Время и комната - Бото Штраус

Мария. Да, я тоже очень рада, что все устроилось. Отъезд пришлось несколько раз откладывать. Вечно что-то мешало. Но теперь, слава Богу, все позади, можно привыкать к новой обстановке.

Франк Арнольд. Надеюсь, вы не сожалеете о том, что приехали сюда. Вам здесь будет спокойно. Места полно. Можете устраиваться где угодно. Единственное, что вам может оказаться в тягость, это я.

Мария. Вы никак не можете быть в тягость. Я же ради вас сюда приехала.

Франк Арнольд. Значит, вы полагаете, вам тут будет уютно?

Мария. Да, конечно, вполне.

Франк Арнольд. Я порой излишне нетерпелив. Придется вам к этому привыкнуть. Вы очень… как бы это сказать… очень приветливый человек. Во всяком случае, производите такое впечатление.

Мария. Не беспокойтесь. Я быстро привыкаю к людям. Мои слабости совсем в другом.

Франк Арнольд. Выпьете еще чуть-чуть?

Мария. Да, с удовольствием.

Франк Арнольд. Пожалуй, это будет не так просто. Я имею в виду, вы очень красивая женщина, ну, а я не из дерева.

Мария. Ну и что же.

Франк Арнольд. Вы не боитесь, что могут возникнуть сложности?

Мария. Нет. Ну какие такие тут могут быть сложности?

Франк Арнольд. Вы еще спрашиваете!.. Я ведь мог бы сразу же предложить вам свою спальню. Она немного просторней и комфортабельней, верно?

Мария. Да, с удовольствием.

Франк Арнольд. Вы соглашаетесь, ровным счетом ничего обо мне не зная?

Мария. Об этом у меня еще не было времени подумать.

Франк Арнольд. Итак, вы приехали сюда и хотите… вы сами этого хотите?

Мария. Я не думала об этом. Но теперь, когда я здесь, и все прочее, все эти ужасы позади, голова у меня свободна для чего-то нового.

Франк Арнольд. Я коснулся вопроса, который меня довольно-таки сильно волнует…

Мария. Вы знаете, что вид у вас не вполне здоровый…

Франк Арнольд. Я? Нет…

Мария. Я вас просто предупреждаю, чтобы вы потом не говорили, будто я от вас что-то скрыла.

Франк Арнольд. Вы имеете в виду… мое лицо? Эту потрепанную старую маску… это мое несчастье… вы это видите?

Мария. Да, и мне все это очень нравится.

Франк Арнольд. Пойдемте же…

Они проходят с вещами направо, в соседнюю комнату. Не успев закрыться, дверь снова распахивается, и в комнату входит Мария с Рудольфом (Человеком в зимнем пальто из первого акта).

Мария (прислонившись спиной к стене). Нет, права! Права! Права! Медея{65} права!

Рудольф. С какой стати ты ссылаешься на Медею. У нас нет детей, я не бросал тебя ради какой-нибудь царевны Креусы, однако ты, мне кажется, влезаешь в шкуру этого чудовища.

Мария. Она не чудовище. Она извелась от страданий.

Рудольф. И ты себя тоже решила извести?

Мария. Медея очень проста. Она — живое существо. Необычайно самобытное. А вот окружение ее порочно.

Рудольф. Но это не дает ей права жертвовать собственными детьми!

Мария. Не дает права? Да что ты знаешь?! Не дает права! Еще как дает! Она любит Язона, он для нее дороже всего на свете. Сколько они пережили, сколько они выстрадали вместе! И как подло он ее потом обманул.

Рудольф. Где же параллель? Я спрашиваю: где параллель между тобой и мной, с одной стороны, между Медеей и Язоном — с другой, скажи на милость? Просто страшно становится, до чего этот миф вскружил тебе голову. Ты же никогда ничего не читала. Ты знаешь только эту Медею, единственное, что ты вообще когда-либо прочла.

Мария. А мне ничего другого и не нужно.

Рудольф. Прочти «Анну Каренину» или «Даму с камелиями», или еще какую-нибудь трогательную женскую историю.

Мария. Медея же всеми силами стремится предотвратить несчастье. Но Язон ее не слушается.

Рудольф. Как он должен ее слушаться? Они в сетях трагедии. Тут уж ничего не поделаешь. А у нас разве трагедия? В нашей жизни нет места для Медеи. Нет места, понимаешь?

Мария. Медея совершает величайший подвиг во имя любви, который когда-либо совершала женщина.

Рудольф. Из ревности, из чистой ревности. Мания убийства и истребления. И ты называешь это подвигом?

Мария. А ты еще мельче Язона. Как ты можешь говорить такое? Как это пришло тебе в голову?

Рудольф. Не знаю, просто вспомнилось. Думаю, я не ошибаюсь.

