Ликвидатор - Валерий Горшков

— Значит, это вы тогда сбежали из «Золотого ручья» на вертолете вместе с генералом Крамским? — Глаза у него блестели, словно он только что засадил сотку-другую.

— Не сбежал, а выполнял приказание старшего по званию, — мне не очень хотелось отвечать на столь бестактно поставленный вопрос, но в душе я уже приготовился к тому, что именно таким образом, а не иначе, со мной и будут обращаться в ближайшие дни. — Я знал, что спасаю секретную информацию, хранящуюся на дискете.

— Которая на поверку оказалась «липовой», так? Знаю, знаю… И про похороны с посмертным присвоением звания подполковника, и про дом в Юрмале, и ещё кое-что!..

Вероятно, я действительно выглядел удивленным, потому что Шестаков несколько раз кивнул головой, как бы в подтверждение без труда читающегося на моем лице немого вопроса.

— Думаете, в бирюльки играем? Не нужно так думать. Мы работаем! Правда, не всегда так, как хотелось бы. Информации — море, а вот реализовать количество в качество… С этим проблема. — Шестаков вздохнул и отвернулся.

Когда я через некоторое время пожаловался на затекшие руки, мне застегнули наручники спереди, но все же не сняли. И генерал, и бойцы ОМОНа прекрасно понимали — я не стану делать глупости, если сам попросил о встрече со спецслужбами. Но существовала инструкция. Поэтому всю дорогу до Москвы мне пришлось провести в «браслетах». Я сидел и думал о «вскользь» сказанных Шестаковым словах насчет дома в Юрмале. Выходит, меня рассекретили уже давно, а я даже не догадывался об этом. Но почему тогда не взяли?

А что, если в одном из просторных кабинетов на Лубянке я неожиданно встречусь лицом к лицу с господином Персиковым, который посмеется от души над таким идиотом, как я, а потом… Потом меня либо подведут под «вышку» на «честном» судебном процессе, либо я пополню число сотен тысяч «без вести пропавших» граждан. Как говорил кто-то из моих знакомых: «А счастье было так близко, так возможно…»

Я снова вспомнил о том, что в Пярну никто так и не подошел к телефону, и чуть не завыл от злости и отчаяния. Неужели все зря?! Нет, нет и ещё раз — нет! Такого просто не может быть!

Дорога до Москвы пролетела довольно быстро. За эти несколько часов я столько всего передумал, прокрутил в голове столько различных вариантов развития ситуации, что в конце концов почувствовал невыносимую головную боль, а глаза у меня, как бывает при длительной работе за компьютером, стали слезиться. Мой мозг уже отказывался просчитывать возможные ситуации, но я настойчиво и планомерно продолжал его насиловать. Я просто не мог не думать о том, что ждет меня в самое ближайшее время.

Тем временем мы миновали центральную часть столицы и по небольшой односторонней дороге внедрялись куда-то в глубь старых районов с построенными еще при царе Горохе домишками. Наконец колонна из двух «Волг», милицейского «уазика» и микроавтобуса свернула в просторный глухой двор и остановилась.

Ребята из ОМОНа вытянули меня из машины и повели к выкрашенной серой краской металлической двери. Затем один из них нажал на расположенный возле неё звонок, и минуты через две нас впустили внутрь. Я сразу же вспомнил проверку на вшивость, учиненную мне Персиковым. Ни тогда, ни сейчас помещения не отличались особым шармом, а просто и бесстрастно свидетельствовали каждому вошедшему, куда именно занесла его судьба…

Я насчитал не менее восьми камер, пока меня быстро вели вперед по длинному, на удивление ярко освещенному коридору куда-то в его дальний конец. Там оказалась ещё одна железная дверь, пройдя через которую, мы очутились на уходящей вверх лестнице.

Мы поднялись на третий, последний, этаж дома и вошли в еще один коридор, но уже с мягкой и чистой ковровой дорожкой под ногами, одинаковыми, как близнецы, лакированными дверьми и расставленными возле широких окон декоративными пальмами в деревянных кадках. Потом один из бойцов легонько толкнул меня автоматом в бок, второй открыл находящуюся слева дверь, и я очутился в просторной комнате. Взглянув на сидящего за массивным письменным столом человека в форме, я невольно сглотнул слюну. Это был сам директор ФСБ, генерал-полковник Старков.

Он поднял на меня взгляд, махнул рукой в сторону ближайшего к нему стула и снова обратился к разложенным на столе документам. Я пересек кабинет и сел, внимательно глядя за периодически поднимающимися и опускающимися бровями Старкова, которого, безусловно, очень занимала находящаяся в документах информация. Но вот он, наконец, отодвинул в сторону последний лист бумаги и пристально посмотрел на меня, как бы пытаясь составить впечатление о человеке, с которым предстоит длинная и серьезная беседа.

