то такое, что он смог бы закончить.

Это заставило его вспомнить о письме доктора Вольфрама Хольстера, которое он спустил в унитаз в больничном туалете и полил своей кровавой мочой. Вот тогда-то он решил закончить перевод «Аксельта и Туннель».

Как бы там ни было, но это решение улучшило его настроение, хотя он понимал, что перевод с нижнего древнескандинавского занятие слишком эксцентричное, чтобы помочь настроиться на позитивный лад.

Это было все равно как если бы человек, которого вся семья много лет уговаривала заняться чем-нибудь, однажды вечером уселся читать книгу и, сидя на кухне, был потревожен. К нему ввалились его близкие, которые над чем-то смеялись, и человек набросился на них в гневе, швыряя стулья, нанося удары и на чем свет стоит осыпая их руганью; тогда они, побитые, все в синяках, попрятались под столом. А человек повернулся к своей насмерть перепуганной жене и с вызовом произнес:

— Я намерен закончить читать эту книгу.

И возможно, кто-то из побитых членов семьи отважился фыркнуть:

— Большое дело!

Но тем не менее, это решение придало Трамперу что-то вроде хрупкой отваги, и он даже набрался духу позвонить Бигги и Коуту и попросить приехать за ним на автобусную станцию.

На звонок ответил Кольм, и та боль, которую он ощутил, услыхав голос сына, была куда более острой, чем та, которую он испытывал, пытаясь протолкнуть мочу через свой заштопанный член. Однако он сумел выговорить:

— Кольм, а у меня для тебя есть кое-что.

— Рыбка? — воскликнул Кольм.

— Живая, — добавил Трампер и глянул на банку, чтобы еще раз убедиться в этом.

Рыбка чувствовала себя превосходно, возможно, от длительного бултыхания в банке из-под хлопьев у нее возникла морская болезнь, и она, определенно, выглядела очень хрупкой и маленькой, но, слава богу, все еще продолжала плавать.

— Кольм? — позвал Трампер. — Дай мне Коута или маму. Пусть кто-нибудь из них приедет за мной на автобусную станцию.

— А та леди тоже с тобой? — спросил мальчик. — Как ее зовут?

— Тюльпен.

— Ага, Тюльпен! — обрадовался Кольм. Он явно очень ее полюбил.

— Нет, она со мной не приехала, — ответил Трампер. — Как-нибудь в другой раз.

Глава 34

В ЖИЗНЬ В ИСКУССТВЕ. ПРЕЛЮДИЯ К ТАНКУ НА ДНЕ ДУНАЯ

Ты настоящая задница, Меррилл. Ты все время отирался в «Америкэн экспресс», поджидая какую-нибудь потерявшуюся маленькую девочку. Полагаю, ты нашел ее, и она потеряла тебя, Меррилл.

Арнольд Малкай говорил мне, что это случилось осенью.

Беспокойная пора, Меррилл, да? Всегдашнее желание найти кого-нибудь, с кем можно скоротать зиму.

Я представляю себе, как все происходило; я хорошо знаком со всеми твоими приемчиками в «Америкэн экспресс». Я помогал тебе в этом; ты умел напускать на себя потрясающий вид. Эдакий бывший летчик-истребитель, экс-гранд-призер, автогонщик, потерявший контроль над собой и, вероятно, жену, бывший писатель в ступоре, бывший художник с иссякшими красками. Я никогда толком не знал, кем ты был на самом деле. Безработным актером? Но выглядел ты потрясающе; ты обладал аурой экс-героя, бывшего кого-то. Бигги верно выразилась на твой счет: женщинам нравится думать, что они способны вернуть тебя к жизни.

Я помню, как напротив «Америкэн экспресс» выгрузился туристический автобус из Италии ~ целое сборище шныряющих бездельников, разглядывающих тряпки, считающих деньги. Из автобуса посыпалась разношерстная публика. Дамы в возрасте, неуверенно говорящие на английском, ожидающие приключений, не строящие из себя иностранок и задавак. Затем появились туристки помоложе, смущавшиеся при одной мысли, что их могут принять за одно целое с подобной публикой. Они старались держаться особняком и делали вид, будто свободно говорят на четырех языках. Они задирали нос перед своими парнями-спутниками. Ни их фотоаппараты, ни их багаж не привлекали внимания. Ты всегда выбирал самую хорошенькую, Меррилл. И на этот раз ты выбрал Полли Греннер.

Я представляю, как все происходило. Девушка у информационной стойки, вероятно, с табличкой «Европа за пять долларов в день», пробегала глазами список пансионов, которые она могла себе позволить. Ты небрежно подошел к стойке и что-то быстро сказал по-немецки клерку — задал какой-нибудь ничего не значащий вопрос, вроде: не оставил ли кто-нибудь для тебя записку? Однако немецкий произвел на Полли впечатление, — по крайней мере, она бросила на тебя взгляд, затем отвернулась, когда ты посмотрел на нее, притворившись, будто читает что-то интересное.

Потом, как бы между прочим, ты перешел на английский, и этот язык убедил ее, что ты, и никто другой, можешь вычислить, что она американка.

— Попытайте счастья в пансионе «Доблер». Неплохое местечко на Планкенгаззе. Или в «Вейзесс Хафе» на Энгельсштрассе; хозяйка там говорит по-английски. До обоих пансионов можно дойти пешком. У вас много багажа?

Решив, что это приставание, она лишь кивком указала на свой багаж; затем стала ждать, готовая отклонить твое джентльменское предложение помочь донести сумки.

Но ты этого не предложил, да, Меррилл? Ты сказал:

— О, тут и нести нечего, — и поблагодарил парня за информационной стойкой на своем рафинированном немецком, когда тот повернулся, чтобы сказать, что никакой записки тебе не оставляли. — Auf Widersehen[33], — произнес ты и вышел на улицу — если только она дала тебе уйти. Должно быть, Полли не дала тебе этого сделать, Меррилл.