Долгое прощание с близким незнакомцем - Алексей Николаевич Уманский

оставалось перед возвращением в Важелку? Только провести в палатках еще одну ночь, позавтракать и собраться.

В палатке Андрей спросил меня:

— Что это ты такой тихий и сумрачный?

— От недовольства собой.

— Какого недовольства?

Я рассказал, о чем думал во время охотничьей прогулки.

— Знаешь, — наконец высказался Андрей, — а ты, наверное, прав. Из нас же веревки вьют, соки выжимают, да притом заставляют ничего не выдумывать, ничем не интересоваться. Вот мы коснулись запретного — и поехало. На нашу мысль узду уже не наденешь. А если большинство будет вести себя так?

— Ну, большинство вести себя так никогда не будет, — возразил я. — Ситуация в этом смысле находится под неусыпным контролем ЦК КПСС и товарищей из КГБ.

— Теоретически и они не всесильны, — возразил Андрей.

— Теоретически да, — согласился я, — а вот практически лишь за редчайшими исключениями всесильны. Благодаря тому, что практикуют всеобщий опережающий террор, карая за мелочи как за серьезнейшие преступления, причем не только самих оступившихся, но и их родню. Не забывай и о такой «мелочи», что государство у нас единственный, то есть монопольный работодатель. Вышвырнуть с настоящим волчьим билетом они в любой момент могут любого. В этом смысле даже наш разговор в палатке у черта на рогах, в тайге и то не вполне безопасен, потому что мы не одни.

— Ты сомневаешься в ком-то из ребят? — вскинул глаза Андрей.

— Нет, но я их плохо знаю. Разве мало было в жизни примеров, когда одни закадычные друзья предавали других? Да если вдуматься как следует, то кто вообще может предавать, кроме друзей? С врагами особо не откровенничают, с посторонними людьми тоже.

— Да, ты прав, — сказал Андрей. — Это значит, что потенциально опасными для каждого человека являются остальные люди. А это разве не абсурд?

— Безусловно, абсурд, во-первых, потому, что каждый человек не знаком со всем остальным человечеством; и, во-вторых, потому, что кое-кто оказывается неспособен предать доверившегося, особенно того, кого любит, даже под пытками. Таких очень мало, но все же точно известно, что такие люди встречаются.

— Ну, утешил, — ответил на это Андрей. — Согласился, называется. С точностью до наоборот. Без малого.

— Вот именно — без малого. А потому для таких откровений надо выбирать другую обстановку. Беседовать, скажем, под шумовой защитой водопада или дождя или где-то на хорошо просматриваемой местности, на которой шпикам негде спрятаться и нельзя незаметно подойти.

— Ладно, — засмеялся Андрей. — Ты лучше вот что скажи: как жить, сознавая все это?

— Ничего себе вопрос, — отозвался я. — По-моему, надо либо выбросить это из головы, либо эмигрировать, если не хочешь оказаться в застенках и лагерях.

— А ты можешь выбросить? — прямо спросил Андрей.

— Выбросить не могу. Но я тренированный. Могу приказать себе не думать.

— А как ты смотришь на эмиграцию?

— Вообще или для себя?

— И то и другое.

— Вообще — лояльно. Если человек не может жить, дышать или творить здесь у нас — лучше пусть уезжает. Сам я эмигрировать не хочу, разве что под страхом уничтожения, физического и гражданского. А наперед знаю, что в других странах мне будет плохо. В этом смысле Родина для меня не пустой звук, тем более что я так много на нее насмотрелся. Виды родной страны притягивают меня сильнее, чем отталкивают правители. Да и кем бы я мог там начать? Языка не знаю. К летной работе доступа бы не получил. К бизнесу таланта не имею.

— Ну, ты со своим знанием французского мог бы жить во Франции.

— А кто меня там ждет? Это в Израиле и США еврейским эмигрантам хоть как-то помогают, дают возможность адаптироваться. А во Франции что? Разве только через иностранный легион. Это мало радости, и тоже поздно. Туда идут молодые, жадные да глупые.

Я вдруг спохватился:

— Да что это я тебе все объясняю? Ты-то сам ничего в уме не прикидывал насчет себя? Просто ради оценки возможностей?

— Прикидывал, конечно. Тоже ничего утешительного не нашел.

— Ну, у тебя хоть на Западе известность есть. Ты там признанный спец. Можешь на что-то рассчитывать. Английский язык знаешь.

— Ты думаешь, Коля, им своих уфологов не хватает? Ошибаешься. Когда Абаза живет и работает в СССР, он полезен и нужен, поскольку является источником сведений об НЛО с закрытой для них территории. Тогда ему можно оказывать почет и уважение и даже в чем-то помогать. А если Абаза переедет в Америку, то окажется одним из многих. Те из них, которые занимают официальные посты и хорошо оплачиваемые рабочие места, будут совсем не в восторге от появления конкурента и, будь уверен, — постараются закрыть дорогу в свой солидарный и замкнутый круг. Я это точно знаю! — предупреждая мои возражения, добавил Андрей.

— И все же у тебя там были бы шансы, — сказал я вслух.

— Были бы, — подтвердил Андрей, — но не такие, как здесь. У нас я уфолог, так сказать, первого плана, а у них, дай бог, второго.

— Но тебе же не план важен, а возможность работать.

— Вот именно. А она-то как раз и будет у тех, кто на виду. Чего мне здесь недостает? Денег на проведение исследования и возможности свободно публиковаться. Но, будь уверен, больших денег мне и там не дадут. В чем тогда выгода, хотел бы я знать?

— В том, что там тебя за занятия уфологией не уволят и не посадят. А здесь это все-таки может быть.

— Если не лезть на рожон, то и у нас вероятность плохого исхода невелика.

— С чем нас с тобой и поздравляю, — заключил я. — Таким образом, тему эмиграции мы исчерпали и закрыли.

— Да, но и иной приличной перспективы мы с тобой не нашли, — со вздохом сказал Андрей.

Помолчав, он вдруг добавил:

— Знаешь, если говорить о нас, так называемых гражданах СССР, то в наставлениях или советах инопланетян нуждаемся вовсе не мы. Нам достаточно было бы просто брать пример с более пристойных и благополучных государств, существующих не где-нибудь, а по соседству, на Земле. Могли бы тогда, в самом деле, осчастливить своих подданных материальным достатком, что в теории, собственно говоря, и обещали нам «классики» и все следующие за ними «научные» демагоги. Но вот как раз этого они и не в состоянии были сделать, да и не хотели. Инициативу перехватил капитализм. Его успехи теперь очевидны, хотя нас тщательно оберегают от такого рода знаний. Однако можно ли считать их образ жизни нашей целью и полноценной и достойной целью вообще? У меня лично нет сомнений — к вершинам духа и мысли этот путь не ведет. Рабами вещей, денег, своей собственной неограниченной алчности стать очень просто, двинуться же дальше и выше этот балласт не позволит. Ты согласен?

— Конечно, хотя к пользе дальнейшего духовного развития материальный достаток, на мой взгляд, мог бы хорошо нам послужить.

— Достаток — да! Но