Б/У или любовь сумасшедших - Ольга Романовна Трифонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она прятала пустые пакеты из-под крекеров под матрац, а утром уносила в сумке, чтобы выбросить на улице в урну. Мистер Вуд был дьявольски наблюдателен, это она поняла сразу, но и она была наблюдательна. Она заметила, что с какого-то момента он переменился. Стал суше, а его голубые эмалевые глаза еще эмалевее.
Как-то, убирая квартиру, обратила внимание на то, что он теперь запирает дверь своего кабинета. Однажды, словно невзначай, спросил, знает ли она русского писателя Тургенева.
— Нет, — коротко ответила Ирина.
— Но ведь ваши предки были славяне, судя по вашему акценту.
— Венгры.
— А… Тургенев — очень хороший писатель. Можете взять. В гостиной у меня целая полка русских писателей.
«Они что, помешались на Тургенева? Тот, контуженный, в Чеппел-Хилле тоже любил Тургенева. А может, «Муму» — шифровальная книга для всех западных разведок? Этакая Библия для шпиона. Было бы забавно».
Мистер Вуд почти перестал ходить на работу в свою лабораторию, где изучали вирус СПИДа, сидел, запершись в кабинете, и однажды, проснувшись от голода, она побрела в ванную, где у нее была заначка в виде шоколадных батончиков «Марс», и увидела свет под дверью кабинета.
Она подумала, что мистер Вуд забыл погасить лампу, толкнула дверь, увидела лысину мистера Вуда, освещенную голубым светом, а на мониторе — знакомая картинка — толстая врачиха, раскинув в стороны огромные груди и закатив глаза, колышется под ритмичным напором Раскурова.
Ирина застыла. Потом врачиха пересчитывала на столе какие-то медицинские пакетики, рядом крутился боксер, врачиха, кажется, ее звали Тая, отогнала собаку, засмеялась, топнула ногой, полы халата разошлись, обнаружилась мощная ляжка, а вот уже курчавая смоляная поросль во весь экран. «Понятно».
Ирина тихо отступила в коридор. Мистер Вуд не заметил ее присутствия, увлеченный деталями раскуровских любовных игр.
«Большие Сексуальные Игры». А это им зачем? И как они достали мою дискетку? Нормально достали. Перевели, покаты спала или делала уколы террористкам, да мало ли было возможностей? Как это пела популярная группа: «Лондон гуд бай — я здесь чужой, Лондон гуд бай — пора домой…» Зачем им все это нужно? Насколько я понимаю, мистер Вуд — химик. И что ему за интерес смотреть на ляжки Таисии, на ее раскинутые груди. Судя по всему, эта сфера человеческой деятельности его интересует слабо. А вдруг он тайный сексуальный маньяк и выкрал у меня дискетку для таких вот ночных развлечений?»
Но дискетка была на месте, на дне сумки. Значит, они ее просто перевели. Недаром в клинике ей снились формулы на белой стене, это они выуживали их из коры ее мозга. Все: хватит! Последний шанс — переправиться через реку под названием Ла-Манш и скрыться в небеспредельных просторах Франции.
Нельзя доверять адресам Джерри и нужно доверять адресам Владимира, неужели непонятно?
* * *
Хозяина в доме не оказалось, но он звонил, предупредил о возможности ее появления, поэтому три розовощекие грации-гувернантки приняли ее радушно.
Усадили ее за огромный стол в огромной кухне с закопченным, огромным же камином, постелили на уголок салфетку и накормили тончайшими хрустящими блинчиками. Блинчики полагалось запивать сидром из глиняного кувшинчика, стоящего рядом с тарелкой. Ирина вспомнила, что последний раз пила яблочный сидр лет сорок назад. Во времена сталинского террора московские магазины были просто завалены сидром, крабами, белорыбицей и прочими деликатесами. Сидр покупали для детей на дни рождения и Новый год. Детское шампанское ценою в пять старых рублей (ныне — пятьдесят копеек).
Девочки на плохом английском объяснили, что они не только гувернантки многочисленных внуков месье Фюмиза, но и помогают по хозяйству. Впрочем, в этом доме вообще нет слуг и бар, работают все, когда собираются вместе в замке. Ирина намек поняла и уже ранним утром вымыла длиннющий коридор третьего этажа, на котором ей отвели комнату.
Она ощущала необычайную бодрость и равновесие духа, хотя не спала ночь.
Оказавшись вечером в большой комнате, обставленной старинной мебелью, с тремя окнами, за которыми открывался вид на парк, она оторопела.
Это все было из сказки про Золушку, из старых романов, а главное, — из Пруста.
Лежа на высокой кровати красного дерева, она смотрела на черно-зеленые куинджиевские лунные тени деревьев, на светло-серебристое небо с прозрачной луной, слушала невероятную, но живую, не хилтоновскую за бронированными и тонированными стеклами, тишину и молила Бога только об одном — чтобы дал ей возможность остаться здесь навсегда. Пускай будет холодная зима и завоют «страшные волки Юры» (вспомнилась фраза из какого-то французского романа), пускай льет нескончаемый дождь, пришедший от близко залегшего моря — не страшно. Этот дом из гранита был построен Наф-Нафом и годился на все времена.
Усадьба представляла собой иллюстрацию к «поискам утраченного времени». Четырехэтажный, серо-розового гранита дом со старинной мебелью, портретами предков и массой ценных безделушек. Перед домом огромная поляна с вековыми дубами, за домом — парк и маленькое озеро, за каменной стеной, — маленькая усадьба садовника, за ней фамильная часовня шестнадцатого века. И все это, как драгоценность, было оправлено-окружено сложенной из старых камней изгородью, увитой плющом.
За изгородью — дорога, за дорогой — поля арендаторов с цилиндрами прессованной, ярко-желтой соломы, на другом краю поля — белые дома под черепичными крышами.
Месье Фюмиз некогда работал в посольстве в Москве, и потому в одном из старых шкафов в коридоре второго этажа нашлись книги на русском. Что еще нужно? Не мешало бы здесь родиться и прожить всю жизнь, но это непоправимо, поэтому приживайся изо всех сил, пересаженным дичком, подружись с одной из розовощеких граций, например с Патрицией, и жить станет немного легче. Жить станет веселей.
Патриция училась в Сорбонне, изучала хорватский язык и литературу, была ясна и свежа, «как роза в утро битвы». Их комнаты разделяла стена, и по вечерам, забравшись с ногами в «глубокие кресла», они болтали обо всем, что приходило в голову: об Америке, где не бывала Патриция, и об Югославии, которую уже никогда не увидит Ирина, о несчастной судьбе Роми Шнайдер и о том, как Юлий Цезарь переправлялся через Ла-Манш. Патриция
