Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осенью 1990 года сам Комитет госбезопасности уже не был политически единым и сплоченным. Все его сотрудники оставались членами партии, но многие уже хотели дистанцироваться от коммунистического прошлого[521]. В марте 1990 года 2756 сотрудников КГБ с разрешения своих начальников приняли участие в открытых выборах в Верховный Совет РСФСР, а также в региональные и местные Советы, и многие были избраны[522]. Группа офицеров КГБ из Свердловской области направила коллективное письмо в Верховный Совет РСФСР – они писали, что Комитет должен служить интересам государства, а не интересам местных партийных чиновников. К тому же рядовые сотрудники уже давно не понимали, какие задачи должны решать. Коллегия КГБ на Лубянке сочла это серьезным нарушением внутренней дисциплины, но никто не был наказан[523]. Летом 1990 года отправленный Крючковым в отставку генерал КГБ Олег Калугин выступил с неслыханно откровенной критикой советской тайной полиции и разведки. Вместе с Гдляном и Ивановым он выступал на митингах оппозиции, собирая десятки тысяч людей. По представлению КГБ Горбачев подписал указ о лишении Калугина звания и пенсии. Но это лишь добавило тому влиятельности – он стал депутатом от «Демократической России» и в октябре уже был одним из самых популярных ораторов на конференции этого движения[524].
Была ли у КГБ возможность совершить ползучий переворот в сентябре 1990 года? Люди, знавшие Крючкова, решительно отвечали: «Нет». Глава КГБ вел себя как человек, не способный даже пальцем пошевелить без одобрения Горбачева. В апреле 1990-го Шебаршин говорил в интервью журналисту: «У КГБ и разведки нет собственных политических интересов. Это инструмент, государственный орган, который помогает государству осуществлять его политику»[525]. Несколько лет спустя Шебаршин подтвердил в своих мемуарах: «На протяжении многих лет нас всех воспитывали в духе жесткой дисциплины, подчинения вышестоящим, веры в их служебную и государственную мудрость»[526].
Чтобы оказывать влияние на Горбачева, Крючков использовал свой любимый прием – снабжал его тщательно подобранной информацией. Шеф КГБ сеял в сознании советского лидера подозрения по поводу членов его окружения и их намерений. Черняев с сожалением отзывался об этом в своем дневнике в феврале и марте 1991-го: «М. С. (Горбачев) имеет слабость» к секретам, которые ему сообщает КГБ, особенно когда они касаются его главного соперника Ельцина и его американских партнеров[527]. Горбачев любил получать перехваченные КГБ западные отчеты и разведданные. Крючков работал в сговоре с Валерием Болдиным, помощником и руководителем аппарата Горбачева. Чем больше Горбачев опасался растущего влияния Ельцина и лидеров «Демократической России», тем больше полагался на искаженную «эксклюзивную» информацию, которой его снабжали Болдин и Крючков. Получали ее с помощью «прослушки» – тайной записи разговоров в офисах и даже личных бесед между лидерами оппозиции.
К концу 1990 года отчеты КГБ Горбачеву продолжали составляться тем обычным слогом и с той оптикой, которая сформировалась в годы холодной войны и брежневского правления[528]. Крючков был одержим темой советской «пятой колонны» и ролью ЦРУ и западных НКО в вербовке большого числа добровольных осведомителей в советских верхах. По словам шефа КГБ, «определенные круги в Соединенных Штатах и американские секретные службы» нацелились в Москве на тех, кто называл себя «демократами» и сплотился вокруг Ельцина, а также на широкие слои столичной интеллектуальной элиты. Крючков проникся убеждением, что Шеварднадзе, Черняев и в особенности Александр Яковлев были американскими агентами влияния. Он также писал, что находящийся в Вашингтоне Международный валютный фонд активно продвигает в Советском Союзе свои взгляды на экономические реформы[529]. В материалах КГБ отмечался необычайно бурный рост прозападных настроений и проамериканских взглядов в рядах советского правящего слоя, особенно после шока, вызванного падением Берлинской стены в 1989 году. В то же время в новой политической атмосфере КГБ утратило возможность предпринять что-либо против этих «агентов влияния» и их предполагаемых американских спонсоров. Осенью 1990 года Геннадий Бурбулис, советник Ельцина, встречался с Крючковым и запросил специальное разрешение привезти американских друзей и политических спонсоров в Свердловск, который все еще был «закрытым городом». Крючков подписал бумаги без всяких возражений[530].
11 декабря 1990 года Крючков выступил по телевидению и заявил, что неназванные «деструктивные силы», которые «в изобилии морально и материально подпитываются из-за границы», активизировались и нацелились на «подрыв нашего общества и государства и ликвидацию Советской власти». Возникновение товарного дефицита шеф КГБ объяснил действиями оппозиции, а также организованной преступности. «Многие трудности, которые мы переживаем на пути к оздоровлению нашей экономики, – добавил он, – также были созданы действиями многих наших зарубежных партнеров, которые, по существу, близки к экономическому саботажу». При этом Крючков поспешил добавить, что КГБ совсем не хотел бы вернуться в «старые времена» полицейской слежки, доносительства и ущемления свобод. От этой речи у многих, включая западных дипломатов, мурашки пробежали по спине, но она была явно одобрена Горбачевым[531].
КГБ все еще вызывал инстинктивный страх в советском обществе, но не у Горбачева. Советский лидер считал Комитет важной и даже естественной частью своего аппарата и жизнеобеспечения. Ведь КГБ гарантировал его личную охрану, снабжал информацией, отвечал за связь, логистику и за всю домашнюю обслугу. Огромная группа сотрудников Девятого управления КГБ сопровождала Горбачева и охраняла его бронированный лимузин во всех поездках по стране и особенно за границей, что стоило немалых сумм государственному бюджету. Могло казаться, что советский лидер работал внутри комфортного мирка, который создавался и обслуживался КГБ, учитывая его запросы и слабости. И создавалось впечатление, что Горбачева это устраивало.
КОМПЛЕКС НЕУВЕРЕННОСТИ
Согласно демонологии «Демократической России», антикоммунистических националистов и борцов с «тоталитарным государством», военно-промышленный комплекс считался реакционной, зловещей, окутанной тайной силой – наряду с партией и КГБ. Во время парламентских дебатов радикальные демократы и популисты оглашали фантастические, но, к сожалению, непроверенные, цифры расходов ВПК. Они не могли поверить, что официально заявленные расходы на оборону могли позволить Советскому Союзу конкурировать с Соединенными Штатами, чей оборонный бюджет превышал 300 миллиардов долларов. Один из парадоксов поздней советской истории заключался в том, что сотни тысяч работающих в ВПК инженеров, ученых и техников выходили на митинги, требуя демонтажа военно-промышленного комплекса, который давал им работу.
На деле ВПК переживал время неуверенности – своего рода кризис идентичности. В течение 1990 года около 300 тысяч молодых и высококвалифицированных служащих комплекса перешли работать в кооперативы, занимавшиеся доходным бизнесом вроде экспорта дешевых материалов и импорта персональных компьютеров[532]. Также ВПК столкнулся с резким сокращением государственных инвестиций
