100 Великих Книг - Юрий Абрамов

Последняя фраза достойна уст великого философа. Впрочем, Гоголь и был философ. Ибо, как хорошо известно, русская философия долгое время творилась главным образом через русскую литературу — поэзию, прозу, публицистику, критику и эпистолярный жанр. «Мертвые души» — одна из самых философских книг. И одновременно — одна из самых поэтических. Она так и поименована автором — поэма. Поэма о России! О ее народе! О его героях! Чичиковы, маниловы, коробочки, собакевичи, ноздревы, Плюшкины — все они плоть от плоти нашего народа. Значит, такие мы и есть. «Неча на зеркало пенять…» — как заметил тот же Гоголь в другом месте.

Кстати, те, кого обычно относят к категории «народ», развенчаны писателем с той же откровенной беспощадностью, что и представители так называемого «высшего общества». И не только слуга Петрушка, кучер Селифан да два мужика, философствующие в самом начале романа о колесе брички: доедет оно до Москвы али до Казани. Но и сама соль народа, его краса и слава — кузнецы, непререкаемые герои песен и сказок — представлены Гоголем без всяких прикрас и преувеличений, а такими, какими они были и остаются на самом деле:

… Кузнецы, как водится, были отъявленные подлецы и, смекнув, что работа нужна к спеху, заломили ровно вшестеро. Как он [Чичиков] ни горячился, называл их мошенниками, разбойниками, грабителями проезжающих, намекнул даже на страшный суд, но кузнецов ни чем не пронял: они совершенно выдержали характер — не только не отступились от цены, но даже провозились за работой вместо двух часов целых пять с половиною.

Вот тебе и «куем мы счастия ключи»! Кстати, о счастье. Если взглянуть на героев Гоголя с этой стороны (с точки зрения классической концепции эвдемонизма, то есть учения о счастье — см.: эссе о Фейербахе), то все они — во многом — воплощение уже достигнутого счастья. Разве не счастлив Чичиков, приобретая очередную порцию мертвых душ? Или Собакевич, сбагрив негодный «товар»? А счастливец Манилов? дебошир Ноздрев? скопидомка Коробочка? сверхскопидом Плюшкин? Их представления о достигнутом счастье вполне соответствуют учению эвдемонистов о стремлении человека к счастью как главной движущей силе всякого социального развития. Но такое ли счастье нужно людям? Этот немой вопрос как раз и задает Гоголь вместе со своими бессмертными типажами.

Гоголь создал грустную поэму, потому что грустна сама жизнь. «Боже, как грустна наша Россия!» — произнес Пушкин, прочитав рукописные наброски к «Мертвым душам». Грустная книга о грустной России. Но Россия невозможна без святой веры в ее величие и бессмертие, в ее неисчерпаемую таинственность и сказочное сияние. И потому всего этого не может не быть в поэме Гоголя. И там все, конечно, это есть. И вся она — гимн России, торжествнный и величавый:

Русь! Русь! вижу тебя, из чудного, прекрасного далека тебя вижу; бедно, разбросанно и неприютно в тебе; не развеселят, не испугают взоров дерзкие дива природы, венчанные дерзкими дивами искусства. «…» Открыто-пустынно и ровно все в тебе; как точки, как значки, неприметно торчат среди равнин невысокие твои города; ничто не обольстит и не очарует взора. Но какая же непостижимая, тайная сила влечет к тебе? Почему слышится и раздается немолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней, в этой песне? Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Какие звуки болезненно лобзают и стремятся в душу и вьются около моего сердца? Русь! чего же ты хочешь от меня? Какая непостижимая связь таится между нами? Что глядишь ты так, и зачем все, что ни есть в тебе, обратило на меня полные ожидания очи? И еще, полный недоумения, неподвижно стою я, а уже главу осенило грозное облако, тяжелое грядущими дождями, и онемела мысль пред твоим пространством. Что пророчит сей необъятный простор? Здесь ли, в тебе ли не родиться беспредельной мысли, когда ты сама без конца? Здесь ли не быть богатырю, когда есть место, где развернуться и пройтись ему? И грозно объемлет меня могучее пространство, страшною силою отразись во глубине моей; неестественной властью осветились мои очи: какая сверкающая, чудная, незнакомая земле даль! Русь!

