Фридрих Барбаросса - Василий Балакин

Весть о том, что император заключил союз с Александром, вызвала в Ломбардии сильное раздражение против курии. Победное настроение в союзе городов сменилось парализующей неуверенностью. Напрасно Милан, Феррара и Болонья призывали к единству, напрасно Александр слал из Ананьи разъяснения, что, мол, велись переговоры, но не принимались решения: Кремона открыто перешла на сторону императора, а за ней последовала и Тортона, вассальный город Милана. Заволновалась и верная Александру Франция. Король Людовик VII спрашивал папского легата при своем дворе, как могло случиться, что о столь важном событии ему не сообщили сразу же. Недовольство Александром вскоре приняло такие масштабы, что он был вынужден сделать официальное заявление относительно «ложных сообщений императорской канцелярии». Он разъяснял, что с императором велись переговоры, дабы обсудить перспективы заключения всеобщего мира, но не было обязательного для обеих сторон соглашения. В Ананьи с беспокойством начали сознавать, что триумф церкви, как поначалу оценивали заключенный договор, благодаря дипломатическому искусству советников императора обратился в свою противоположность.

Если еще несколько недель назад положение Барбароссы было отчаянным, то теперь наступила очевидная перемена. Сохранение договора в строжайшей тайне возродило в Ломбардии ту атмосферу неуверенности, которой немецкая дипломатия была обязана своими прежними успехами. Как по мановению волшебной палочки опять возникло недоверие среди участников Ломбардской лиги, разъедавшее их единство и лишавшее их сил для сплоченного сопротивления. То, как Фридрих использовал эти настроения в собственных интересах, как он отказался от своей манеры действовать самовластно, предпочтя довериться искусной дипломатии, свидетельствовало о происшедшей в нем перемене. Непреклонность сменилась гибкостью, обеспечившей ему превосходство над противником. Прямолинейность курса Райнальда Дассельского, которую и так не всегда удавалось выдерживать под натиском обстоятельств, сменилась полной непредсказуемостью. По поводу этой новой политики императора магдебургский монах не без иронии написал в своих анналах: «Что раньше запрещалось, то разрешено, что было разрешено, теперь запрещено». Происшедшие перемены могли показаться стороннему наблюдателю шараханьем из одной крайности в другую, а принимаемые меры, вырванные из общего политического контекста, — слабыми и недостойными. И тем не менее они служили единой цели.

Теперь для Барбароссы главной задачей было взять назад сделанные в Ананьи уступки. Еще несколько недель назад казавшееся невозможным свершилось — удалось вбить клин между Ломбардской лигой и Александром, вследствие чего тот лишился важнейшей поддержки и опять стал нуждаться в защите со стороны императора. Статья IX договора, под которым стояла и подпись папы, лишала его возможности маневрировать, поскольку он ни в коем случае не мог допустить создания третейской комиссии. Зато вынужденный отказ Фридриха от «имения графини Матильды» значил тем меньше, что его возвращение императору — новому покровителю церкви было лишь вопросом времени — если вообще дело дойдет до передачи имения папе.

Фридрих был готов исполнить шталмейстерскую службу и облобызать туфли папе Александру — ведь речь шла всего лишь о церковных церемониях. Зато он не собирался отказываться от своих суверенных прав, а тем более от господства в Италии. Какое бы развитие ни получили грядущие события, прежде всего следовало усиливать неразбериху и беспокойство в Ломбардии. Узнав, что Александр сел на сицилийский корабль, направляясь в преданную ему Венецию, Фридрих со всеми подобающими почестями, в окружении самых знатных особ Империи отправился в Равенну. Чтобы наглядно продемонстрировать ломбардцам свое тесное единение с папой, он приблизил к себе двух его кардиналов. А для того чтобы Александр сразу же по прибытии узнал, что обязательство относительно выдачи «имения Матильды» почти проигнорировано императором, Фридрих назначил двух императорских управляющих на спорную территорию, которая, таким образом, вопреки всем соглашениям оказалась в имперском управлении.

Эти демонстративные действия императора оказались столь эффективны, что Ломбардская лига, еще осенью отвергавшая какие бы то ни было переговоры с ним, сочла за благо направить к нему посольство. В присутствии кардиналов Фридрих доброжелательно принял к сведению изложенное в почтительной форме пожелание Лиги проводить собор или, как поправили кардиналы, конгресс не во враждебной ломбардцам Равенне, а в Болонье. Поскольку там располагалась знаменитая юридическая школа, профессора которой разработали Ронкальские законы, ломбардцы рассчитывали получить согласие Фридриха и действительно на удивление легко получили его, чем и были весьма обрадованы, пообещав принять участие в переговорах. Более всего им льстило то, что с ними обошлись как с равноправными партнерами, а не мятежниками.

Тем временем в Венецию прибыла папская флотилия, доставившая по бурным волнам Адриатики престарелого Александра, а также послов сицилийского короля, коллегию кардиналов, писцов, слуг, папский архив и белого коня, необходимого для совершения обряда шталмейстерской услуги. Город, еще никогда не видевший в своих стенах папу римского, пребывал в радостном возбуждении. В соборе, где римский первосвященник должен был служить торжественную мессу, не было свободного места. Народ заполнил до отказа даже просторную площадь перед собором. В обстановке величественной торжественности Александр вручил дожу, опустившемуся на колени перед алтарем, золотую папскую розу — честь, коей удостаивались только коронованные особы. Папа признавал вольную республику Венецию суверенным государством, отвергающим притязания Империи на господство.

Когда отшумели торжества и Александр уже собирался продолжить путь в Болонью, дабы открыть там мирный конгресс, доложили о прибытии архиепископа Магдебургского. Первым делом Вихман выразил свое сожаление по поводу того, что Болонья как место проведения конгресса неприемлема для немцев. Для Фридриха больше подошла бы Равенна, но он согласен и на Венецию, нейтралитет которой засвидетельствован самим папой римским. Александр был неприятно поражен услышанным. Недоумевали и кардиналы: ведь император совсем недавно высказался за Болонью. Вихман пояснил, что Фридрих поначалу не учел враждебность между немцами и болонцами. Особенно это касалось архиепископа Майнцского Кристиана, отказывавшегося даже войти в Болонью, с которой он весьма жестоко обошелся во время своего недавнего объезда территории Романьи, а ведь без его участия конгресс не мог состояться.