Жена моего мужа - Адель Паркс

Такие идиллические сценки, как та, что я только что описала, оказались не очень характерными. С течением времени Ориол становилась все менее сговорчивой. Новизна моего появления у школьных ворот на удивление быстро сгладилась, и на третий день она спросила: «Разве тебе не нужно зарабатывать деньги? Где Ева? Ева знает, что по вторникам я хожу в библиотеку».

Я вообразила, что, как только я решила, что готова принять Ориол, семейную жизнь и все, что с этим связано, меня тут же встретят с распростертыми объятиями в буквальном и метафорическом смысле. Я ошибалась. Ориол пугает мой внезапно проснувшийся интерес к ее жизни. Она повела себя словно строптивый подросток, когда я предложила сократить количество встреч для игр с другими детьми в течение недели. Но она так устает после школы, что я уверена, что ей необходимо время для отдыха.

Обнаружилось, что мы очень похожи, чему я рада, но наша похожесть приводит к проблемам. Мы обе обладаем сильной волей, независимостью и самостоятельностью. У нас есть свои определенные идеи (часто вступающие в противоречие друг с другом) по поводу того, когда и как следует делать определенные вещи. Мы спорим по поводу того, что Ориол должна есть, когда она должна заниматься и когда ей следует ложиться спать. Поскольку я не придавала большого значения материнству, то позволила развиться большому количеству плохих привычек. В частности, ей разрешалось самой выключать свет в любое время ночи. Мне было важно, чтобы она оставалась в своей комнате после того, как Ева уложит ее в постель, а остальное не слишком волновало. Поразмыслив по этому поводу, я сочла, что свет следует выключать в семь часов по будним дням. Мое предложение было встречено презрением.

— Я не дитя, мамочка, — решительно заявила она.

Но в действительности нам только что открылось, что она дитя. Мое дитя.

Я продлила время отхода ко сну до восьми часов по уикэндам, что являлось большой жертвой с моей стороны, поскольку, целый день развлекая ее, мне часто хочется запихать ее в постель около пяти. Я не имела ни малейшего представления, насколько тяжело провести целый день, уговаривая ребенка поесть фрукты и овощи, ограничивая время, проводимое им у компьютера и телевизора, и запрещая перекусывать сладостями. От этих бесконечных споров я чувствую себя совершенно разбитой, в постель ложусь бесконечно усталой и часто не могу уснуть.

Конни проявляет большой интерес к моим успехам. Мне кажется, ей доставляет большое наслаждение возможность давать мне советы и вселять уверенность в себе.

В последнюю неделю бывали моменты, когда мне хотелось придушить ее, выслушивая бесконечные покровительственные «я же тебе говорила» и «ты с этим освоишься». Я понимаю, что Конни вступила на вполне естественный для себя путь. Любить своих детей и посвятить им свою жизнь — правильный путь. Наверное, так оно и есть, потому что теперь мне это кажется правильным, и, даже когда я не воспринимала подобный образ действий, он, наверное, был правильным.

Да, именно так, потому что на этой неделе я стала постепенно приходить к выводу, что, даже когда я ложусь в постель совершенно измученной, с натянутыми нервами, я все же ощущаю в глубине души крупицу гордости и знаю: то, к чему я стремлюсь, — благо. В четверг я засияла от радости, когда Ориол предпочла, чтобы ее выкупала я, а не Ева, и подобное сияние разгорелось с новой силой, когда в субботу Ориол наградила меня довольной улыбкой за то, что я не забыла ее любимую песню в исполнении «Гёрлз Элауд». Что-то в самой глубине моей души зашевелилось, негодование ушло, и на его месте сейчас произрастает нечто иное, позитивное, чему я не могу пока найти названия. Но это нечто стоящее.

Как говорится, я не святая, и после десятидневных усилий попасть в квалификацию на звание «Мать года» я звоню Конни и требую, чтобы она встретилась со мной за коктейлем после того, как уложим детей.

Я прихожу в бар первой и заказываю нам обеим «Космополитен». Когда вскоре вслед за мной появляется Конни, она с радостью на него набрасывается.

— Я считаю материнство чертовски тяжелой штукой, но чему тут удивляться? Я этого и ожидала. Ориол сегодня снова сказала, что ненавидит меня.

— О, это. Все они время от времени говорят нечто подобное. — Она небрежно взмахнула рукой, словно отмахиваясь, и ощущение отвергнутости, которое я несла в себе со времени чая, исчезло. — В книжках говорится, что в подобных случаях следует отвечать какую-нибудь ерунду типа «Что ж, а я все-таки по-прежнему тебя люблю».

— Правда? — изумленно переспрашиваю я.

— Да, но я обычно говорю: «Это ужасное слово, Фрэн, и тебе следует хорошенько подумать, прежде чем говорить такие злые слова своей маме. Я же тебя кормлю». — Мы обе смеемся. — В природе нет такого явления, как совершенная мать. Что бы я ни делала, она станет обвинять меня, когда вырастет и окажется в больнице. Как работа?

— Хорошо. Хотя, по правде говоря, плохо. Возможно, меня скоро уволят. Говорят, будто я утратила прежнюю расторопность и превратилась в героя вчерашнего дня.

Я не шучу по поводу проблем на работе. Неделя — большой период времени для Сити. На прошлой неделе я отклонила все приглашения на ленчи, обеды или просто выпить. Я объясняла это тем, что у меня нет времени на обеденный перерыв, так как я хочу уйти пораньше, чтобы успеть почитать Ориол, что представляло собой половину правды. Вторая половина уравнения состоит в том, что мне приходится задавать себе вопрос: могу ли я доверять себе настолько, чтобы рискнуть встретиться с коллегами снова после того, что случилось на офисной вечеринке? Моя привязанность к Ориол рассматривается как предательство на работе. Сегодня значительного нового клиента, который, как я была уверена, нацеливался на меня, передали на попечение Джоу Уайтхеду. Превратности судьбы для меня не заканчивались. Я ощущала, что меня обошли, но не могла доказать, что этот клиент когда-либо предназначался мне. Я не стала молча глотать такое оскорбление, отправилась к Ралфу и потребовала объяснений. Он заявил, будто у Джоу больше опыта именно в этой области. Может быть, и больше.

Может быть.

А может, слухи о моем неблагоразумном поведении на вечеринке просочились в совет директоров.

А может, теперь, когда во мне проснулись материнские чувства, стала видна моя женственность, а следовательно, слабость. Не знаю, что хуже.

— Ты часто видишься с Миком? — спрашивает Конни.

— Нет, — коротко отвечаю я.

Конни не отводит взгляда, она ждет подробностей. Я хочу ей рассказать, но не знаю, с чего начать. Мы с Миком теперь избегаем друг друга. Не знаю почему — потому ли, что я предложила ему себя, когда была пьяна, или потому, что он отверг меня. Любая из этих возможностей лучше, чем возможность того, что он слышал о Джоу. Я смотрю на Конни и думаю, сможет ли она общаться со мной, если узнает, что я изменила Питеру. До того как я вышла за него замуж, Конни с волнением выслушивала истории о моих подвигах, но сомневаюсь, что в жалком, совершенном по пьянке адюльтере с отвратительным типом она увидит источник для приятного возбуждения. Что овладело мной? Задавая вопрос, я уже знаю ответ. Я никогда не была склонна к самообману. Алкоголь и одиночество послужили катализаторами, они виноваты в подобном результате. Роковой коктейль.