Но вот что еще поразительно: гоголевское «прекрасное далеко» — не только солнечная Италия, откуда он обращался к соотечественникам. Сегодня — это уже временная категория, и великий русский писатель обращается из своего далекого времени к нашему настоящему и не нашему будущему, к той России, в которую он всегда беззаветно верил и в которую верит и учит всех нас!

85. ТЮТЧЕВ

ЛИРИКА

В 1836 году, незадолго до смерти, Пушкин опубликовал в 3-м томе своего журнала «Современник» шестнадцать «Стихотворений, присланных из Германии» — так была озаглавлена первая публикация никому еще не известного поэта, скрытая за инициалами Ф. Т. По существу, Пушкин передавал эстафету достойному представителю следующего поколения подвижников и радетелей русской культуры, с именем которого связано превращение философской лирики в мощную струю отечественной поэзии.

Шестнадцать жемчужин, отобранных Пушкиным, до сих пор сияют в ожерелье русской поэтической классики. Здесь и хрестоматийные «Вешние воды», и афористичные строки «Счастлив, кто посетил свой мир в его минуты роковые», и любимое стихотворение Льва Толстого «Silentium» («Молчание»):

Молчи, скрывайся и таиИ чувства и мечты свои.Пускай в душевной глубинеВстают и заходят онеБезмолвно, как звезды в ночи, —Любуйся ими — и молчи.

Наконец, здесь же — невероятный по своей философско-провидческой глубине космистский шедевр, где Вселенная уподобляется Гераклитову Огню — в его пламени рождаются миры, частицы, существа и мысли:

Как океан объемлет шар земной.Земная жизнь кругом объята снами;Настала ночь — и звучными волнамиСтихия бьет о берег свой «…»Небесный свод, горящий славой звездной,Таинственно глядит из глубины, —И мы плывем, пылающею безднойСо всех сторон окружены.

Тютчев — самый философичный поэт XIX века. Его космизм всеобъемлющ и вместе с тем не носит какого-то назидательного характера, порой он просто читается между строк или просвечивает в ненавязчивых вопросах. Тютчев с понятным сожалением лирика-философа писал о тех, кому недоступно понимание живой души природы, кому недоступны «языки неземные», на которых говорит одушевленный и неодушевленный мир. Поэт достигает удивительного эффекта проникновения в душу Вселенной именно потому, что видит ее отражение, более того, — частицу в собственной душе.

С одухотворенностью природных стихий сливаются и смятение, и волнение, и восторг Тютчева — отчего оживают явления природы и звучат их невидимые голоса. Ночной ветер превращается в страстного собеседника, устремленного к «миру души ночной» в его двойственном выражении: как души поэта, так и души ночи. И та, и другая — «с беспредельным жаждет слиться». И тотчас же раздается космистское предостережение поэта:

О, бурь заснувших не буди —Под ними хаос шевелится!

И роль собеседника делает его равным любым природным стихиям — от огневых зарниц, которые «как демоны глухонемые, ведут беседу меж собой», до беспредельного мира «в его минуты роковые». Тютчев всегда находит такие образы и словесные пути, которые превращают лирического героя в соучастника мировых свершений и приближают душу читателя — через видение поэта — к звездным высотам:

Душа хотела б быть звездой,Но не тогда, как с неба полуночиСии светила, как живые очи,Глядят на сонный мир земной, —Но днем, когда, сокрытые как дымомПалящих солнечных лучей,Они, как божества, горят светлейВ эфире чистом и незримом.

Более того, Тютчев именует человека родовым наследником, по существу потомком «ночной и неразгаданной бездны». По Тютчеву, природа и история неразделимы, и первая объемлет и поглощает вторую вместе с людьми. Раздумья у курганов, которые лишь и сохранились «от жизни той, что бушевала здесь», приводят поэта к пессимистическому выводу:

Природа знать не знает о былом,Ей чужды наши призрачные годы,И перед ней мы смутно сознаемСебя самих — лишь грезою природы.

Последняя строка бездонна по своей философской глубине! Воистину платоновский или неоплатонистский образ! Мы, живые люди, со всеми нашими страстями и страстишками, — всего лишь тени, сны, грезы Матери-природы. Природа во всем ее многообразии — «не бездушный лик», она одушевлена:

В ней есть душа, в ней есть свобода,В ней есть любовь, в ней есть язык…

Такой подход вполне вписывается в общую линию развития русского космизма. Те же, кто не понимают этой простой истины, — «живут в сем мире, как впотьмах»: