Знамя химеры - Алексей Александров

Мрачная усмешка перекосила лицо. Я всё уже давно решил.

Крушения Империи я не допущу.

Долг перед мёртвыми. Мёртвые не платят долгов и не требуют их. В первую очередь надо позаботиться о живых, а мёртвым — вечный покой и вечная слава.

Подло?

Возможно.

Но нельзя дать втравить королевство в новую войну. Сердрик прав — мы не готовы, мы можем проиграть её.

Но не только страх перед поражением заставил меня отказаться от похода на эльфов.

Что если именно этого похода добивается неизвестный враг, направивший гоблинов на штурм Железного холма.

Полукровки, эльфы, гоблины… Нас кто-то целенаправленно стравливает, а пока мы пускаем друг другу кровь, этот кто-то добивается того, что ему нужно.

Проклятье Падшему! Незнамо кто добивается неизвестно чего. Хуже всего эта неопределённость.

Когда знаешь, кто твой враг, то тебе известно, что он может, а что нет. Ты можешь предугадать его действия, опередить намеренья и в конце концов вырвать победу. А когда ты сражаешься с тенью, все твои удары уходят в воздух.

Вопросы, вопросы, а ответов всё нет и нет. Убив герцога Уриэля, я сам оборвал единственную ниточку, ведущую к разгадке. Теперь остались только туманные намёки дракона о неком маге. Гоблин тоже говорил о маге. Слишком странно всё это: один маг вертит всем миром, включая драконов, так, как ему вздумается.

Я нервно хихикнул.

Всё это слишком напоминает детскую сказку: злой властелин мечтает покорить мир, а силы света в лице какого-нибудь доброго и благородного (а как же иначе!) рыцаря ему мешают.

К несчастью, в жизни всё не так, как в сказке. Да и не тяну я на светлого рыцаря, у меня даже знамёна чёрного цвета, и кто вспомнит, что чёрный цвет — это цвет верности, а вовсе не зла.

Очень сильный маг — так сказал дракон. Слишком просто, чтобы быть правдой. Да будь тот маг хоть в десять раз сильнее магистра Тилита — ему бы не удалось провернуть столь грандиозную игру в одиночку.

А С ЧЕГО ТЫ РЕШИЛ, ЧТО ОН БЫЛ ОДИН?

Догадка была неприятной и предвещающей ещё большие неприятности. Хотя всё самое плохое, что могло — уже случилось.

Или не всё?

Глава 22

Осколки прошлого

По занесённому снегом лесу неспешной трусцой бежал серый зверь. Мощное телосложение, крупная широколобая голова, толстый хвост. Это был один из самых опасных хищников восточных земель — королевский волк, в два раза превосходящий по размерам своих обычных серых собратьев.

Волк жадно принюхался: пахло чем-то знакомым и опасным. Двуногие! Нет. Двуногий. Один! Мозг волка лихорадочно заработал. Что одинокий двуногий забыл в его лесу? Волк не раз сталкивался с представителями этого племени, но чаще всего они приходили огромными шумными стаями верхом на лошадях. Только глупые звери становились тогда у них на пути, делаясь добычей длинных и острых стрел.

Встречались, правда, и одиночки… Противно заныла старая рана: тот охотник всё же успел ударить железным зубом, прежде чем волчьи клыки разорвали ему горло.

Этот двуногий тоже был один. В любое другое время волк, пожалуй, не стал бы на него нападать — двуногие были сильными противниками — но в глубине леса в уютном логове выводок волчат теребил пустые соски голодной волчицы. Волчице нужна еда, иначе ей не выкормить малышей. Оскалив клыки, он стал медленно подкрадываться к человеку.

Двуногий вёл себя на редкость странно. Усевшись на поваленное дерево, он задумчиво водил концом длинного резного посоха по снегу, чертя замысловатые знаки, перед ним лежал еще один двуногий. Мертвый. Волк брезгливо фыркнул, уловив запах гниющего тела. Неужели он собрался это есть? Бесшумно скользя меж стволов, серый хищник подходил всё ближе и ближе, Однако с каждым шагом тревога волка нарастала: от двуногого разило смертью. И вот, когда до вожделённой добычи оставался один бросок, человек повернулся в его сторону и усмехнулся. Приготовившегося к прыжку волка окатило волной страха, он понял, что этот странный двуногий в это мгновение решает: жить ему или умереть. Казалось бы, вот она цель, один прыжок — и его зубы вонзятся в незащищённое горло глупого двуногого, но звериное чутьё подсказывало: нет, не успеем! Эта добыча ему не по зубам. Сейчас он не охотник, а дичь. Страх смерти ушёл, осталось лишь глухое чувство отчаянья, не за себя, а за те пушистые слепые комочки, безнадёжно пытающиеся отыскать молоко в сосках голодной матери.

Долгие мгновения человек и волк смотрели друг другу в глаза. Наконец матёрый зверь не выдержал. Поджав хвост и заскулив, словно провинившийся щенок, он попятился, стелясь брюхом у самой земли, почти зарываясь в снег. Человек усмехнулся и вновь повернувшись спиной к зверю.

Поняв, что буря миновала, волк перестал пятиться и стремглав кинулся в лес. Он не помнил, как долго он бежал, петляя между деревьями. Наконец, когда звериное сердце перестало тревожно сжиматься, он остановился, переводя дыхание. Чуткий нос уловил новый, куда менее опасный запах, глаза сразу же нашли следы. Всего пару минут назад тут пробежало стадо диких оленей. По следам было видно, что одно из животных сильно хромает — лёгкая добыча. Волк оскалился и устремился по следу, забыв про неудачу со своей первой жертвой.

Встреча с хищником слегка позабавила мага. Он нарочно провоцировал зверя на атаку, однако тот оказался значительно умнее и предпочёл отступить. Маг не стал его убивать. Зачем? Дикий зверь следует своей природе — его не за что ненавидеть.

Шум битвы раздавался всё ближе и ближе, войска империи с остервенением рвались вперёд, спеша уничтожить последних из магов жизни.

— Нас теснят, мастер! Ещё полчаса — и от Бездушных останутся только воспоминания. — С первого взгляда высокого светловолосого воина можно было принять за обычного человека-наёмника, если бы не его глаза: лишённые зрачков, холодные и безжизненные, они казались кусками льда.

— Нам нужен как минимум час, — устало проговорил маг, в его сгорбленной фигуре, укутанной потрепанным плащом, было трудно узнать некогда Великого Магистра Ордена Жизни. Как иллюзорно было их могущество…

Труден путь мага Жизни. Ох, как труден! Если Боевых магов в империи насчитывалось около пары сотен, то магов Жизни было немногим больше десятка. Ими всегда восхищались: их силой и хладнокровием, их жёсткостью, балансирующей на грани с жестокостью, — и как же яростно их ненавидели! О них вспоминали только тогда, когда другого выхода просто не было: слишком тягостна была плата, единая для всех. Они приходили и спасали. В лицо их благодарили и славили, а в спину шептали проклятья.