Молитва по ассасину - Роберт Ферриньо

Добравшись до третьего этажа, они остановились перед дверями кельи матери-настоятельницы. Сестра Елена тяжело дышала. Послушница слишком много времени проводила у компьютера и слишком мало — на улице. Кэтрин же ничуть не запыхалась. В свои почти пятьдесят ей удалось сохранить стройную фигуру и длинные ноги. Монастырь поддерживал экономическую самостоятельность, и она проводила в нолях или на ферме ничуть не меньше времени по сравнению с другими сестрами, но вместо многочасовых молитв предпочитала совершать длинные прогулки по окрестным холмам и лесам. Волосы ее по-прежнему оставались темными, небольшая грудь — такой же упругой… достаточно упругой, чтобы по ночам, между сном и бодрствованием, нередко метаться в постели, вспоминая мужа. А иногда, да смилостивится над ней Господь, его брата Рыжебородого.

Молодая послушница робко тюкнула кулачком в дверь кельи, но тут же постучала сильнее, словно осудив себя за трусость. Кэтрин помимо воли обратила внимание на красные и воспаленные костяшки ее пальцев. Мать-настоятельница питала к ней особое расположение, и потому сестре Елена вдвое чаще других приходилось драить каменные ступени или безропотно выполнять самую грязную и тяжелую работу на кухне.

— Войдите! — рявкнули из недр кельи.

— Благодарю, сестра, ты свободна. — Кэтрин поплотнее закрыла за собой дверь. — Бернадетта, ты уделяешь этой девушке слишком много внимания.

— И тебя тоже с добрым утром. — Мать-настоятельница выглядела гораздо старше собственных лет. Суровое лицо ее прорезали глубокие морщины, а из-под платка выбивались непокорные седые пряди.

Два десятилетия, последовавшие за убийством ее мужа, Кэтрин провела в монастыре. Проведай власти о беглянке, всех здешних обитательниц непременно бы казнили, их тела изуродовали, а постройки сожгли дотла. Однако ни разу за годы затворничества, даже когда тут появлялись агенты Рыжебородого — а происходило это дважды, — она не боялась, что ее выдадут. Во второй раз, десять лет назад, ей пришлось едва ли не сутки отсиживаться в укрытии. Выйдя из него, Кэтрин вручила матери-настоятельнице связанную в абсолютной темноте шаль. Бернадетта до сих пор иногда накидывала ее на плечи, усаживаясь вместе с опасной гостьей перед телевизором. Сама питаясь едва ли не святым духом, она очень любила передачи, посвященные кулинарии. Кэтрин же интересовали только новости. Так они и смотрели, по очереди переключая программы.

— Я только что получила информацию из Пекина. — Выбравшись из-за письменного стола, мать-настоятельница тяжело опустилась на продавленный диван. Несмотря на бесчисленные попытки залатать его, куски набивки то и дело выныривали из новых прорех. Украшением для стен маленькой кельи служило лишь большое распятие и фотография Иоанна-Павла II. Бернадетта вступила в орден при его правлении. — Сестры завершили обследование аэропорта. Дозиметры ничего не зарегистрировали.

— Итак, ни Пекин, ни Шанхай не оправдали наших надежд. После всех лет поисков остается надежда только на Сару. — Она улыбнулась. — И на Господа, разумеется.

Бернадетта нахмурилась. Проявления легкомыслия в вопросах веры она отнюдь не поощряла. Мать-настоятельница приходилась Кэтрин двоюродной сестрой. Они всегда поддерживали близкие отношения, несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте. Настоящая ссора возникла лишь раз — когда младшая кузина, выходя замуж за Джеймса Дугана, объявила о принятии ислама. Тем не менее, вынужденная скрываться от всех, Кэтрин сразу примчалась к Бернадетте. Она не сомневалась в ее готовности прийти на помощь в трудную минуту.

— Тяжелое бремя для столь юной особы, — заметила мать-настоятельница.

— Я ждала двадцать лет, прежде чем обратиться к ней. — Голос Кэтрин прозвучал довольно резко. — Думаешь, мне бы пришло в голову подвергать ее опасности, будь у меня другие варианты?

Бернадетта строго взглянула на нее.

— Тебе следовало об этом задуматься, когда ты принимала их варварскую веру. Мне никогда не нравился твой муж. Слишком красивым он был, по моему мнению. Слишком амбициозным.

— Проблема не в вере. Проблема в правоверных.

Мать-настоятельница отвернулась. Ее уже давно утомили споры на данную тему.

Двадцать лет. «Почему ты бросила меня?» Первый вопрос, заданный Сарой, стоило Кэтрин доказать ей, кто она на самом деле.

