Книга будущих командиров - Анатолий Митяев

Бомбардировщики – их было так много, что Ворожейкин не смог сосчитать – летели широкой волной, готовясь засыпать бомбами поле боя по всей ширине движения танков.

Командир с ведомым Дмитрием Анниным пошёл в атаку на левый фланг волны. Алексею Карнаухову с Сергеем Лазаревым приказал атаковать правый фланг. Для первого удара Ворожейкин выбрал ведущего в одной из девяток «юнкерсов». Но тут сзади и ниже ЯКов – на обоих флангах – показались по два «мессершмитта». Это были истребители непосредственного сопровождения.

«Мессершмитты», когда их атаковали с высоты, обычно бросали своих бомбардировщиков, чтобы выйти из-под удара.

Ворожейкин приказал Карнаухову атаковать «свою» пару и сам с ведомым тоже пошёл в атаку. «Мессеры» нырнули вниз, оставили на несколько минут беззащитными тихоходных бомбардировщиков.

Прежде чем броситься на «юнкерсов», командир успел взглянуть вверх. Там в бешеной карусели, в потоках огненных трасс бились десять самолётов – два наших против восьми немецких.

Карнаухов с Лазаревым уже напали на «юнкерсов». Командирский ЯК тоже сближается с «юнкерсом». Аннин в это время летит чуть сзади и в стороне от ведущего, охраняет его от нападения «мессеров»; они ещё далеко.

«Уменьшаю газ. ЯК застывает метров на пятьдесят сзади и ниже правого заднего «лапотника». Немцы, конечно, меня не видят. Близость врага и чёрная фашистская свастика под крыльями заставляют действовать с той беспощадностью, которая придаёт спокойствие. Опасаясь осколков от «юнкерса», чуть отхожу в сторону. Наши скорости уравнены. Целюсь. Огонь! И бомбардировщик неуклюже опускает нос. Не отворачиваясь, беру в прицел второго. Ещё удар! Из «юнкерса» вырвались клубы густого чёрного дыма. Машина, вспыхнув, камнем рухнула на землю. Две очереди – два самолёта. Таких ударов я могу нанести ещё семь-восемь, а то и больше… Надеясь, что Аннин не уйдёт с поста и не прозевает «мессеров», продолжаю уверенно атаковать, и вот запылал третий «юнкерс». Подхожу к четвёртому. И тут вся группа самолётов, точно горох, рассыпалась, в беспорядке сея бомбы, очевидно, на свои же войска. Двое «лапотников», задрав носы, упорно ползут на меня, готовые таранить мой ЯК. Уступаю им дорогу, чтобы снова выбрать удобный момент для атаки. Одни бомбардировщики, защищаясь, создали оборонительный круг, другие, прижимаясь к земле, стали уходить. И только пятёрка «юнкерсов» летела, как на параде, прежним курсом.

Аннин совсем близко подошёл к ним.

– Атаковать пятёрку! – передаю ему.

– Понятно! – отвечает он.

Горит ещё один вражеский самолёт. Второй Ю-87, подбитый Анниным, шарахается, разгоняя свой же строй. Бомбардировщики разгромлены. На подходе их больше нет. Задача выполнена».

Тебе, читатель, встретилось незнакомое слово «лапотник». На войне, и в этом нет ничего странного, потому что там узнаёшь истинную цену жизни и всего, что её наполняет, люди очень любили шутку, весёлое озорство, меткое слово. Появлялась какая-нибудь новинка на вооружении, и вскоре ей давалось точное название – либо уважительное, либо иронически-уничтожающее. Реактивную установку М-13 прозвали «катюшей», реактивную установку М-30 – «старшиной фронта», за тяжёлые, огромной силы снаряды. Шестиствольный миномёт немцев окрестили «ишаком». Звук при выстреле мины напоминал вопль осла; вылетали одна за другой шесть мин, и получалось, что осёл ревёт долго. «Юнкерсы-87» назвали «лапотниками» тоже не случайно. Шасси у этих самолётов не убиралось, и над колёсами для уменьшения сопротивления воздуха были обтекатели, похожие на лапти.

Но вернёмся к нашим «ястребкам». Слово-то какое чистое – «ястребок»! Они защитили танки и пехоту. А сами? На правом фланге, где сражались Карнаухов и Лазарев, командир увидел два парашюта и поднимавшийся прямо вверх ЯК. Вокруг него летала тройка «мессершмиттов». А высоко над командирским самолётом всё ещё вилась карусель, начатая в самом начале боя. И там только один ЯК остался.

Командир вместе с ведомым бросились ему на выручку. Но тут их самих атаковали два «мессершмитта», и ещё два чуть погодя. Защищая друг друга, попытались уйти от врага. В это время самолёт Аннина прошила очередь.

– Больше не могу. Ранен. Самолёт подбит… – проговорил Аннин по радио.

– Дима, скорее иди домой, дружище! – услышал он в ответ. – Не можешь тянуть – садись.

