Повести о Ветлугине - Леонид Дмитриевич Платов

прошлом году Лиза вернулась из Якутска в конце ноября. Решено было провести отпуск вместе (впервые!), поехать в «Поречье», дом отдыха возле Звенигорода, отличнейшее место, где можно всласть покататься с гор на лыжах. Я начал уже готовить лыжи. Оказалось — зря!..

В декабре пришлось вылететь в район Восточно-Сибирского моря. «На самый короткий срок, — успокоительно сказали в ГУСМП. — И не жалейте о «Поречье». Взамен предоставим путевку в Сочи. Для ваз и для вашей супруги. В январе, знаете ли, в Сочи розы цветут…»

Но, как водится, командировка затянулась. В Москву я вернулся не в январе, а в марте и уже не застал здесь Лизы.

Что ж, стало быть, придется отдыхать одному!

На юге я до сих пор не бывал. Как-то не пришлось. Даже пальмы видел только на картинах и в кино. Была одна пальма на Земле Ветлугина, но присматриваться к ней не рекомендовалось. Вместо земли кадка набита была опилками, а само деревце — мохнатый ствол и широкие глянцевитые листья — довольно искусно сделано из папье-маше.

— Пора, пора отогреться в субтропиках, — сказал мне врач, глубокомысленно кивая. — Нельзя так. Всю жизнь либо в море, либо на зимовке. На одном архипелаге своем сидели, верно, не меньше двух лет. — И добавил шутливо: — Окоченели совсем! Ведь это, говорят, просто ледышка, глыба льда, да еще вдобавок ископаемого…

Именно наши места имеет в виду диктор, когда мрачным голосом оповещает по радио о вторжении из Арктики холодных масс воздуха. С наших мест и начинается сводка погоды. Первыми упоминаются Оймякон, Нарьян-Мар, Земля Ветлугина. Здесь холоднее всего в Советском Союзе. Затем диктор перечисляет Читу, Иркутск, Хабаровск и, постепенно поднимаясь по делениям термометра, называет повеселевшим голосом Сочи — благословенное место, где всегда тепло.

Как часто, собравшись вечером в кают-компании (мы звали ее уют-компанией), сгрудившись тесно у печки — снаружи термометр показывал пятьдесят или сорок пять градусов мороза, — немногочисленное население станции с живейшим интересом прослушивало по радио сводку погоды.

— Каково?! — восхищенно восклицал кто-нибудь. — В Сочи шестнадцать тепла! А у нас сколько? Ого!..

— Шестнадцать градусов — это хорошо, — мечтательно говорил другой. — Купаются, я думаю, вовсю…

— Нет, холодно купаться.

— При шестнадцати-то холодно?!.

Завязывался спор, сугубо теоретический, так как обоих спорщиков — и того, кому было холодно при шестнадцати градусах, и того, кто возмущался этим, — отделяло от Сочи расстояние в несколько тысяч километров.

Нужно пересечь по диагонали весь Советский Союз — от северо-восточного его угла и почти до юго-западного, — двигаясь все время вдогонку за солнцем, минуя несколько климатических поясов, чтобы попасть с Восточно-Сибирского моря на Черное, из ледника, из склада с ископаемым льдом, каким, по сути, является Земля Ветлугина, на вечнозеленое, приветливое Черноморское побережье.

Это и был мой маршрут: Земля Ветлугина — Сочи, с дневкой в Москве.

3

Дневка была хлопотливой.

В ГУСМП задержали до вечера, а оттуда потащили в гостиницу «Москва» к седовцам, среди которых у меня были друзья. Столица переживала радость встречи с участниками легендарного дрейфа на «Седове», незадолго перед тем прибывшими из Мурманска.

О, много воды утекло со времени поисков и открытия Земли Ветлугина, много плавучих льдин, покачиваясь и толкаясь, пересекло Полярный бассейн. Шмидт и Водопьянов высадились на Северный полюс; папанинцы обосновались на льдине и придрейфовали на ней в Гренландское море; Чкалов, а затем Громов перемахнули через полюс из СССР в Америку; флагман арктического флота ледокол «Иосиф Сталин» совершил двойной сквозной рейс в одну навигацию из Мурманска в бухту Провидения и обратно; и, наконец, проведя почти три года в таинственных недрах Арктики, вернулись домой седовцы.

Настроение у всех было, естественно, приподнятое, и каждый гость, посещавший седовцев, встречал самый теплый, радушный прием. Так я и переходил из номера в номер, из одних дружеских объятий в другие, пока не изнемог и не заночевал у старшего помощника капитана, гидролога, своего давнего приятеля и собрата по профессии.

Следующий день был заполнен беготней по магазинам, телефонными звонками, доставанием билета, обычной радостно-взволнованной предкурортной суетой. И все же я явился в назначенный срок и встал навытяжку у колоннады Большого театра. Семь часов. Савчука нет и в помине.

Невозможный человек!

Не забыл ли он обо мне среди своих пыльных архивных бумаг, озабоченный судьбой какого-то баснословного или вымершего народа? Что ж, тем хуже для него! Значит, история записки и птицы не будет рассказана.

С наслаждением, полной грудью я вдохнул московский воздух, от которого успел отвыкнуть в Арктике. Он отдавал бензином. Это было ничего. Это даже нравилось сейчас. Однако что-то было в «букете Москвы», какая-то примесь, почти неуловимая.

Разберемся. Первый ингредиент, безусловно, — запах сырости, дождя. Второй — бензина. А третий? Неужели цветов? В марте — цветы?

— Купите, купите, гражданин, — окликнул меня женский голос. — Мимоза. Сочинская. Только что с аэродрома.

Я обернулся. Рядом был киоск цветочницы. Мохнатые желтые веточки, лежавшие на прилавке, распространяли прохладное благоухание.

— Купите, купите, — настойчиво повторила цветочница. — Купите для вашей дамы.

— У меня нет дамы, — пробормотал я, но веточку взял, подчиняясь гипнотически-вкрадчивым интонациям ее голоса.

«Для чего мне цветы? — недоумевал я, вертя в руках осыпающееся желтое опахало. — Лизы в Москве нет. Ей я, конечно, подарил бы цветы. К любому поводу готов был придраться, лишь бы дарить ей цветы. Если же она начинала ворчать, что уйма денег тратится на подарки, я отвечал резонно: «Наверстываю упущенное. Много ли цветов ты получила от меня в прошлом?»

Да, наш роман развивался необычно. Я усмехнулся, вспомнив, как подростком оттаскал Лизу за косы. (Они были у нее какие-то очень вызывающие, торчащие рожками в разные стороны, как бы приглашающие к таске.) Мог ли я подумать тогда, что наступит время и я буду дарить цветы этой надоедливой и дерзкой рыжей девчонке, буду нетерпеливо поджидать ее и тосковать по ней?…

Я рассеянно сунул маленькую благоухающую веточку в карман кителя, прошелся взад и вперед под колоннами.

Весенний вечер развернул во всю ширь площади Свердлова прозрачное покрывало сумерек. Контуры домов стали расплывчатыми. В небе преобладали зеленоватые тона, скорее присущие даже апрелю, а не марту.

Вдруг разом, будто по взмаху палочки милиционера, управлявшего уличным движением, зажглись вдоль проспекта висячие фонари. Я с тревогой взглянул на часы. До начала спектакля оставалось десять минут.

Савчук запаздывал.

Ну и ну!..

Я знал от Лизы о его феноменальной сосредоточенности: в любой шумной компании он мог чувствовать себя в одиночестве, едва лишь приходило к нему вдохновение. Он становился тогда глух и нем, как бы погружался