Без права на подвиг (СИ) - Респов Андрей

К исходу третьих суток я уже знал по именам всех охранников смен, что заступали через день на посты вокруг здания администрации, их привычки, даже средний интервал курения. Я буквально запихивал в себя всю мало-мальски полезную информацию, раскладывая её по своим мозговым картотечным полочкам ночью, а днём возвращался к лагерным архивам и продолжал сортировать, дополнять, делать пометки. На несколько дней я почти превратился в немецкий арифмометр — машину с квазизанудным механизмом. Но это того стоило, и моё терпение было вознаграждено.

Незаметно пришла среда — банный день для персонала отдела учёта и полицаев второй роты. Всего в Цайтхайне число этих добровольных помощников в нелёгком деле управления лагерниками на сегодняшний день насчитывало чуть больше сотни рыл. Поимённый список, в который требовалось внести поправки в соответствии с карточками учёта, я запоминал с особой тщательностью.

Разделены полицаи были на две роты. Первая выполняла вспомогательные функции в бараках с белорусами и украинцами, которых держали отдельно с теми, кто отметил при регистрации свою национальность, как «русский». Несмотря на то что среди и тех, и других было достаточно представителей самых разных национальностей СССР.

Мне вспомнились назидательные слова разоткровенничавшегося намедни фельдфебеля Вайсмана, очень любившего к месту и не к месту цитировать нам с Родиным доктора Геббельса, которого он чрезвычайно уважал, более того, имел целую коллекцию виниловых пластинок с речами министра пропаганды Рейха.

— Запомните, Теличко, Родин! — поправив пенсне, фельдфебель отложил писчее перо и стал аккуратно снимать нарукавники, складывая их в специально отведённое отделение письменного стола, — важно понимать один из ключевых фактов истории вашей нации: украинский народ большевистской России в процессе своего развития впитал в себя польско-литовскую кровь! Он более «зрел», чем великороссы, что представляют собой лишь грязную смесь славянской, финской и татарской крови. Поэтому фюрер прозорливо позволяет проявить себя представителям этих народов. Вам выпала великая честь, сбросив ярмо большевизма, искупить свои заблуждения служением Германии, прежде всего, на поприще воспитания и прививания порядка и дисциплины лагерным унтерменшам! Не зря герр комендант настоятельно требует тщательного отбора в лагерную полицию именно украинцев. Предпочтение следует отдавать выходцам из западных областей. Их культура и кровь несравненно выше и чище, чем у восточных славян. И подобная практика каждый день получает доказательства неоспоримыми фактами. Вот ты, Теличко. Зря при регистрации не указал национальность «украинец». Несмотря на то что твоя мать украинка. На этот факт мне справедливо указал капитан Кригер. С твоей стороны подобное упущение глупо, недальновидно и нерационально. К тому же у тебя в наличии все необходимые признаки, чтобы добиться успеха: преданность, работоспособность, отличная память. Да! Следует ещё много поработать над пунктуальностью и аккуратностью. Но ты неплохо изучил язык. Что достойно похвалы. Мда…

Мы с Сёмой стояли навытяжку перед фельдфебелем, по традиции завершавшим трудовой день пространной речью-наставлением подчинённым. Похоже, сегодня Вайсмана здорово пробило на пропагандистский словесный понос. Он вещал истово и вдохновенно, загадочно поблёскивая стёклами своего пенсне. Просто образец истинного наци!

Наконец, поток геббельсовского словоблудия иссяк, и фельдфебель аккуратно водрузил на свою голову пилотку.

— Хайль Геринг! — вскинул правую руку Вайсман.

— Хайль! — дружно ответили мы с Семёном.

— Герр Вайсман, позвольте просьбу? — улучил я момент, когда фельдфебель у вешалки застёгивал поясной ремень.

— Ну, что ещё, Теличко? — недовольно обернулся Вайсман.

— Я всецело уважаю вас, герр Вайсман, в особенности ваши ценнейшие советы. Нельзя ли попросить раздобыть для меня экземпляр книги фюрера «Германия возрождается»? (в этой реальности книга Геринга заменяла написанную Гитлером «Майн Кампф»). Благодаря вам мы можем внимать речам доктора Геббельса каждый день. Но фюрер… — я произнёс последнее слово с придыханием и попытался изобразить на лице выражение истового фаната, — это же совсем иное дело!

