Между страхом и восхищением: «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945 - Герд Кёнен

Тексты с обвинениями не меньшей тяжести можно найти в тот же период и во Франции, где перед лицом большевистской революции и германо-советской агитации против Версальского договора возродились старые темы «дела Дрейфуса» о «немецких евреях», теперь, правда, под знаком большевистской мировой революции, финансировавшейся на немецкие деньги{753}.

Но на еще более высоком уровне дискуссии подобного рода велись, видимо, и в Соединенных Штатах, сотрясаемых лихорадочными волнами «Red Scare»[133], где министерства и комитеты Конгресса тщательно исследовали вопросы «German-Bolshevik Conspiracy»[134][135] и в этих рамках — роль евреев в мировой войне, от еврейских банкиров из России в нью-йоркском Истсайде до еврейских банкиров немецкого происхождения (вроде Якоба Шиффа или Варбургов[136]){754}. В такой атмосфере в 1920–1921 гг. был сфабрикован и распространялся от имени Генри Форда и с опорой на его авторитет большой антисемитский памфлет «The International Jew»[137], который может быть причислен к самым богатым материалами, самым толковым и самым значительным попыткам объяснить непосредственно угрожающее или уже существующее в зачаточном состоянии еврейское мировое господство исходя из обстоятельств того времени{755}.

По сравнению с этим немецкая антисемитская литература первых послевоенных лет отличалась явно большей истеричностью и агрессивностью, но и большей провинциальностью. Антибольшевистские нотки играли в ней, как уже отмечалось, существенно меньшую роль, чем в западном антисемитизме, — и наоборот, у немецких противников большевизма антисемитские настроения выражались значительно слабее, чем можно было ожидать. Еще менее немецкие антисемиты (как, вообще говоря, и антибольшевики) были русофобами; напротив, почти все — вплоть до раннего Гитлера — поначалу делали ставку на совместную немецко-российскую освободительную акцию и на создание континентальной оси как единственно возможного и логичного пути к освобождению от «цепей Версаля». Лишь когда на «национальную Россию» уже нельзя стало рассчитывать, Гитлер в «Моей борьбе» радикально вывернул эту центральную перспективу, с которой связывали свои надежды антисемиты, и заменил ее бредовыми грезами о «новом германском походе» и «жизненном пространстве на востоке».

3. Двоякий ревизионизм

Реальные особые отношения, завязавшиеся с самого начала между Германским рейхом и Российской советской республикой по ту сторону всех идеологических симпатий или антипатий, сохранились и после окончания войны, теперь уже в форме двух видов ревизионизма, питавших друг друга.

Подчеркнутый официальный «антибольшевизм» правительства в последние недели войны и в первые послевоенные недели был связан, помимо имеющих под собой почву реальных страхов перед переворотом, хаосом и эпидемиями, с крайне беспочвенным ожиданием, что союзники хотя бы частично сохранят германскую мощь на востоке. Лелеялась надежда, что совместная оборона против большевизма может под руководством Вильсона перерасти в «новый порядок» в Европе, при котором часть захваченных немцами территорий или, во всяком случае, зоны влияния на востоке будут рассматриваться как компенсация за ожидаемые уступки и жертвы на западе. Германия, заявил вице-канцлер Пайер уже в октябре 1918 г., после осуществления желанного «мира по Вильсону» останется естественным гарантом новых стран-лимитрофов, отколовшихся от России и подвергающихся угрозе с ее стороны. Поэтому он ободрял своих соотечественников: «В восточном направлении мир снова открыт для нас». Ситуация там «для нас мирная, мирной она и останется, нравится это нашим западным врагам или нет»{756}. В переводе на общепонятный язык: пусть на западе война проиграна, но на востоке она выиграна!

Неслыханное ожесточение, овладевшее немецкой общественностью весной 1919 г., когда стали просачиваться первые сообщения об условиях мирного договора, не в последнюю очередь питалось этой иллюзией, лелеемой еще до наступления военной катастрофы. Моментом, который резко изменил настроение немцев, стало третье продление перемирия в феврале, когда германскую армию в ультимативном порядке принудили очистить всю Польшу, включая территорию провинции Позен (Познань). Вскоре после этого стало известно, что Данциг и Верхняя Силезия также отойдут Польше. Затем в июне поступило распоряжение, что остающиеся в Прибалтике германские войска тоже подлежат выводу, и стало ясно, что за потери на западе никакой компенсации на востоке не будет, совсем даже наоборот. Новые центральноевропейские государственные образования задумывались в том числе и с целью отделить посредством cordon sanitaire Германский рейх от Востока и особенно от большевистской России.

