Витязь на распутье - Валерий Елманов

О том, что государь забыл прихватить с собой сундуки, старица вспомнила лишь гораздо позже, когда его и след простыл. Однако я заверил ее, что ничего страшного не случилось, – их возьмут мои люди, поскольку завтра мне тоже по распоряжению государя надо отбыть в златоглавую. Словом, все в порядке, мадам, не извольте беспокоиться по пустякам, и у вас имеется еще одна ночь, чтобы вволю налюбоваться на наряды, примерить ожерелья, серьги и прочие украшения, а также водрузить на голову корону.

В ответ Марфа клятвенно заверила меня, что она даже не видела, что там лежит, поскольку и не подумала их открывать, но я-то видел, что все три мои метки исчезли. Не было видно алой ленточки, краешек которой высовывался из-под крышки, да и украшения в шкатулке были сложены совершенно иначе, чем вчера, а аккуратно расправленный бобровый воротник шубы с оторочкой из соболя вообще был весь скомкан.

Словом, врала Марфа. Да оно и немудрено – слишком велик соблазн. Если бы не имелось зеркал – как знать. Не исключаю и варианта, что монахиня могла бы устоять. Во всяком случае, шанс на это имелся. Ничтожный, правда, где-то один из сотни, но он был. Однако я не зря задержался в Москве, заказывая трельяж, который вчера вместе с сундуками был внесен и установлен в углу. Устоять перед таким искушением дано только жутко уродливой старухе лет девяноста от роду, да и то при непременном условии, что она еще и слепа на оба глаза.

Я же вновь подтолкнул монахиню к воспоминаниям, наконец-то поведав ей о рассказах моего отца, самолично побывавшего на ее свадьбе с герцогом Магнусом. Разумеется, особый акцент сделал на красоте совсем юной невесты, которой в ту пору было всего ничего. Не преминул и добавить, что ныне эта красота, вступив в пору своей зрелости, ничуть не утратив от былой свежести, вместе с тем приобрела…

Много чего я наговорил. Между прочим, она меня даже не обрывала. Разве что иногда отворачивалась и смущенно прыскала в ладошку, точь-в-точь как застенчивая девчонка, всякий раз бросая на меня лукавый взгляд.

Ах ты ж кокетка!

Убедившись, что внимает она моим речам с явным благоволением, я попросил ее примерить наряды и украшения, ибо хотел бы поворотить время вспять и увидеть ту чудную красавицу и первую прелестницу строгой Риги, которая двадцать лет назад производила фурор и приводила в смятение галантных кавалеров и…

Вот тут она все-таки стала отнекиваться. Правда, исключительно из приличия. Мол, грех и вообще. Пришлось напомнить, что ей в монастыре все равно приходится подолгу молиться, так лучше когда есть за что. К тому же мне довелось слыхать от самих священнослужителей достаточно высокого ранга поговорку: «Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься».

Разумеется, согласие я получил, хотя и с многочисленными оговорками. Мол, только на краткий миг, а затем она сразу их скинет, да чтоб сей сундук мои холопы немедля после этого унесли, и чтоб…

Я только успевал кивать, а выслушав ее, покорно удалился в холодные сени, заняв наблюдательный пост и не пропуская к инокине ее прислужниц.

Облачалась она долго. Драгоценности примеряла еще дольше. С косметикой тоже возилась дай боже. Я уже изрядно подмерз, стоя в этих сенях, как она меня позвала. Но стоило мне войти, как я понял, что все это долгое время она потратила не зря. Конечно, кое-что ею подзабылось. Все-таки семнадцать лет в келье, и все эти годы носить только рясу – не шутка. Однако женщина остается женщиной и такие воспоминания держит в сердце до последнего. Словом, если кратко, передо мной предстал совсем иной человек.

Честное слово, охнул я совершенно искренне – уж очень резкими были эти перемены. Какая там Марфа – именно Мария. И полнота ее вовсе не портила, скорее уж напротив – придавала ее осанке что-то величественное. Да что осанка, когда у нее даже выражение лица и то изменилось – проступило что-то и впрямь королевское.

В себя от столь дивного преображения я пришел только спустя несколько секунд и, спохватившись, принялся вновь хвалить ее, но на сей раз очередная порция комплиментов и впрямь была почти искренней.

Где ж ты, фантазия скудная,Где ж ты, словарный запас!Милая, нежная, чудная!..Ах, не влюбиться бы в вас![109]

– Корону забыли, ваше величество, – напомнил я, метнувшись к сундуку и извлекая оттуда подарок Дмитрия.

– Ну уж енто и вовсе… – колеблясь, протянула она, но сразу же решительно махнула рукой. – А-а, чего уж там. Грешить так грешить. – И она слегка склонила голову, подставляя под драгоценный убор, который я держал в руках.

