Княжна-цыганка - Анастасия Туманова

– Дура, – с сожалением сказала Настя, глядя на торчащий из-под мышки невестки сине-зеленый хвост. – Так бы, может, еще раз сюда пришли, взяли б чего, а теперь?.. Дался тебе этот длинноногий, все равно жесткий, как подошва, одни жилы!

– По нонешним временам и подошва – мясо, суп вечером сварим, – беспечно отозвалась Юлька, увязывая добычу в фартук. – Вон здоровый какой, не петух, а баран целый, на всех хватит!

Вернувшись в табор после полудня, Мери почувствовала себя до того уставшей, что даже не пошла купаться, и, наспех поплескав в лицо теплой воды из ведра, свалилась в шатре на перину и заснула. Проснулась она от монотонного жужжания над головой. Был уже вечер, тяжелая жара спала, а жужжал залетевший под полотнище шатра жук, который сердито колотился о натянутую ткань в поисках выхода. Мери встала, поймала жука, выпустила его на волю и, протирая кулаком глаза, выглянула на улицу.

Возле костра на потертом половике сидел Сокольский. Напротив него с самым независимым видом, пыхтя трубкой, расположился дед Илья.

– Меришка, это до тебя барин, – сообщил он, глядя сощуренными смеющимися глазами в испуганное лицо Мери. – Уж какой час сидит, только я бабке не велел тебя будить. Коли ихнему благородию сильно надо, так и обождать можно.

Сказано все это было по-русски, но Сокольский не обратил внимания на насмешливый тон старого цыгана. Ротмистр в упор, без улыбки смотрел на Мери. Та мгновенно представила, как выглядит сейчас: растрепанные волосы, в которых запутались соломинки, подушечные перья и увядшие, вплетенные еще утром цветы; рваная, сползшая с плеча кофта, заспанная физиономия… и ее внезапно разобрал такой смех, что она, не удержавшись, прыснула. Сокольский чуть заметно нахмурился, и Мери только сейчас заметила, насколько он молод: может быть, лишь на три-четыре года старше ее самой.

– Извините, Сергей Дмитриевич, это я не на ваш счет… Добрый вечер. Будете с нами ужинать?

– Здравствуйте, княжна, – не сразу отозвался Сокольский. – Мне сказали, что вы здесь…

– Дина? – догадалась Мери.

– Да. Она, кажется, очень сердита на вас, – Сокольский усмехнулся, – и, видимо, только поэтому отправила меня сюда. Присовокупив, впрочем, что вытащить вас из-под телеги мне ни в коем случае не удастся, поскольку вы сошли с ума. Не судите строго, передаю как есть.

– А я и не сержусь, на правду не сердятся, – улыбнулась Мери, ловко переплетая косу и одновременно показывая язык девчонкам, усиленно строящим ей гримасы из-за спины Сокольского. Тот обернулся – юные цыганки метнулись прочь, заливаясь смехом и крича: «Меришка, лэ гаджестыр бут ловэ, коли покамья тут – мэк дэл!»[53]

– Почему они смеются? – нахмурившись, спросил Сокольский. – И о чем говорят?

– Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно, – пожала плечами Мери. – Они советуют попросить у вас денег.

– Да, мне говорили, что к цыганам с пустыми руками не ходят. – Сокольский неловко полез в карман. – Кому я должен отдать, вам?

– Лучше деду.

Илья принял сверток ассигнаций как само собой разумеющееся, сдержанно поблагодарил и сообщил:

– Ты обожди, ваше благородие, сейчас петуха доварим, супа поедим, бабы самовар сделают. Меришка, воды нет!

– Сейчас… – Мери вскочила на ноги и схватила стоящее у шатра пустое ведро. – Сергей Дмитриевич, простите, я на минутку!

– Я помогу вам! – поднялся Сокольский.

Дед Илья чуть заметно усмехнулся в усы, но ничего не сказал. Когда вслед за Мери и Сокольским подхватилась бежать босоногая стайка девушек, он сердито махнул на них рукой:

– Не суйтесь, стрекозы! Всюду вам влезть надобно, а ну брысь по своим делам!

– Этот… дед вам покровительствует в таборе? – поинтересовался Сокольский, спускаясь вслед за Мери к лиману. – Отчего?

– Так уж вышло, Сережа. Не спрашивайте, долго объяснять.

– Но вы ведь можете уйти, если захотите?

– Разумеется. – Мери наклонилась, зачерпнула ведром воды, спугнув быструю стайку мальков, смахнула с плеча стрекозу.

– Но не уходите, почему?

– Потому что мне здесь нравится.

– Вздор, этого не может быть! – вспылил Сокольский, с силой выдергивая из рук Мери полное ведро и плеснув водой себе на сапоги. – Вы… вы одеты кое-как, босая, вам приходится побираться по улицам, а…

– А вы попробуйте! – посоветовала Мери, вытягивая загорелую, всю в метках застарелых царапин и ссадин ногу и для наглядности шевеля грязными пальцами. – Попробуйте, снимите ваши сапоги и походите, как я. И сразу поймете, что так и легче, и удобнее. Особенно сейчас, в это адское пекло. Да вы, верно, не поймете, вы не женщина… А вот попробовали бы носить платье до земли, а под ним еще рубашку, корсет, а сверху, не дай бог, шаль и еще зонт от солнца. О-о-о, спросите любую даму из моего круга, и она вам скажет, какая это каторга!

– Но… Это же неприлично… – растерянно произнес он, глядя на ноги Мери.

Девушка лишь улыбнулась и, обойдя Сокольского, пошла вверх по протоптанной тропке. Через плечо сказала:

– Если я вас шокирую своим видом, ротмистр, что же вы в таком случае здесь делаете? Я, кажется, не присылала вам приглашения на суаре…

– Вы обижены? – Сокольский догнал ее и пошел рядом. Жестяное ведро чуть покачивалось между ними, роняя холодные капли в прибитую зноем траву.

– Ничуть.

– Я хотел увидеть вас, – просто сказал он. – И убедиться, что вы не сердитесь. Я все время веду себя как болван, с вами почему-то особенно, и уже устал извиняться.

– Вот и не нужно. – Мери ловко пнула колючий комок перекати-поля, валявшийся на дороге. – Вы наш гость сегодня, и я рада. Пойдемте ужинать.

Когда они подошли к шатру деда Ильи, над степью уже смеркалось. По всему табору горели костры; вернувшиеся из города и с дальних хуторов цыганки крутились возле углей, готовя ужин. Мужчины стояли и сидели у палаток небольшими кучками, разговаривали, дымили трубками. Между шатрами носились голые, грязные, взъерошенные дети, за ними бегали собаки и гнедой голенастый жеребенок. На гостя никто не обращал особого внимания; даже дед Илья, традиционно поинтересовавшись, скоро ли конец войне, и не получив никакого определенного ответа, вскоре ушел к своим лошадям, и Мери с Сокольским остались у палатки под надзором старой Насти. Та, глядя на догорающий закат и что-то напевая себе под нос, задумчиво мешала длинной ложкой в подвешенном над углями котелке. Через несколько минут она попробовала варево, удовлетворенно причмокнула, протерла чистым полотенцем жестяную миску и, аккуратно наполнив ее, протянула Сокольскому.

– Гостю дорогому – самому первому! Кушай, барин, на здоровье, цыганская еда силу дает!