Война «невидимок». Последняя схватка - Николай Шпанов

Бураго устало остановил его движением своей большой руки:

— Можете не продолжать: мы с вами искали сокровище, которого не существует.

— Так зачем же вы…

— Терпение, молодой человек! Попрошу не перебивать, — уже строго оборвал Бураго. — Да, истина состояла не в том, чтобы сделать корабль невидимым, — этого сделать нельзя, — а в том, чтобы видеть его в любых условиях: на большом расстоянии, недоступном оптике ночью, в тумане — всюду и всегда. Ясно?

— Сашино «ухо Найденова»! — меняясь в лице, радостно воскликнул Житков. И тут же снова нахмурился: — Тогда как же можно было подвергнуть Сашу тем опасностям, какие ему пришлось пережить? Он же был нужен здесь! Неужели, как научный работник, он…

Бураго еще раз прервал его:

— Как научный работник, он дал нам главное: идею. Он толкнул нас на верный путь, хотя указал не совсем точный курс. Задача оказалась куда более сложной, и его запаса знаний могло не хватить.

— Папа! — с упреком воскликнула Валя.

— А ты слушай и молчи, — строго заметил старик. — И не воображай, будто твой Сашенька превзошел все премудрости. Да-да! Все, что мог дать, — он дал. А остальное было не по его зубам.

Сосредоточенно слушавший Найденов чуть поднял руку, как ученик, просящий слова у учителя:

— Только один вопрос… Оттолкнувшись от «уха Найденова», вы и пришли к локатору, или радару, — называйте, как хотите?

— И в этом твоя заслуга, — утвердительно кивнув головой, сказал Бураго. — Но дальше своего «уха» ты…

— Согласен, во всем согласен! — заявил Найденов. — В сложностях электромагнетизма, с каким имеет дело техника радара, — я пас.

— Вот почему мы и решили оставить тебя в покое. Тем более что тут, по мнению Тараса Ивановича, создавалась возможность привлечь врага еще к одной ложной приманке — к твоему «уху». Но враг на него не клюнул. Кажется, он так увлекся нашей невидимостью, что ничего, кроме нее, и знать не желал. Он был загипнотизирован ею. Впоследствии гипноз объяснился: сам Гитлер вмешался в это дело. Маньяк приказал раздобыть секрет. С ним он намеревался стать владыкой морей и собирался даже покончить с британским господством на морях. Он грозил погибелью и американскому флоту…

— Да, да, теперь я все понимаю, — пробормотал Найденов…

Обращаясь к нему одному, как будто потерял желание убеждать остальных, Бураго пояснял:

— В сущности говоря, все это меня совсем не касалось. Это уже вышло за пределы науки. Но Ноздра держал меня в курсе… И я ему за это благодарен. Я даже не могу, да… да, даже мысленно, в душе никогда не предъявлю ему обвинения в гибели того, кто умер, играя мою роль… Ноздра предложил вызвать сюда… моего брата, Николая…

— Дядю Колю?! — Валя порывисто выпрямилась. — Ты же говорил мне, что он давно умер!..

Опять старая трубка, опять Мейнеш

— Да, одно время мы все думали, что это именно так, — после некоторого раздумья сказал Бураго. — Это, конечно, отвратительно, милая, но по своей кастовой чванливости кое-кто из нас, так сказать «старорежимных» людей, даже вздохнул с облегчением, узнав, что Николай пропал без вести. Из него, как у нас говорилось, не вышел «человек». Исключенный из корпуса, уже будучи гардемарином, за какие-то грехи, о которых начальство не любило говорить, он был отослан на флот матросом второй статьи. Конечно, и с моей стороны было совершенным свинством отнестись к его судьбе так же, как отнеслось наше, с позволения сказать, «общество». Я не нашел извинений для брата, для родного брата! Может быть, я, именно я, больше других и виноват в том, что Николай отказался от общения с нами, своими бывшими родными, совсем ушел от нас, исчез с нашего горизонта. Мы только знали, что он нанялся в одну из далеких северных экспедиций и оттуда не вернулся. Так бы, вероятно, к стыду моему и горю, я о нем ничего и не узнал, ежели бы не Ноздра: в один прекрасный день он мне сообщил, что Николай нашелся…

— И ты мне этого не сказал?! — со страхом и негодованием воскликнула Валя.

— Да, и это — еще одна из моих непрощаемых провинностей, — скорбно проговорил Бураго. — Теперь я и сам не могу дать себе ясного отчета, зачем так поступил. Вероятно, тоже что-то из области этих самых «пережитков» или «наследия», как это у вас называется: ложный стыд того, чем следует гордиться. Но… это было именно так. Николай объявился, когда началась Великая Отечественная война. И пожелал поступить в службу. Вероятно, еще раз его постигло бы большое разочарование: его бы не взяли, если бы не Ноздра. Увидев его, Тарас Иванович заметил поразительное сходство со мной. И, к чести его, у него тотчас же родилась идея игры с двойником…

— Ужасная идея! — тихо проговорила Валя.

— Это, может быть, и было бы ужасно, ежели бы Тарас Иванович мог предвидеть ее конец. Но перед ним, как и перед каждым из нас, тогда стояла только цель: сберечь тайну. Ради этого нужно было драться. Драться с врагом, который шел на все. И то, что Тарас Иванович оказал Николаю высокое доверие, приняв его услуги в этой борьбе, я могу только поставить ему в великую заслугу, дружок мой… — Бураго задумчиво покачал головой: — Только так: в великую заслугу…

Бураго подозрительно долго разжигал трубку. Она сопела, булькала и пускала клубы удушливого дыма. А он все чиркал спичку за спичкой, чтобы дать себе время найти нужные слова:

— Было бы слишком долго рассказывать все, что я узнал о годах пребывания Николая на Севере. Скажу только, что передо мною был удивительно чистый, цельный и гордый человек. Именно чистый. Это самое точное слово, какое я могу найти. И Тарас Иванович поверил: Николай Бураго сделает все, что может сделать человек для того, чтобы охранить от врага тайну своей Родины. И видели бы вы, как легко, с какой искренней готовностью мой брат пошел на это важное, но страшное и трагически закончившееся для него задание!

Бураго выколотил еще почти полную трубку и снова набил. Слушатели каждым нервом переживали эту паузу, ожидая продолжения рассказа.

— Перед отъездом мы много говорили с Николаем, — сказал Бураго, когда трубка его снова курилась. — Думаю, что это были самые интересные, в высоком человеческом смысле, беседы, какие мне когда-либо в жизни довелось вести. Вот почему иногда, вспоминая эти часы, я спрашиваю себя: а есть ли на свете тайна, в жертву которой стоит принести человеческую жизнь — одну-единственную жизнь?.. И ответа не нахожу… Не нахожу!.. Во всяком случае, утверждаю: если бы один из нас — Ноздра или я — знал, что все это кончится именно так, — мы не пошли бы на эту жертву. Я подозреваю, что знал это только один человек — Николай! Он один понимал, на что идет. Понимал и пошел. И он заслужил своей высокой посмертной награды, он сделал больше, чем все мы с вами, вместе взятые.