Холодные дни - Джим Батчер

Это ощущалось несколько похоже, но оказалось более сконцентрированным, более законченным, так, словно мысль каким-то образом кристаллизовалась в нечто ощутимое. Мои запястья и лодыжки не могли двигаться потому, что Мать-Зима сказала, что именно так работает реальность. Будто магия, но магия берет семя, зерно воли и строит раму из других энергий вокруг этого семени. Требуется интенсивная практика и концентрация, чтобы сделать подобное, но в конечном итоге любая воля – лишь часть заклинания, сплавленная с другой энергией во что-то еще.

То, что удерживало меня на полу, было чистой, неразбавленной волей – такой волей, которая, как я думаю, предшествовала событиям, предваряемым фразой «Да будет свет». Это было гораздо больше, чем что-либо человеческое, оно пребывало за пределами обычной физической силы, и будь я даже Невероятным Халком, я уверен, что никоим образом не смог бы оторваться от земли, освободив себя.

– А-а-а-а… – сказала Мать-Зима во время последнего движения мясницкого ножа. – Я люблю чистые ровные края на мясе, человечек. Пора обедать.

И тихие хромающие шаги направились ко мне.

Глава 32

Медленная улыбка растянула мои губы.

Смертным при встрече со сверхъестественным всегда достается короткая соломинка. Даже большинство чародеев, с их доступом к колоссальным силам, должно подходить к таким конфликтам очень осторожно – относительно немногие из нас имеют таланты, необходимые для таких схваток. Но у смертных есть одна вещь, с которой они способны победить любого: свобода выбора. Свободная воля.

Мне понадобилось немало времени, чтобы понять это, но в конце концов догадка пробила даже мой толстенный череп. Я не мог бы бороться на руках с огром, даже имея мантию на плечах. Я не мог бы победить в магической дуэли с Мэб или Титанией, или даже с Мэйв и Лилией. Я не мог бы обогнать ни одного из Сидхе.

Но я могу отказать в повиновении абсолютно любому.

Я могу собрать свою волю против кого угодно, и знать, что битва может быть неравной, но она никогда не будет безнадежной. И, клянусь громом, я не собираюсь позволить чьей бы то ни было воле растянуть меня на полу как барашка на заклание.

Я прекратил давить на узы, стягивавшие мои руки и ноги, и начал вместо этого пользоваться головой. Я не пытался снять их, порвать их, или выскользнуть из них. Я просто усилием воли приказал им не быть. Я представил, что мои руки и ноги чувствуют себя свободными, и сфокусировался на этой реальности, направляя всю мою концентрацию на эту цель, этот идеал, этот факт.

И потом я скрестил пальцы и потянулся в себя, в то место, где потаенный архангел дал мне доступ к одной из древнейших сил во Вселенной – к энергии, называемой огнем Души. Я не знал, может ли она всегда и запросто взаимодействовать с мантией Зимнего Рыцаря. Я имею в виду – это сработало однажды, что не значит, что будет срабатывать всегда. Я чувствовал себя так, словно проглотил пару бутылей нитроглицерина, и теперь прыгаю вверх и вниз, чтобы посмотреть, что же случится, ведь в данной ситуации терять мне было нечего. Я собрал воедино огонь Души, наполнил им свою первобытную волю и бросил получившийся сплав на мои узы.

По мнению Боба, огонь Души – одна из фундаментальных сил во Вселенной, изначальная энергия творения. Она не для смертных. Мы получаем ее, срезая кусочек собственной души, нашей жизненной энергии, и превращая ее в нечто иное.

Боб выдающаяся личность, но есть вещи, которых он просто не понимает. Его определение неплохо в качестве отправной точки, но в нем присутствовало нечто, слишком удобно измеряемое количественно. А душа – не то, что можно взвесить и измерить. Она больше, чем какая-то отдельная вещь. И так как душевный огонь взаимодействует с душой способом, который, я уверен, никто не понимает, то само собой, огонь Души тоже не какая-то отдельная вещь.

И в этом случае, в данный момент я каким-то образом точно знал, что может душевный огонь. Он превращает меня, мою суть, все, что делает меня тем, что я есть, в энергию, в свет. Когда я включил мою объединенную волю и пылающую суть моего бытия вместе, я тем самым не давал суперзарядку магическому заклинанию. Я был недостаточно умен, чтобы отыскать слабое звено в колдовстве. Я не пользовался моим знанием магии, чтобы использовать то, что делал мой враг. Я метнул все, что делал, все, во что верил, все, что выбрал, все, чем я был – против воли древнего существа тьмы, ужаса и зла, фундаментальной силы этого мира.

