Сирота с Манхэттена. Огни Бродвея - Мари-Бернадетт Дюпюи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Стук подкованных копыт по каменистой дороге все учащался, и с той же быстротой прибывала в нем ненависть. Жюстену хотелось плакать, кричать.
«Это не могло случиться с ней… Только не с ней, моей принцессой! Где? Когда? Откуда знает Жан? Боже, если б я знал раньше! Неудивительно, что она рассердилась, что я живу в замке с этим мерзавцем, с этим старым козлом, как говаривала Мариетта!»
Мысли теснились у него в голове, одна ядовитее другой. Жюстен снова взмахнул хлыстом, как раз в том месте, где дорога посреди дубовой рощи делала резкий поворот.
— Осторожнее, мсье! — завопил конюх, из последних сил цепляясь за сиденье.
Лошадь слишком резко взяла в сторону, правое колесо угодило в выбоину, полную грязи, и лопнуло. Секунду двуколка еще катилась на одном колесе, потом опрокинулась.
— Церера! Стоять! — крикнул Жюстен, свалившись на землю.
Роже спрыгнул в момент поломки. Высокий, атлетически сложенный, он успел перехватить поводья, но лошадь протащила его еще несколько метров, прежде чем остановилась.
— Мсье, вы не поранились? — спросил он.
— Нет, я в порядке. Распрягай Цереру, оставь одну уздечку.
— Слушаюсь!
— Перочинный нож при тебе? Хорошо! Перерезай подпруги, я поскачу без седла. Мне как можно скорее нужно в замок! Сам дойдешь пешком.
Жюстен вспрыгнул на лошадиную спину, мокрую от пота, и тут же пустил Цереру галопом. Это была послушная лошадка, приученная ходить в упряжке, но Жюстен не единожды ездил на ней верхом, и элементарные команды она знала.
Последние три километра, отделявшие его от Гервиля, он проскакал в состоянии измененного сознания, одержимый одной мыслью: обвинить Гуго Лароша в отвратительном преступлении, привести в замешательство, а еще — бить, бить до тех пор, пока из сердца не выплеснется до капли клокочущая, разрушительная ненависть.
Нью-Йорк, в квартире у Леа и Батиста Рамберов, в тот же день
Антонэн, сидя на диване, накрытом отрезом дешевой хлопчатобумажной ткани, слушал разговоры взрослых за чашкой кофе после хорошего обеда. Одна рука у него была в гипсе, на перевязи, резвиться было запрещено, и мальчик отчаянно скучал. Взгляд его синих глаз скользил по лицам, задерживаясь разве что на лице матери. Сегодня Элизабет сделала особенную прическу — заплела косы и уложила их на голове «венком». Мальчику эта своеобразная корона из волос казалась странной.
А еще здесь была Леа Рамбер — миниатюрная, нервная, говорливая, с распущенными по плечам кудрявыми черными волосами. Антонэн ее побаивался с того самого момента, когда Леа расцеловала его, что-то приговаривая на незнакомом языке. Она все повторяла по-чудному звучащие слова: «povero carino»[41] и «che bello»[42].
Леа, которой было уже почти сорок, чаще обычного переходила на итальянский: с недавних пор у них жила кузина, эмигрировавшая с их общей родины, итальянского региона Венето. Девушку звали Оттавия. Эта смуглянка с зелеными глазами и яркими, как вишня, губами казалась Антонэну очень красивой. Впрочем, с не меньшим восторгом он поглядывал на белокурую Агату с молочно-белой кожей и испуганными глазенками. Девочка сегодня не пошла в школу — поправлялась после тяжелого гриппа.
Батист Рамбер и Анри Моро его не интересовали. Мужчины беседовали о работе, выкуривая сигарету за сигаретой. У них сегодня совпали выходные — редкий случай. И Леа им воспользовалась, чтобы устроить праздничный обед: тот, что был назначен на 12 марта, отменили из-за сломанной руки Антонэна.
— Почему бы ему не пойти в комнату Миранды, где есть игрушки? — обратилась к Элизабет хозяйка дома. — Мячики и надувная собака.
— Что, если он снова наделает глупостей? Снова поранится? — возразила молодая мать. — Лучше пусть будет у меня на глазах.
— Он будет вести себя хорошо. Ты слишком его опекаешь, — отвечала подруга. — Идем, Антонэн!
Мальчик все слышал про игрушки, поэтому охотно побежал за Леа. Элизабет, пользуясь моментом, стала собирать со стола грязную посуду. Попутно она поглядывала на Анри, который сегодня держался отстраненно.
«Сердится! Мы две недели не виделись, — думала она. — Но я ведь написала ему на следующий же день, объяснила про Антонэна. Я не могла оставить его ни на минуту!»
— Мне помогать, мадам? — спросила Оттавия, которая уже понимала немного по-французски.
— Нет, благодарю! Хорошо, когда есть чем занять руки. Посуду я тоже сама помою, — отвечала Элизабет. — Вы каждый вечер делаете это в ресторане, так что сегодня отдыхайте!
Оттавия кивнула, улыбнулась. И быстренько перенесла свое внимание на Анри Моро, ловя каждое его слово.
— Ну вот и славно! II rаgаzzinо[43] доволен! — объявила Леа, вернувшись из соседней комнаты.
— Леа, кузина Оттавия хочет выучить французский и английский, так что разговаривай на этих языках, — одернул ее муж.
— Само собой выходит, Батист, я не нарочно! — стала оправдываться супруга.
Все еще немного хмурясь, она подошла к Элизабет, хлопотавшей у мойки. Новая квартира Рамберов была намного комфортабельнее прежней, в Бронксе. Теперь у семьи был водопровод и отдельный — в квартире! — туалет.
— Ох уж эти мужчины! — вздохнула пылкая итальянка. — Если их слушать, жить будет очень скучно. Как поживаешь, Элизабет? С дядей помирилась?
— Нет. И в ближайшее время ноги моей не будет в его магазине, — тихо отвечала молодая женщина. — А еще мне снова стали сниться кошмары.
— Плохие сны, когда ты видишь будущее?
— Не знаю, были ли это эпизоды моего будущего, Леа, но это было ужасно. Есть одно отличие, я даже записала его в блокнот: ощущения были странные, как если бы некоторые сцены я уже переживала в прошлом. Хорошо, что я могу тебе рассказать. Бонни теперь далеко, а она всегда меня выслушивала.
— А ваша прислуга, Норма? Она же тебе нравится.
— Не хочу ее пугать. Норма — девушка суеверная. Ма я тоже не рассказываю, она пугается, как только разговор заходит о мистике, — из-за Скарлетт Тернер.
— Лисбет, рассказывай мне! Можешь приходить в любое время, когда захочешь. Кстати, будь бдительна: моя кузина строит глазки Анри. Смотри, как бы он не ускользнул сквозь пальцы… Оттавия хочет поскорее выйти замуж, чтобы иметь свой дом и больше не работать. Заметила, как она нянчится с Агатой?
Женщины перешептывались, не привлекая ничьего внимания, благо плеск воды в мойке заглушал голоса. Элизабет оглянулась, посмотрела на Оттавию.
— Мило с ее стороны, что она развлекает Агату. Леа, придумаешь такое! Девочка меня беспокоит. Она очень болезненная.
Анри резко встал из-за стола, снял с крючка кухонное полотенце.
— Дамы, предлагаю свои услуги! Вы моете тарелки и стаканы,