Мария. В трагедии изображается…

Рудольф. Тебе бы надо походить на курсы по литературе. Чтобы научиться понимать драму. Похоже, опасно читать драмы, трагедии, не умея правильно их понимать. В драме всегда правы двое, иначе это не драма. Это мы еще в школе проходили.

Мария. Я хотела бы знать, в чем Язон прав, в чем? Уничтожать, разрушать, жечь, убивать, кровь, кровь! Ведь он же предатель.

Рудольф. Я другого мнения.

Мария. Мнения? Тут дело не в мнениях! Тут речь идет о чувстве, бесконечно большом, таком царственном, таком царственном, гордом и мрачном, и чуждом, и все!

Рудольф. Ты фанатичная защитница этой Медеи из Колхиды.

Мария. Да. Защитница.

Рудольф. Ладно. Есть религиозные фанатики, фанатики политические, спортивные и так далее. Все фанатики для меня идиоты. Говорю тебе четко и ясно.

Мария. Даже если тебя фанатично любят?

Рудольф. Не надо меня любить фанатично, я этого вовсе не требую.

Мария. Вот именно этого Медея и не понимает. Позиции этой не понимает. Невозможно. Конец. Смерть и огонь.

Рудольф. Я отберу у тебя эту книгу. Довольно трагедии. Я выброшу ее на улицу.

Мария. Ты, кажется, не понимаешь, что Медея здесь. Что она требует своих прав. Что мы просто не можем поступать так, будто ее нет. Даже не пытайся ее отвергнуть. И думать не смей. Будь умнее Язона.

Прислонившись к колонне, Мария смотрит в окно.

Мария. Я живу посреди города, и среди ревущего транспорта меня окружают большие тихие комнаты, которые никому не дом. Никому и ничему — даже моему хлебу, моему столу, моему радио, моей сахарнице. Нас всех тут просто-напросто забыли. Бросили и ушли. Не убрали на место. Оставленные второпях — вот мы кто такие, мои вещи и я. Я живу: разделяю бесконечную пассивность моего стола, моей сахарницы, моего радио. Я слышу, я пребываю.

Колонна. С каждым годом все глубже и глубже. Настолько, насколько счастливые поднимаются ввысь.

Мария. Ты разговариваешь? Ты умеешь говорить?

Колонна. Всё вокруг говорит. И я тоже.

Мария. Молчи!

Колонна. Когда так долго молчишь, не сразу находишь нужные слова.

Мария. Никаких нужных — вообще никаких слов! Молчи! Ты мой приют. Я ищу твоей тишины. Ты — вещь, к которой я прислоняюсь, когда меня покидают силы. Не гони меня болтовней.

Колонна. Слишком поздно…

Мария. Ты просто молчала долгие годы? Молчала?

Колонна. Да.

Мария. У тебя всегда был наготове ответ — и ты молчала? Значит, все было только молчанием, но не вещественным покоем — не последней тишиной?

Колонна. Я колонна столп. Мужское женское. Мученье. Я пробовала. Нашла интонацию. Жила словами. Это был ад.

Мария. Ты знаешь много о моих бедах. Но сейчас случилось несчастье.

Колонна. Прости меня, человек. Я исторгнута из сердца вещей.

Мария. С каждым годом все глубже и глубже. Настолько, насколько счастливые поднимаются ввысь…

Человек без часов — Ансгар — в гостях у Марии.

Они ужинают.

Ансгар. Гляди, какая ты красавица, волосы белокурые, с такими милыми завитушками, и приглашаешь в гости этакого урода, очкастого, потного, вонючего, вдобавок ипохондрика, жирного как свинья. И все время смотришь на меня, улыбаешься, даже кладешь мне под салфетку подарок.

Мария. Да, маленький подарок тебе. На память о нашем знакомстве на прошлой неделе.

Ансгар. Спасибо. (Не распаковывая, отодвигает подарок в сторону.) Так. Что же это все означает? Тебе нужна работа? Тогда так и говори.

Мария. Какая работа?

Ансгар. Ты ищешь работу, или у тебя другое дело?

Мария. Я не знаю, о какой работе ты говоришь. Мне не нужна работа, у меня ее нет, да я в ней и не нуждаюсь. Я делаю тебе подарок, я тебе звоню, потому что я без конца вспоминаю о той встрече на прошлой неделе, ну, на ярмарке, когда мы так долго разговаривали друг с другом. Я влюбилась, если тебе так угодно, да, по уши. И не понимаю, что с тобой. Если я тебе в тягость, скажи сразу. Я пытаюсь до тебя достучаться, пойми, сил моих нету, а ты, сидя в своем кабинете, не подходишь к телефону; я ведь не могу позвонить тебе домой, что же мне делать, я тебя не понимаю.