И ни узы, ни воля Матери-Зимы не смогли сдержать меня. Раздался резкий, мерцающий звук, словно металл напряжен до предела и начинает поддаваться, но звук более музыкальный, и слепящий белый свет залил тьму и ослепил меня. Прогремел гром, и ужасающая сила вырвалась из моих запястий и щиколоток, выбросив ударную волну обнаженной кинетической энергии – всего лишь тень настоящих сил в действии, их побочный продукт – в пространство вокруг меня. И в слепящей белизне я уловил образ покрытой пеленой сгорбившейся темной фигуры, метнувшейся, чтобы наткнуться на что-то твердое.

А я был свободен и, подтянувшись, встал на ноги.

Я сделал шаг назад, ожидая, что развернулся я не во плоти, и волна облегчения прошла по мне, когда спина моя уперлась в каменную стену. Я ощущал ее с каждой своей стороны, а моя рука прошлась по чему-то твердому, возможно, по небольшой полке, сделанной из деревянной планки. Я сбил ее с колышков, которые ее поддерживали. Она упала на грязный пол со звяканьем и звоном маленьких тяжелых стеклянных баночек.

Я прижался к стене, потрясенный, задыхающийся – и, хватая ртом воздух, проговорил своим самым глубоким и сиплым голосом:

– Никто не посадит на цепь Халка!

Затем я услышал шуршание одежды, кряхтение и едва различимый тихий свист воздуха. Не стану корчить из себя хладнокровного героя в этой ситуации. Какой-то инстинкт подсказал мне, по какой траектории движется тесак, и я резко отдернул голову в противоположную сторону. Когда мясницкий нож ударился в стену, где только что был мой череп, полетели искры, а лезвие вошло в стену так, словно это был не камень, а гнилая сосна. Там тесак и остался, дрожа и издавая слабый вибрирующий звук.

Мне надо научиться держать свой проклятый рот закрытым! Я сжал зубы и стоял тихо, не давая врагу понять, где я могу находиться в этой темноте.

Долгое время было тихо, если не считать дыхания, которое я пытался замедлить, и самой тишины. А потом сквозь черноту прорвался ужасный скользкий звук. Он исходил из древней глотки Матери-Зимы: щелканье, словно панцири роящихся жуков-могильщиков. Звук полз по воздуху будто поток трупных червей, прогрызающих себе путь сквозь гниющее мясо. Он коснулся меня, и это было легко и омерзительно, словно прикосновение обсиженного вшами пера стервятника, и я попытался вдавиться в стену, чтобы стать ближе к камню и дальше от этого звука.

Мать-Зима смеялась, кудахтала.

– Так, – сказала она. – Вот оно как. Возможно, ты все-таки не совсем бесполезен, а, человечек?

Насколько я понимал, у Матери-Зимы был полный набор кухонных ножей. Я собрал свою волю для защитного заклинания, но так и не произнес его. Магия для фэйри – как вода и воздух. У меня имелось подозрение, что Мать-Зима прекрасно обустроилась бы во всех заклинаниях.

– Так это было испытание? – прошептал я, прикрывая рот рукой, чтобы не выдать, где стою.

– Или пища, – прохрипела она. – Сойдет и то, и это.

И тогда помещение озарил яркий свет.

Я подумал, что какая-то массивная сила залила то место, где я стоял, но через секунду понял, что это была дверь. А светом был свет солнца, с тем золотым отливом, какой бывает осенью. Я прикрыл глаза рукой, прячась от света, но мгновение спустя осознал, что стою в маленьком простом домике средневекового вида – в одном из таких я бывал прежде. В нем все было из дерева, кожи, глины – и все ручной работы. Стекла в окошках – волнистые и полупрозрачные. Чистенькое, милое место – не считая большого и уродливого кресла-качалки в одном из углов. Да, и еще полки, где из маленьких глиняных горшочков, запечатанных воском, разлилась какая-то жидкость.

– Ты иногда бываешь чрезмерно драматичной, – пожаловался женский голос, столь же нежный и мягкий, насколько отвратительным был голос Матери-Зимы. Говорившая секунду спустя вошла в дом – типичная бабушка в простом платье и зеленом переднике. Ее длинные волосы, серебряно-белые и тонкие, были увязаны сзади в небольшой аккуратный узел. Она передвигалась с некоторым трудом, но излучала энергию, как неуемно-активная пенсионерка, а ее зеленые глаза, обрамленные сеткой морщинок, были ясными и внимательными. Мать-Лето держала в руке корзину с поздней садовой зеленью и, пока я хлопал глазами, она вошла, тихо произнесла слово, и дюжина маленьких вихрей тут же очистили окна домика от толстых слоев сажи, залив все внутри еще более ярким и теплым светом.