Дочь лежала в реанимационном отделении с острой пневмонией. Кэтрин дремала в кресле рядом с ее кроватью, накрытой кислородной палаткой, когда позвонил Рыжебородый и слабым голосом сообщил о смерти Джеймса. Двое из его людей — самых верных — уже находились на пути в больницу.

«Почему ты бросила меня?» Вопрос без ответа. По крайней мере, без ответа, который удовлетворил бы Сару. Впрочем, и Кэтрин тоже.

Ночью накануне убийства Джеймс крепко обнял ее и шепотом попросил исполнить одну просьбу. Если с ним что-нибудь случится, пусть даже самое нелепое на первый взгляд происшествие, она должна немедленно забрать Сару и исчезнуть. Затем он вложил ей в руки четки и пояснил: в деревянных шариках хранится закодированная информация, ключ к тайне, которая важнее его собственной жизни. И эту информацию она должна сохранить любой ценой.

Тем утром в больнице Кэтрин пришлось выбирать между неизвестной тайной и любимой дочерью. Потрясенная известием, она вдруг припомнила взгляды Рыжебородого, а также собственные, зачастую непристойные мысли и решила, будто за убийством мужа стоит его брат. Будто именно его происков опасался Джеймс. У нее оставалось всего несколько минут на приятие решения, и она решила покинуть Сару. Хорошая жена. Плохая мать.

— Тебя не было на обеде, — заметила Бернадетта. — Сегодня была чечевичная похлебка.

Кэтрин перебирала четки. Она бы ни за что не бросила дочь, если б няня Ангелина не пообещала заботиться о девочке, пока за ней не вернется мать. Прошло уже двадцать лет, а она так и не вернулась. Ей удалось раскрыть тайну четок, и невиновность Рыжебородого всплыла со всей очевидностью. Вот только менять что-либо оказалось слишком поздно. Ее бегство убедило власти в предательстве по отношению к собственному мужу и автоматически обрекло на казнь в случае поимки.

— Ты слышала о беспорядках в Ньюкасле? — спросила Бернадетта.

— Рано утром я поднималась на вершину холма. Увидела дым и сразу поняла: что-то случилось. Столько звезд на небе, и все выглядели странно. — Кэтрин снова принялась перебирать четки. Она уже давно не могла считать себя мусульманкой, однако привычные для пальцев монотонные движения успокаивали. — Перед полуднем я прослушала несколько звонков в полицию Ньюкасла. Местного продавца грузовиков, католика, обвиняли в том, что ему трансплантировали роговицу здорового мальчика-мусульманина. Рядом с его конторой собиралась толпа, которую подстрекали женщины из самой консервативной мечети. — Кэтрин посмотрела на двоюродную сестру. — Моя интуиция никогда меня не подводила, ты знаешь это. Впрочем, мне самой это мало чем помогло. Я просила, чтобы Джеймс никуда не уходил в то утро. Умоляла его остаться со мной и Сарой в больнице, пока дочери не станет лучше, но он только поцеловал меня, словно ему не терпелось погибнуть. — Она отвернулась, сжав зубы. Даже теперь, через столько лет, Кэтрин продолжала злиться на него.

— Пламя погаснет само, — сказала Бернадетта. — Безумие пройдет.

— На время. — Она взяла сестру за руку, ощутив ладонью сухую прохладную кожу, гладкую, как крыло птицы. — Я ухожу. Надену очки, зубные протезы — меня не узнают. Сомневаюсь, что поиски до их пор продолжаются. Я уже стала древней историей.

— Не хочу даже слышать об этом. — Пальцы матери-настоятельницы сомкнулись вокруг ее пальцев. — Только здесь ты в полной безопасности.

Кэтрин покачала головой:

— Нам всем грозит опасность.

— Господь — мой добрый Пастырь, — произнесла Бернадетта. — И это не просто слова, Кэт. Это слово Божье. Его обещание нам.

Кэтрин поцеловала сестру в обе щеки.

— Я люблю тебя.

В глазах старшей кузины заблестели слезы.

— Мир — темный лес, полный волков… каждый раз, когда ты уходишь, я ставлю свечи за твое возвращение.

В течение последних лет Кэтрин чувствовала все возрастающую тревогу, стала все чаще уходить из монастыря. Совершала поездки в Сакраменто, Нью-Медину и Бейкерсфилд. Даже тайком пробралась на озеро Тахо в свободном штате Невада, где впервые за много лет сумела искупаться! Лишь в Сиэтл она не ездила ни разу. Ей страшно хотелось разыскать Сару, посмотреть на нее хотя бы издали… но так и не удалось решиться. Риск по-прежнему оставался слишком велик. А может быть, страх. Особенно запомнилась поездка в Лос-Анджелес с Бернадеттой. Тогда ей показалось, будто церковные колокола звонят буквально повсюду.

— Чему ты радуешься?