Ответное возмущение было направлено прежде всего против новой республики Польши, которая благодаря французской поддержке и за счет бывших германских и российских территорий выросла до размеров региональной великой державы. Польша, однако, еще отнюдь не удовлетворила свои амбиции, что доказали проводимая ею политика организации путчей в спорных пограничных с Германией районах и ее военное вмешательство в российскую Гражданскую войну. Это оставшееся практически неизменным антагонистическое отношение рейха к Польше представляло собой одно из роковых обстоятельств, сохранявшихся на протяжении всего Веймарского периода до 1933 года.

Большевизм как фоновая угроза

В этой конфликтной ситуации громогласные заклинания по поводу большевистской опасности становились все более двусмысленными, даже в тех случаях, когда формулировались как недвусмысленное предложение западным державам. Так, в декабре 1918 г. генерал Грёнер, временный главнокомандующий, в одном меморандуме предложил американскому верховному командованию организовать «совместное подавление» большевизма, «чтобы противостоять этой опасности, обрушившейся как чума на Европу; если она угнездится в Германии, то не остановится и на Рейне перед победоносными войсками маршала Фоша». Фактически дело сводилось к предложению (или даже требованию) прервать демобилизацию и выставить новую германскую армию в качестве защитницы новых государств Центральной и Восточной Европы. Когда адресаты данного меморандума расценили (справедливо) это наглое требование как «bluff»[138] и отвергли его, Грёнер ответил угрозой немедленного поворота кругом: «Пусть лучше Германия станет большевистской, чем позволит себя поработить; даже в национальных кругах раздаются громкие голоса, призывающие объединиться с революцией на Востоке, чтобы не позволить европейскому Западу выйти из этой войны без ущерба для себя»{757}.

Подобные попытки шантажа не только сопровождались, но и провоцировались постоянными спекуляциями в союзнической прессе на тему «альянса между большевизмом и национализмом в старонемецком духе» (как писала парижская газета «Тан») или даже серьезными опасениями, что «Германия, лишенная всяких надежд, станет добычей большевистской заразы» (по словам лондонской газеты «Обсервер»){758}. Лихорадочные усилия западных союзников добиться выдачи арестованного в Берлине Карла Радека или, по крайней мере, получить сведения о его показаниях и судебные решения германских властей также, по-видимому, диктовались сильным страхом. Однако особая союзническая комиссия, которая прибыла в Берлин, чтобы вскрыть планы и связи Радека, оказалась менее восприимчивой, чем ожидалось, к намекам германских властей о конспиративных связях Радека с французскими или британскими солдатскими комитетами{759}.

Наряду с переговорами победителей в Версале имелись уже серьезные предложения, вышедшие, например, из-под пера знаменитого социолога Макса Вебера и опубликованные в газете «Франкфуртер цайтунг» в марте 1919 г. Идея Вебера состояла в образовании с большевистской Россией «объединения, преследующего общие интересы (Interessengemeinschaft)». Передовые статьи с аналогичной тенденцией появлялись также в газетах «Фоссише цайтунг» и «Дойче альгемайне цайтунг». Главный редактор газеты «Форвертс» Фридрих Штампфер разразился даже прорицаниями в духе Кассандры: «Если верно то, что Антанта сообщила о принятых там решениях, в которых торжествует самая бесстыжая алчность, то никакое германское правительство не должно подписывать… этот документ. Но отсутствие договоров с Западом подтолкнуло бы нас с точки зрения мировой и экономической политики к России, и тогда проповедовавшаяся в ходе всей войны определенными кругами “восточная ориентация” пережила бы в измененной форме свое воскресение… В таком случае Германия, как и Россия, была бы вынуждена со всей своей революционной энергией вырваться за пределы государственных границ»{760}.