Б/У или любовь сумасшедших - Ольга Романовна Трифонова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да не бойтесь, жмите сильнее, она прочная. Все в порядке, вот только бессонница мучает, и два раза в год должен показываться местным врачам.
Лично ему бессонница не мешает жить, он по ночам читает русского писателя Тургенева, а вот жена ушла, сказала, что ей действует на нервы, когда в доме кто-то не спит. «Кто-то» — это, значит, он. Он бы хотел жениться на русской, чтобы не забывать русского языка, но чикагские русские либо еврейки, либо украинки, либо курят, либо пьют. Он пил только сок.
Он спросил, не русская ли Ирина, у нее акцент славянский.
— Нет, я из Венгрии.
— Венгерки мне совсем не нравятся, — чистосердечно признался бывший воин и свидетель пограничных тайн. — Они очень злые, очень, очень злые. Во время восстания в Будапеште они выкалывали глаза советским солдатам и офицерам. А чем те виноваты? Виноваты комми. Вы согласны?
Ирина была согласна.
Она была первой покупательницей в «Блюминдейле».
Белый пиджак «от Валентино», скромно-элегантная юбка «от кого-то там еще», темные очки «от Тиффани».
Вынимая кредитную карточку у кассы, она зацепилась взглядом за уголок зеленой бумажки, торчащей вне одного из многочисленных кармашков. В машине она открыла портмоне, вытащила книжечку плотной гербовой бумаги, — два листка. Удостоверение личности миссис Каррисон. С фотографии смотрела большими пустыми глазами гладко причесанная женщина.
Некий фоторобот ее самой. Да-да, именно таким был бы ее фоторобот: нечто абстрактно-безликое. «Приметы: гладкий лоб, высокие скулы, большие глаза, сильный подбородок».
И все же фотография была сделана с реальной, живой женщины. «Реальной? Не похоже. Это взгляд — взгляд больного человека или… зомби. Не ее взгляд. Как же она раньше не заметила этой книжечки? Ведь, кажется, перерыла все кармашки. Книжечки не было, это точно. Книжечка меняет дело, она бы запомнила ее.
Неужели… Но ведь все это время был величайший стресс, а в таком состоянии объем внимания резко сокращается, могла не заметить, ведь не знает же точно, сколько кредитных карт в наличии и сколько денег истрачено по ним… Могла и не заметить… Не могла… Поэтому надо покидать страну Великих Возможностей. Кто-то подсунул ей Великую Возможность. Как кто? Глеб Владимирович предлагают вернуться в родные пенаты. Они могут все. Даже залезть в дупло и жить там птенцом или кукушкой. Кто это пролетел над гнездом кукушки? Это ты пролетела. Это ты полетишь дальше, но не в обновленную родину. В Европу, к старым камням. Укрыться среди них, поселиться в новом чужом гнезде. «Лети, кукушка! Лети!»
Седой мужчина в белом смокинге с белым плащом через руку был Леня, и он хотел, чтобы она его увидела. Зачем же тогда он исчез? Она снова почувствовала, что мысли ее стали зыбкими и как бы двоились. Журнал мод, который она купила в аэропорту города Дюрам, предлагал модели лета девяносто первого года. Значит, в «заведении» «ее время» длилось нормально.
В аэропорту Кеннеди она забронировала номер в «Хилтоне», отдала вещи, чтобы доставили, и на такси двинулась в город Желтого дьявола. У нее был единственный адрес — адрес родственника фермера Джеральда, живущего в Нью-Джерси. На листочке было подробно записано, как добраться. Надо взять линию РАН, ведущую от конечной станции сабвея, тридцать третьей, и выйти на остановке «Джорнал-сквер».
Но она пошла в Метрополитен-музей. Бродила по залам античности, разглядывала кратеры, скифосы, ликифосы и прочую утварь, потом набрела на картины Де Кирико и Сутина. Сутин нарисовал женщину в красном платье и черном пальто. Маленькая девочка со старческим личиком и японской челкой. Кажется, Хемингуэй обмолвился, что одна из натурщиц-подружек Сутина была похожа на японку. Наверное, она.
Потом шло пиршество Рембрандта, старых итальянцев, импрессионистов, фламандцев, все, чего и не мечтала увидеть в подлиннике. И оказалось, что радость, которую испытала когда-то, приподнимая папиросную бумагу над репродукциями в Большой советской энциклопедии, была ярче и полнее нынешней. Здесь это было выставлено для всех, а в убогой комнате на улице Александра Невского — только для нее. Почему-то вспомнилось, как во время долгих одиноких прозябаний в постели с воспалением среднего уха или другой какой-нибудь гадостью любимым развлечением было не мигая смотреть на картину «Ленин за чтением «Правды», что висела на противоположной стене.
Картина начинала расплываться, и тогда из-под газеты появлялась мышь. Вот ради этой сюрреалистической мыши и устраивала «гляделки».
По Пятой авеню дошла до Колумбус, с которой началось когда-то фантастическое путешествие. Мельком вспомнилась Наталья. Где она? Что она? Неинтересно.
Интересно, зачем Леня хотел, чтобы она увидела его?
Нью-Йорк не поражал. Если не смотреть вверх — нормальный город. Спустилась в грязное метро, доехала до тридцать третьей и поменяла замызганный вагон сабвея на серебристый Пи-эй. Села в первый вагон, потому что там был кондуктор. Кроме нее, в вагоне сидели толстая негритянка и невзрачного вида худой мужчина. Поезд несся в туннель, за окном мелькали кабели, трубы, какие-то ниши с электрощитами.
Кондуктор нажатием кнопки открывал и закрывал пневматические двери.
На станции «Кристофер» кондуктор захлопнул железную дверцу пульта и вышел. На следующей станции открылись двери с другой стороны и ушла толстая негритянка. Снова замелькали кабели, ниши, черные рельсы, укрепленные на стене тоннеля. Человек в углу вагона медленно встал и двинулся к Ирине. Теперь она разглядела его лицо — лицо мертвеца. Очень черные брови, землисто-бледная кожа. Глаза его были полузакрыты, но он шел прямо к ней. Ирина вскочила, человек вытянул руки с растопыренными пальцами. Ирина бросилась вправо, туда, где обычно в Москве была дверь к машинисту и наткнулась на скользкую железную стенку. Между пальцами человека, как в цирке у фокусника, блеснуло лезвие бритвы. Он прерывисто, как робот, повернулся и пошел на Ирину. Никогда не поверила бы, что может так кричать. Стук колес, ее крик, позвякивание какой-то железки и черный тоннель. Потому что в этом крике был не только страх перед тоненькой блестящей полоской, зажатой между костлявыми узловатыми пальцами, с ним вырвался весь ужас ее жизни в «заведении», гонок по бесконечной, чужой стране, ночлегов в мертвеннобезмолвных комнатах