Сколько заботы в этих словах командира и сколько горечи! Так может говорить со своим вдруг заболевшим сыном мама. «Дима, скорее иди домой». Аэродром далеко, а настоящий дом лётчика ещё дальше. Дойдёт ли он когда-нибудь до дома? Он уже ранен. И рядом четыре «мессершмитта». Но рядом и командир. Самое большое, что может сейчас сделать командир для своего друга, – связать боем всех четырёх врагов, не дать добить им и лётчика и самолёт.

Немцы увидели серебристый след капель бензина за ЯКом Аннина и вчетвером напали на командирскую машину.

Ты, читатель, помнишь, как говорил об асах конструктор Яковлев? Теперь его характеристику «наложи» на описание боя аса Арсения Васильевича Ворожейкина с немецким асом. Да, среди четырёх фашистских лётчиков оказался ас, и его самолёт был разрисован по прихоти хозяина. Вот как описывает этот бой Ворожейкин:

«Делаю глубокий вираж, зорко всматриваюсь в обложившие меня «мессершмитты».

Те словно не замечают меня. Что это значит?

Снова насторожённо делаю полный вираж, только в другую сторону. Один немец уходит вниз, под меня, другой, с какими-то разноцветными росписями на фюзеляже и с чёрным носом, – вверх, двое крутятся по сторонам.

Не оставалось сомнения – четвёрка опытных пиратов будет действовать согласованно и осторожно.

Подумав, решаю снизиться, чтобы ограничить врагу свободу манёвра по высотам. Правда, это потребует и от меня аккуратности в пилотировании. Но я ведь один, мне это сделать легче, чем четырём «мессершмиттам».

Судя по всему, черноносый истребитель – главная опасность. С него не спускать глаз.

Едва все эти соображения промелькнули в сознании, а рука уже убрала обороты мотора, машина вошла в глубокую спираль. Враг пока выжидает. И как только у самой земли я резко выхватил самолёт из спирали, два «мессершмитта» с разных направлений атаковали меня. Двумя бросками из стороны в сторону уклоняюсь от прицельного огня. Оба истребителя отходят в сторону и летят на параллельных курсах, демонстрируя подготовку к новому нападению. Зачем? Третий «мессершмитт», тоже не сумевший атаковать, на большой скорости проносится надо мной и выскакивает вперёд, подставляя хвост, как бы говоря: «На, стреляй!» Явная приманка…

Понимаю, почему пара так демонстративно летит по сторонам; тоже отвлекает, чтобы я не заметил, откуда готовится решительная атака.

Всё моё внимание приковано к четвёртому самолёту. Он сзади и выше меня, в лучах солнца, и по-прежнему выжидает. А что, если пойти на приманку и показать себя черноносому неопытным юнцом, а потом развернуться и заставить драться на вираже?

Гонюсь за приманкой. Черноносый камнем падает на меня. Из-за солнца я ошибся в определении расстояния, и немец на большой скорости сразу очутился так близко, что мой манёвр оказался бы явно непригодным для решительного нападения. Сейчас им можно воспользоваться только для выхода из-под удара.

Атакующий прицеливается. Большая скорость, развитая на пикировании, мешает ему взять на мушку мой ЯК. А что, если воспользоваться этим и продолжать разыгрывать «слабачка»? Враг будет введён в заблуждение, станет действовать менее осторожно. Тогда пусть сближается, важно не дать ему прицелиться. В критический момент он обязательно отвернёт и, имея большую скорость, проскочит мимо меня. На этом его и можно будет подловить. Атака должна быть короткой, огонь – навскидку.

«Мессеры» полностью предоставили меня во власть своего вожака, и, летя по прямой с повёрнутой назад головой, я впился глазами в черноносого истребителя. О пилотировании ничего не думаю. Всё внимание – на врага. Диск бешено вращающегося винта «мессера» блестит на солнце двумя горизонтальными линиями, похожими на шевелящиеся усы. Надвигаясь, они словно вынюхивают что-то… В эти секунды все движения противника лучше, пожалуй, чувствую, чем свои. Да иначе и нельзя: ведь стоит невпопад шелохнуть самолёт – и я пропал. Вот лётчик берёт меня в прицел, я уклоняюсь, создавая боковое скольжение. Это вводит врага в заблуждение, он думает, что я, погнавшись за проскочившим вперёд истребителем, ничего не вижу сзади.

Мгновение решит успех короткой схватки. Но это мгновение, когда тебе в затылок наводят пушки и пулемёты, кажется вечностью. В жилах стынет кровь, и секунды тянутся медленно. Только бы не прозевать, когда враг начнёт отворот, на этом я его поймаю.

Фашист, не понимая, в чём дело, безуспешно ловит меня в прицел. Он так быстро сближается со мной, что вот-вот врежется. На миг становится жутко: а вдруг, увлёкшись, действительно таранит? Нет, он не стреляет – значит, действует хладнокровно, а такой не допустит столкновения. На всякий случай я готов отскочить от таранного удара. Из-за ошибки врага нельзя погибать. От нетерпения рождается мысль: «Убрать газ, и «мессершмитт» сразу обгонит меня. Но тогда потеряю нужную скорость и дам понять противнику, что вижу его, он уйдёт резкой горкой».