— О! — брови фельдфебеля совершили невозможное: они одновременно сошлись над переносицей и встали домиком, — Теличко, ты хочешь прочесть биографию фюрера?

— Так точно, господин фельдфебель! Я, конечно, понимаю, что недостоин и сотой части мудрости рейхсканцлера. Но к чему-то же стоит стремиться? Почему не ровняться на лучшего среди арийцев?

— Хм. Петер…твоё стремление похвально. Что ж, да будет так: я принесу тебе один из своих экземпляров. Но будь аккуратен! А теперь не задерживай меня. Хайль! — и фельдфебель покинул отдел.

Семён, всё это время молча наблюдавший за нашей беседой, хмыкнул:

— Далеко пойдёшь, Теличко! — проходя мимо, он нарочито задел меня плечом, ещё раз хмыкнув.

— Осторожнее, Пётр, — ко мне подошёл один из писарей архива. Тот самый, что опрашивал меня сразу после прибытия с эшелоном. Он со своим напарником работали в соседней комнате, — теперь служи и оглядывайся. Родин конкурентов не любит. Он с Вайсманом уже больше года служит.

— Да ладно вам, мужики, — попытался я отмахнуться.

— Мужики в бараках гниют, Теличко, — голос писаря заледенел, — я же тебе дело советую: мы для них быдло, грязь под ногами. Держи себя в рамках.

— Учту, господин Труманис.

— То-то же, — холодно улыбнулся писарь, — давай поторопимся, сегодня наша очередь идти в баню. Она хоть и самодельная, но в местных условиях настоящее чудо! Цени! Это одна из немногих привилегий служащих администрации. Да, ещё ты должен постричься. Продолжать ходить нечёсаным чучелом — непорядок. Не дай бог, комендант заглянет. Ты новенький и в твои обязанности входит уборка парилки и растопка печи. Полицаи вечно оставляют за собой свинский бардак. И воду, курва, почти всю используют! Так что разберись и подготовь всё как должно. Где баня, узнаешь у охраны на выходе.

Я был уже обеспечен постоянно действующим пропуском с правом прохода по внутренней территории лагеря, но без выхода за ворота первого периметра ограждения и входа на второй этаж администрации, где располагались кабинеты коменданта, его заместителя и радиостанция. Писарям также был запрещён проход на территорию казарм охраны, в гараж и автомеханическую мастерскую, а также появляться на двух главных проходных лагеря.

Короче, мы оставались, по большому счёту, такими же военнопленными, лишь с некоторыми, хоть и значимыми привилегиями. С моей точки зрения, сами льготы действительно были довольно существенными: баланда «полицейского разлива», обмундирование, освобождение от тяжёлых работ, а теперь вот ещё и баня. Призадумаешься. Есть что терять…

Для оценки ситуации стоит попытаться внутренне погрузиться в психологическое состояние предательства, понять, чем «дышат» все эти фашистские прихлебатели. Инстинкт самосохранения? Страх? Что ж, это понятно. Месть и обида на советскую власть? Тоже объяснимо. Получается, раз можно понять, то и простить тоже? А вот и ловушка, братец. Привет из толерантного двадцать первого. Ну уж нет! Это не про нас. Да, дед? Моё внутреннее состояние при подобной постановке вопроса немедленно взорвалось вулканом. Да так, что пришлось прикрыть веки, чтобы по бешеному взгляду окружающие не догадались, что творится у меня внутри.

Интересно другое. Чем интересно вызвано участие ко мне Труманиса? Он единственный в администрации фольксдойче среди лагерников. Держится обычно особняком. Как оказался в лагере, рассказывать не любит. Так, отделывается дежурной фразочкой: «Хорошо, что не в концлагере!» Стоит повнимательнее присмотреться.

Баня оказалась отдельным небольшим неказистым бараком, дополнительно обшитым потемневшим и местами прогнившим войлоком и старой дырявой фанерой. Внутри была сложена каменка из обломков кирпичей, причём при кладке в ход неизвестный печник пустил даже речные булыжники. В самой парной могли едва развернуться 2–3 человека. Видимо, экономия места определялась невысокой производительностью печи. И всё же лагерный умелец из подручных материалов и вправду соорудил настоящее чудо.