На это ему понадобилось не больше двух секунд. Потом генерал откинулся на широкую спинку черного кожаного кресла, скрестил на груди руки и сказал, не тратя драгоценное время на ненужные приветствия:

— Итак, Валерий Николаевич, я вас слушаю. Расскажите мне всё с того самого момента, как Крамской попросил вас воспользоваться вертолётом для спасения от «мятежников» секретной информации государственной важности. Ведь так оно и было?

— Так точно.

— Хорошо. Тогда, пожалуйста, начните с этого момента и вспомните все, вплоть до минуты, когда вы встретились с нашими людьми. — Старков заметил, что я то и дело кидаю жадные взгляды на лежащую на столе пачку сигарет и, встретившись со мной глазами, кивнул.

Когда легкий, чуть пьянящий никотиновый дым в третий раз окутал мои легкие, я перевел взгляд на широкое, выходящее внутрь двора окно с успокаивающими нервы зелеными шторами, несколько секунд понаблюдал за проплывающими по хмурому утреннему небу облаками, а потом, ещё раз глубоко затянувшись, начал свой рассказ…

Порой, по мере углубления в события минувших лет, мне казалось, будто я разговариваю сам с собой и что в этой просторной тридцатиметровой комнате больше никого нет. Генерал молча слушал, время от времени кивая головой и делая какие-то пометки на чистом листе бумаги, лежащем перед ним на столе. Не знаю, что было причиной того, что в течение полутора часов Старков ни разу не перебил меня, не задал ни одного уточняющего вопроса. Может быть, дело было в том, что я старался излагать события строго в хронологическом порядке, специально останавливаясь более подробно на существенных моментах и лишь вскользь упоминая о ничего не решающих мелочах.

Я курил одну сигарету за другой и наполнял стеклянную пепельницу горой окурков. Когда пачка опустела, Старков молча открыл один из ящиков стола и достал оттуда другую. Он смотрел на меня, жадно втягивающего дым, и, казалось, этот седой, тысячу раз наученный жизнью человек в форме генерал-полковника понимает, что именно руководило мной в той или иной ситуации, и даже сочувствует мне, в один прекрасный момент осознавшему, что стою на самом краю пропасти, за которой начинается бездуховное бессмысленное существование, как у тех бритоголовых бандитов, что тысячами раскатывают сейчас по улицам больших и малых городов в сверкающих иномарках с двухсотграммовыми золотыми цепями на шеях.

И только случай, позволивший мне при помощи интуиции профессионального диверсанта стать обладателем самой большой и наиболее тщательно оберегаемой тайны «теневой власти», дал реальный шанс снова вернуться в мир нормальных, живущих по человеческим законам людей.

Я воспользовался им на все сто. Я рассказал все, что знал и о чем догадывался, и теперь, затаив дыхание, ждал решения своей судьбы и думал о Рамоне… Во всем мире для меня существовала только она одна. Только ради нее я решился на то, что мне все-таки удалось сделать в течение прошедшей ночи. Когда я закончил свой рассказ, Старков тяжело, словно вместе со мной только что вернулся из другого, параллельного, мира, встал из-за стола и медленно подошел к окну. Он открыл его, подставив лицо прохладному утреннему ветру, сложил за спиной руки и долго, наверное, не менее пятнадцати минут, стоял так, напряженно всматриваясь вдаль. Я был уверен, что мысли директора ФСБ находились сейчас где-то очень далеко от Москвы, от суеты повседневных дел и содержания лежащих на столе секретных документов. Вероятно, он размышлял о том, как сам поступил бы в той или иной ситуации, в которых оказывался я. Когда Старков снова повернулся ко мне лицом, я уже не заметил в его глазах того цепкого взгляда, которым он разглядывал меня всего полтора часа назад. Он медленно подошел к столу, опустился в кресло и потянулся за трубкой одного из восьми стоящих на столе телефонов.

— Через тридцать минут у меня должны быть Зверев и Малютин. Всё. — Он положил трубку на место и, обращаясь уже ко мне, сказал: — Ваша жена не могла никуда уехать?

Меня искренне поразило, как генерал назвал Ра-мону. Этой своей умышленной «неточностью» Старков сразу же завоевал мое полное и безоговорочное к себе расположение. Теперь я был полностью уверен — он действительно понял меня! И я готов был говорить с ним не как с директором самого могущественного в России секретного ведомства, а как со старым другом, к которому пришел за помощью.