– А ведь я был прав! – твердо заверил я ее. – Внимательно посмотрите на себя в зеркало и скажите, кого вы там увидели? Если вы считаете, что этой даме, – и я склонился перед нею в почтительном поклоне, – больше тридцати трех лет, то простите, но при всем уважении к вашему величеству я не соглашусь и буду с пеной у рта отстаивать свое мнение, доказывая обратное.

Она пристально посмотрела мне в глаза и удивленно произнесла:

– Странно. В тот раз по глазам видала, что прибрехиваешь с моими летами, а тут вроде как и впрямь от души сказываешь. Странно, – повторила Мария и с видимым сожалением заметила: – Ну ладно, ступай отсель – я разволакиваться стану. Довольно уж греховодничать.

– Дозвольте лишь одну-единственную просьбу, – вновь отвесил я ей низкий поклон.

– Чего еще? – рассеянно осведомилась Мария, продолжая жадно глядеться в зеркало, словно пытаясь запомнить себя такой, какой она сейчас выглядела, на всю свою оставшуюся жизнь.

– Не сочтите за дерзость, но не могли бы переодеться позже? Остаток вечера перед завтрашним отъездом мне бы хотелось провести, общаясь не с инокиней Марфой, но с королевой Ливонии Марией Владимировной.

– А ежели кто зайдет?

Оп-па! Получается, что сама ты не против, только боишься огласки. Ну что ж, кажется, еще шаг мною сделан. И вообще, сдается, я пока что весьма неплохо справляюсь с ролью змия-искусителя.

– У крыльца избы двое моих молодцев, и уж поверьте мне, что дело они свое знают на совесть, – заверил я ее.

В ответ последовал благосклонный кивок, по величию тоже вполне подходящий для королевы, так что больше мне в этот вечер мерзнуть в холодных сенях не пришлось.

И вновь потекли воспоминания. Удивительно, но она до сих пор хорошо помнила расположение комнат в Рижском замке, и более того – даже называла имена и должности кавалеров, которые пытались за нею ухлестывать. Все мне не запомнились, да оно и ни к чему, но подканцлера Великого княжества Литовского Льва Сапегу, приезжавшего с молодым братом Яном Сапегой, а также трокского каштеляна Николая Радзивилла[110], так занимательно рассказывавшего вдове-королеве о своем путешествии на Восток, в ходе которого успел побывать и в Палестине, и в Сирии, и в Египте, и на Кипре, я записал себе на подкорку.

Авось пригодится.

Лишь под конец нашей беседы она спохватилась, что из-за меня пропустила вечернюю службу, таким образом добавив лишний грех к тем многочисленным, что скопились у нее за сегодняшний день. Ее упрек я с легкостью парировал, с грустью ответив, что одним больше, одним меньше – разницы уже нет, а учитывая то длительное время, которое ей суждено прозябать в монастыре, она их отмолит не один, а несколько тысяч раз, ибо больше тут все равно заняться нечем.

Переход к перспективам, которые ей сулила жизнь при отказе от предложения Дмитрия, оказался явно неприятен монахине. Разрумянившееся лицо ее сразу же потускнело, а в глазах явственно промелькнула тоска. Впрочем, оно и понятно: это с корабля на бал здорово, а обратный процесс – как бы не наоборот.

Особенно в ее случае.

Только что горела от воспоминаний, с улыбкой повествуя, как за ней ухлестывали ясновельможные паны, и тут на тебе – возвращайся в убогую действительность. Вместо блестящих нарядов – черная ряса, вместо разодетых кавалеров – мужички из села, вместо величественных замковых апартаментов – унылая келья. Словом, яркие, залитые солнцем картины прошлых лет, в которые она основательно погрузилась за последние часы, вдруг в одночасье сменились на убогий свет, льющийся от восковых свечей дня настоящего.

– Завтра мне надо возвращаться в Москву, – тихо, с грустью в голосе напомнил я. – Государь непременно спросит, что решила Мария Владимировна, и мне было бы очень жаль ответить ему, что она…

Я сознательно не договорил. Просто встал и, предупредив, что завтра перед самым отъездом непременно загляну, поклонившись, вышел из кельи.

– Денек-то отсрочь, – первым делом попросила меня Марфа, когда я появился у нее поутру. – Мне бы грамотку хотелось государю отписать, а пером водить – дело долгое. Разве к вечеру токмо и управлюсь…

На сей раз она выглядела не в пример хуже вчерашнего. И дело даже не в монашеском одеянии, в которое облачилась старица. По всему чувствовалось, что инокиня провела весьма и весьма беспокойную ночь, причем если и сомкнула глаза, так ближе к рассвету, а может, и вообще не спала. Во всяком случае, темных кругов под глазами и столь четко очерченных морщинок возле глаз ранее мне у нее видеть не доводилось. Впрочем, несколькими минутами позже она и сама подтвердила это. Мол, всю ночку напролет она была вынуждена молиться, прося всевышнего об искуплении ее вчерашних тяжких грехов.