Кельтская волчица - Виктория Дьякова

В самом деле, стояли вдоль каменных стен сундуки кованые, дубовые и прочные, какие еще при великом князе Василии Ивановиче на Белозерье ладили, стояли они в нишах на каменных выступах в виде скамей, на всех прочные замки повешены. И сундуков таких, сколько может охватить взор, столько! Сколько тянется коридор подземный, столько и стоят они.

— Мать честная! Да бабка наша Облепиха покойная еще князей Андожских да Белозерских по нажитому добру всякого перескачет! — подивился Данила и шагнув вперед, вдруг увидел один сундук, на котором не было замка. По порыву душевному он нагнулся, рванул крышку тяжелую, да не тут — то было. Еле-еле приподнялась она, напрягаться пришлось вдвоем охотникам, чтобы откинуть ее. Но как только открыли, да фонарем посветили внутрь сундука, так и ахнули. Что там медь — засверкали перед ними лалы, изумруды и жемчуг крупный. А поверх всего, перевернутая в три раза берестою, лежала икона богородичная Иверская, пропавшая без вести из деревянного Старо-Прилуцкого монастыря, когда он сгорел в пожаре почти дотла.

— Ух ты! — Данилка протянул руку, чтобы прикоснуться к переливающимся каменьям, но Ермила остановил его: — не трожь. Из церковной утвари да окладов, видно, повыковыряно все. Да сюда сложено. Спалили монастырь да поперли все из него.

— Так его ж когда спалили — то! — удивленно воскликнул Данилка, — то еще случилось, когда бабки Облепихи и на свете не было.

— Как же не было ее, — усмехнулся Ермило, неотрывно глядя на переливающиеся драгоценности — В самый раз бабка Облепиха была тогда. Прежде никогда не верил я, про что люди сказывали, будто бабка Облепиха в доме своем демонов пригревала и при их помощи как раз в годы те, когда монастырь сгорел, а сама она молодухой была, приворожила она себе Семку-стрельца, ну, а после и сгубила его в болоте в расцвете лет. Мать моя, которая Облепихиной внучке Пелагее по мужу двоюродной сестрой пришлась, всегда говорила, что от Облепихи да от безумной сестрицы ее Фимки загулял по здешней округе бес. Вот ведь сам смотрю сейчас и глазам не верю, — покачал головой охотник, — все как мать мне сказывала, так и есть…

— А что сказывала-то? Что? Все про бесов, никак? — спрашивал его Данилка, но в голосе его кроме восхищения примешивался испуг: — кто же пожег монастырь?

— Да окрестный люд и пожег. Собрались мужики да бабы, пошли туда, все ходы да выходы перегородили — сожгли монастырь и тех, кто находился в нем.

— За что ж? — ужаснулся Данилка.

— Да за то, что демонов ублажали рьяно…

— Господи, спаси! — молодой охотник осенил себя крестом широко.

— Да, да. В той обители, как поговаривали, дьявол порезвился весело. Верховодила там всем духовная наставница монахинь, некая Аксинья, отличавшаяся писаной красотой. Она подбивала монахинь в голом виде танцевать повсюду, даже ходить так по селениям, а также обучала их любить друг дружку прилюдно. Всем же, кто при том не согласен был, Аксинья объясняла, что грех убивается грехом и для того, чтобы уподобиться своим невинным предкам, люди должны не сдерживать свои чувства и порывы, а поддаваться им и ходить голыми как праотцы. Сколько жаловались на ту Аксинью и в Кирилловский монастырь, и даже до Белозерска доходили — никто не мог с ней совладать, всех она обольщала. Вот тогда не утерпел народ. Пошел всем миром на гнездо дьявольское — все спалили и всех монахинь внутри. Только когда после вошли на пепелище, то среди послушниц ее саму Аксинью не обнаружили, как сгинула она, а вместе с ней и все драгоценности монастырские и икона чудотворная Иверская. Кто б тогда подумать мог, что все здесь, в подполе у бабки Облепихи окажется…

— Вот так раз, — вздохнул тяжело Данилко, — теперь понимаю я, почему новый монастырь подальше от прежнего построили…

Наверху в курной горнице что-то звякнуло. Оба охотника почти одновременно вскинули головы, прислушиваясь. Послышался шорох шагов, кто-то остановился на самой середине избы.

— Может, матушка Сергия пришла? — спросил, стараясь унять внезапно охвативший его страх, Данилка, — может, хочет позвать нас в усадьбу вернуться?

— Нет, не она, — отвечал ему Ермила, но у самого от напряжения скулы задрожали на лице: — она бы окликнула нас. А тут — молчок. Чужой, никак.

— Чужой? — Данилка вздрогнул. — А кто чужой, Ермила Тимофеевич? Может, тот монах с болотного острова? Или волчица? А волчица-то была, Ермила Тимофеевич? — вконец перепугано шептал Данилка, хватая старшего охотника за рукав.

— Тсс, — тот зажал ему ладонью рот, — молчи. Здесь в глуши, кто угодно может пожаловать, хоть медведь в гости заглянет. Эх, угораздило нас сюда залезть.

Новый звук долетел до них — хлопнул, закрывшись ставень. В сыром холодном воздухе быстро распространялся насыщенный цветочный аромат. Снова кто-то прошел несколько шагов — прошел легко, почти не касаясь пола и что-то прошуршало за ним. Переглянувшись, охотники на цыпочках двинулись назад к лестнице.

Приподнявшись на несколько ступеней, Ермила отважился выглянуть из подпола. Первое, что бросилось ему в глаза-то, что в горнице горит гораздо больше света, чем они оставили с Данилкой, отправляясь в подземный ход. На первый взгляд выходило, что всю избу освещают не менее двадцати свечей, — откуда только они взялись, — горящие в золоченых светцах, которых тоже прежде не было.

Свечи горели необыкновенным, темно-розовым огнем и потому вся горница казалась опутанной розово-лиловой пеленой, в которой заметно кружились бесчисленные звездочки пыли.

За дощатым столом, где недавно Ермила курил свой рог, кто-то сидел. Но из-за передвинутой колоды Ермила не мог рассмотреть, кто там находится. Он видел только носок изящной кожаной обуви, увенчанной пышной золотой пряжкой и по тому не мог определить, это женский ботиночек или сапог мужчины весьма маленького роста и скромного Телосложения.

— Что там? Что? — теребил Ермилу за полу сермяжного кафтана Данилка. — А, чего там?

Не решаясь произнести ни слова, Ермила только стукнул его слегка кулаком по лбу, давая понять, чтобы тот не выдавал попусту их присутствия. Нежданный визитер встал из-за стола, и тут Ермила окончательно убедился, что им была женщина. Длинный шлейф платья, подбитый пышным алым кружевом скользнул, прошуршав по земляному полу. Она подошла к скамье, на которой спал до того Данилка. Похоже, ее внимание привлекло старое Облепихино одеяло, усеянное яркими лоскутами, которые так любила прежняя хозяйка нищенского двора.

— Старая вошь, — донеслось до Ермилы тихое шипение, — я очень правильно сделала, что избавилась от тебя. О, отвратительные, вонючие тряпки, проеденные крысами… — пришелица откинула одеяло прочь, и оно упало на пол, так что Ермила хорошо видел его из-за колоды. Незнакомка сделала еще несколько шагов: — ты полагала, что можно наслаждаться безнаказанно и ничем не заплатить за это?