Дерьмо - Ирвин Уэлш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фиолетовая жестянка уничтожит Америку, если только они надумают импортировать ее туда… уделаем мы и жалких русских попрошаек, оказавшихся с приходом капитализма на улице.
Уничтожим избыточную рабочую силу!
Уничтожим с помощью фиолетовой банки!
Не давайте им «экстази»! Не надо, чтобы они танцевали! Пусть умирают унылыми, шатающимися, отупевшими! Только сделайте покрасивше! Пусть фиолетовая банка смотрит на них с афиш и растяжек. Главное — держите подальше настоящее, то, что им действительно нужно.
(0000000 В Пеникуике тебе жилось лучше. Бабушка постоянно пребывала в алкогольном ступоре и была добра, иногда приезжала мать. Изредка она даже привозила с собой твою сводную сестру. Мистер Робертсон не должен об этом знать, повторяла она. Со временем непреходящее выражение жалости на ее лице начало вызывать у тебя такое отвращение, что ты даже подумал, не стоит ли известить Иена Робертсона о том, что ты видел его малышку. 00000000000000000000000000000000000000000000)
И белая каледонская раса пройдет по Земле, как колесница Джаггернаута… как та штука с альбома какой-то дерьмовой металлической группы… забыл название…
(00000000000000000000 Когда девочка подросла, мать перестала привозить ее с собой. Потом у нее родился еще один сын, и визиты стали реже, а потом и прекратились совсем. Для тебя это прошло почти незамеченным. В школе ты вел себя тихо, много работал, и учителя были тобой довольны. А вот с ровесниками отношения не складывались. Ты не мог дождаться, когда же вырастешь. Ты хотел быть большим и сильным. Ночью приходили кошмары. Ты спал с включенным светом. Всегда. Однажды ты отправился с бабушкой в церковь, где признался священнику в своих грехах. Бабушка по-своему любила тебя, но с твоей матерью, своей дочерью, ладила не очень хорошо.)
Кэрол, ты стоишь там а я заряженный кокаином и алкоголем заламываю тебе пальцы и ты смотришь на меня большими глазами в которых уже нет страха а есть что-то другое что-то жуткое и я стараюсь вспомнить почему мне нужно остановиться и стараюсь вызвать в себе чувство которое бы заставило меня остановиться прежде чем до того как
до той пощечины
твой крик уже другой в нем больше отчаяния и боли
я заставил тебя почувствовать а сам
не почувствовал ничего
Как оно?
Но сделал это не я. Доля вины лежит на каждом из нас.
Мы в состоянии справиться с пустотой. Слишком хорошо мы ее знаем, чтобы позволить ей выбить нас из колеи. Другое дело холод. Центральное отопление, похоже, вышло из строя. Контрольная лампочка лопнула. Кэрол знала, что делать в таком случае. Мы, я, мы прикидываем, не растопить ли камин, но это же столько возни: принести уголь, найти спички, приготовить щепу для растопки…
Нет.
Пару раз мы подходили к двери Тома Стронака, однако на стук никто не отзывался. При этом Джули там — телевизор работал. Новогодняя игра. Стронак, конечно, на поле. Нет, в газетах сообщили, что его в состав не включили. Впрочем, он, наверно, все равно там. Мы решаем предпринять вылазку в «Сейфуэй». За продуктами.
Идем, глядя строго перед собой. Ворочать головой мы не можем из-за гипсового воротника.
В холодном воздухе слышно наше дыхание, глубокое, ритмичное. Оно вводит нас в состояние, близкое к трансу. Живем. Мы все еще живем. Мы в супермаркете. Дышим. Банки и пакеты на полках для нас всего лишь цвета и формы. Мы не способны распознавать продукты или читать этикетки. Если брать по одному предмету от каждой группы, то, возможно, попадется то, что надо.
Это.
То.
Это.
— Детектив-сер… Мистер Робертсон…
Голос откуда-то сбоку.
Поворачиваюсь и вижу женщину. В ней есть что-то…
…на ее лице широкая улыбка. У нее красивые волосы и очень белые зубы. На ней джинсы и бежевый свитер-поло под коричневой кожаной курткой. В глазах грусть.
Кто она? Бессонница и голоса в голове, требующие внимания… уважения, совсем меня доконали, и я едва способен соображать.
— Здравствуйте, как дела? — говорю я, и это все, что я могу сказать.
— Так себе… не то чтобы плохо, но и не сказать, что хорошо. — Она невесело смеется. Мне хочется увидеть ее улыбку. Она такая красивая, когда улыбается. — Мне недостает его. Я скучаю. Почему так получается, что умирают только хорошие? — спрашивает женщина, спрашивает по-настоящему, глядя на меня так, словно я могу знать ответ.
— Э… я… э…
Только теперь она замечает, каков я на самом деле. Видит гипсовый воротник, оберегающий поврежденную шею. Видит шесть фиолетовых банок в моей корзине. Я и не заметил, как они там оказались. Такое впечатление, что запрыгнули сами, не спрашивая моего согласия. Она видит меня. Видит бомжа с четырехдневной щетиной, в потертом пальто и заляпанных штанах.
— С вами все в порядке? — спрашивает она.
— А? А, это. — Я смеюсь, оглядывая себя сверху донизу, и, наклонившись к ней, заговорщически шепчу: — Работаю под прикрытием.
— Не слишком ли экстремально для магазинной кражи?
— Ха! Тут дело не в магазинной краже. Мы расследуем крупномасштабное корпоративное мошенничество.
Я киваю в сторону офисов в задней части супермаркета.
— Понятно, — неуверенно говорит она, и тут к ней подходит мальчик, ее сын. — Помнишь мистера Робертсона? Полицейского, который пытался спасти твоего отца?
— Привет, — улыбается мальчишка, но, рассмотрев меня, делает шаг назад.
Представляю, как от меня несет. Я и сам чувствую вонючий запах прели.
— Все в порядке, сынок. Мистер Робертсон ведет расследование, он детектив. Ему пришлось переодеться бродягой. Это, должно быть, так интересно.
Мальчик принужденно улыбается.
— Привет. — Я улыбаюсь ему. На нем спортивный костюм с эмблемой «Хартс». Новый. Рождественский подарок. — Так ты болельщик? А вчера ходил?
Он уныло качает головой.
— Не-а…
— Раньше Колин… — начинает женщина.
— А кто твой любимый игрок? — спрашиваю я, ожидая услышать имя Нейла Макканна или Колина Кэмерона.
— Том Стронак, пожалуй, — с некоторым сомнением говорит мальчишка, — хотя он сейчас уже не тот, что раньше.
— Это же мой сосед! Надо будет попросить у Тома парочку пригласительных билетов на ближайшую игру. Ты бы пошел?
— Да, было бы клево.
— Говори нормальным языком, Юэн. — Его мать смотрит на меня. — Спасибо, вы очень добры, но…
— Никаких проблем. Честно.
Обмениваемся адресами и телефонными номерами. Они уходят.
— Какой добрый человек этот мистер Робертсон, — доносится до меня.
Ручки пластиковых пакетов едва не перерезали нам пальцы, но мы замечаем это, только когда приходим домой.
Кто мы?
Кто мы?
Открываем теплую воду, чтобы восстановить кровообращение. Из крана бьет ледяная струя. Поспешно отдергиваем руки. Какая дикая, до слез обидная ситуация: преступники живут в лучших условиях, чем мы. По телевизору все то же — праздники и куча долбаных
(00000000000000000000 почему бы нам не перекусить, Брюс? Меня немного беспокоит тот факт 000000 что ты почти не ешь. Не думаешь о себе, подумай обо мне. Разве в голове у тебя не звучат голоса, требующие внимания и уважения? Ладно, раз ответа нет, то мне ничего не остается, как продолжить твою историю. Тебя растила бабушка, выпивоха, обездоленная, но добрая женщина. После того как ее бросил муж, твой дедушка, в ее жизни появилась пустота, которую она безуспешно пыталась заполнить самыми разными мужчинами, ни один из которых так и не дотянул до предъявляемых стандартов. Одним из таких мужчин был Кроуфорд Даглас. Живя там, ты иногда думаешь о ней и о своем дедушке. Ты представляешь его в этом доме, представляешь его и бабушку вместе. Ты размышляешь об оставленной им пустоте и о сохранившихся повсюду следах его пребывания. Ты думаешь о том, как она должна ненавидеть этого человека. Какой он, наверно, был ужасный, если ты до сих пор ненавидишь его, говоришь ты однажды, глядя на сидящую на диване бабушку. Она смотрит на тебя, потом отводит глаза и глядит в пространство. Ее голос звучит медленно и грустно, как будто принадлежит не ей, а кому-то другому. Нет, сынок, он был хорошим человеком. Но ушел. Уходят всегда хорошие, а остается мусор, дерьмо. Но так уж устроена жизнь, что больше ненавидишь хороших, которые ушли, чем плохих, которые остались. Тот, что замещал ушедшего хорошего в данный период времени, звался Джо Коуи и работал ночным сторожем в супермаркете. Джо появлялся в доме в пятницу вечером и оставался до воскресенья. От него пахло лосьоном после бритья и алкоголем, но у тебя он ассоциировался с запахом говна, следы которого всегда оставались на полотенце, которым он вытирал задницу в ванной. Присутствовал ли в том некий злой умысел или он просто плохо подмывался, ответа на этот вопрос ты так и не узнал и уже не узнаешь. Для тебя в этих следах экскрементов было нечто притягательное, ведь детей вообще влечет ко всякого вида испражнениям. Ты часами просиживал в туалете, стараясь втянуть назад выползшую из заднего прохода колбаску кала. Ты мочился на прикаминный коврик, завороженно наблюдая за тем, как ткань впитывает жидкость. Дом пропах мочой, и бабушка винила в этом кота и подкладывала под коврик страницы «Ивнинг ньюс», которые желтели уже через пару дней. Созерцая процесс высыхания, ты испытывал приятное возбуждение от опасности быть обнаруженным. В конце концов старушка выбросила коврик, выбросив перед этим кота. Билли совсем одичал, объяснила она. Грязное животное. Участь кота и коврика разделил и Джо Коуи. Она заподозрила его. Но не тебя. Тебя бабушка никогда бы не выкинула. Когда-то у нее был сын, умерший еще ребенком. Ты не знал, как это произошло. Ты лишь знал, что она винила во всем Бога и постепенно вышла из католичества. Иногда, когда ей было особенно тяжело или с перепою, старушка, давимая чувством вины, возвращалась в церковь, но потом, протрезвев, с ухмылкой заявляла, что ноги ее больше там не будет. Если бог есть, говорила она, он все равно не остановит зло. Если же его нет, то и беспокоиться не из-за чего. Алкоголь и бинго, бывшие некогда дополнением брака и религии, понемногу заменили их в ее жизни. Бабушка ненавидела набожность своей дочери, твоей матери, но по-своему любила ее сына. 0000000000000000000000000000000000) что можно сделать.