Первая Мировая война - Анатолий Уткин

Новый главнокомандующий русской армии

Западные союзники продолжали считать, что союз с Россией нерасторжим. Историк А. Тойнби указывал в 1915 г.: "Россия присоединилась к битве на стороне свободы наций. Если ее усилия в совместной с западными державами борьбе решат ее исход в пользу нашего общего дела и мы осуществим столь желаемое переустройство Центральной Европы на национальной основе за счет германского и венгерского шовинизма, у России не будет ни воли, ни силы далее сдерживать процесс приведения в порядок собственного дома... Россия положила свои руки на плуг истории, и она уже не может избежать своей участи"{351}.

В то же время "единство Российской империи соответствует интересам почти всех национальностей, составляющих ее". Тойнби указывал и на главную угрозу: "Малороссийский элемент образует почти треть всей расы, и, если он будет оторван от основной массы и создаст собственную орбиту притяжения, это в критической степени ослабит всю систему... братоубийственная борьба ослабит силу обоих фрагментов и повредит концентрации их энергии".

Результатом будет, в худшем случае, крушение Российской империи, в лучшем — продолжительный политический паралич. Чтобы избежать этой катастрофы, малороссы должны отставить свой партикуляризм и абсорбироваться в неделимой общности "Святой России"{352}.

Проантантовские силы в России в самые тяжелые дни отступления русских армий создали широкую политическую коалицию, которую олицетворял в Думе "Прогрессивный блок" — союз основных политических партий ради достижения победы. Царь произвел ряд персональных перемещений. Как уже говорилось, в середине июня 1915 г. военным министром вместо Сухомлинова стал инициативный генерал Поливанов. Создаваемые по всей России Военно-промышленные комитеты — их число превысило 220 — явились, по существу, последней попыткой России достичь самодостаточности в условиях войны индустриального века. 20 июня 1915 г. создается Особое совещание по обороне, которое мобилизует силы русской буржуазии для создания базы производства вооружений на русской земле. Был поставлен исторический вопрос: достаточны ли эти силы? Какие еще усилия являются исторически и стратегически необходимыми?

Немцы были удовлетворены уходом князя Николая Николаевича с поста верховного главнокомандующего, они считали его жестким, умелым противником, обладающим железными нервами. Некоторые его стратегические идеи Людендорф оценивал как в высшей степени смелые и блестящие. Немцы справедливо не рассчитывали встретить блестящую стратегическую мысль у занявшего критически важный пост царя Николая.

Военный кризис поставил под вопрос и древнейшее русское установление монархию. В этот час поражений император Николай II совершил шаг, против которого его уговаривали все министры и в пользу которого безоговорочно выступала лишь его супруга. Он принял личное командование над русской армией. На заседании Совета министров Сазонов со всей страстью выступил против этой идеи. "Это настолько ужасно, что в моем сознании полный хаос. Россию толкают к краю пропасти".

Министр Кривошеий: "Россия переживала и более тяжелые времена, но никогда не было времени, когда бы все возможное было бы сделано для усложнения уже невозможной ситуации... Мы сидим на бочке с порохом. Нужна единственная искра, чтобы все взлетело в воздух... Принятие императором командования армией — это не искра, а целая свеча, брошенная в пушечный арсенал"{353}.

Царь Николай объяснил этот свой шаг крайностью положения и исторической ответственностью монархии. "И да будет на то воля Господня, так прокомментировал он свое решение перед императрицей и фрейлиной Вырубовой. — Новая страница открывается, и только Господь Всемогущий знает, что будет на ней написано"{354}.

Нужно отдать должное его пониманию национальной жертвы, ставящей вопрос об ответственности верховного правителя. Но рассуждения его в эти дни никак не могли вызвать радужных надежд и оптимизма западных послов: "Быть может, для спасения России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой".

Сама постановка вопроса пронизана обреченностью. В донесениях посла Палеолога мы читаем такие строки: "Когда мистицизм заменяет собой государственный разум, положение становится безнадежным. Отныне я готов ко всему".

Он впервые шлет в Париж пессимистический прогноз развития события в России: "До самого последнего времени можно было верить, что раньше конца войны не следует ожидать революционных беспорядков. Я не могу утверждать этого теперь. Вопрос отныне заключается в том, чтобы знать, будет ли Россия в состоянии выполнять действенным образом свое назначение как союзница".

Англичан тоже обеспокоило принятие царем функций верховного командования армией. Беседуя с царицей, посол Бьюкенен заметил, что разделяет опасения совета министров по поводу решения царя. В случае неудач русской армии династия будет поставлена под удар. К тому же "совмещение обязанностей самодержца великой империи и верховного главнокомандующего — задача непосильная для одного человека"{355}.

Осторожные иностранцы, критикующие царское решение, не знали характера императрицы Александры Федоровны. Мистицизм совмещался в ней с твердой убежденностью в том, что долг обязывает монарха быть твердым, даже демонстративно твердым. Императрица не только не разделяла опасения послов, но, напротив, полагала, что ее супругу следовало взять на себя главнокомандование с самого начала войны. Западные представители по достоинству оценили волевой порыв императрицы. Она демонстрировала большую твердость, чем супруг. Бьюкенен предполагал, что в результате обращенности императора к военным делам царица Александра Федоровна станет "фактически управлять Россией". Впрочем, она и не скрывала своих новых амбиций. "Царь, к сожалению, слаб, — имела смелость публично утверждать она, — но я сильна и буду такой и впредь".

Так началось, пишет американский историк Б. Линкольн, "роковое партнерство двух родившихся не под счастливой звездой суверенов, которые не ощущали ни собственной ограниченности, не исключительной сложности захватившего их политического течения. На фронте Николай, не получивший надлежащего образования стратег и неумелый администратор, командовал русскими армиями, в то время как Александра, убежденная в том, что проницательность в государственных делах "исходит не от мудрости, а от некого инстинкта, даруемого Богом", играла роль самодержца в Петрограде"{356}.

В недоброе время взялась царская чета за прямое управление Россией. Страна потеряла Польшу, часть Прибалтики и Белоруссии. Подошел к концу государственный ресурс, что-то надломилось в русском государстве. Именно тогда Брусилов написал, что, став главнокомандующим, "царь нанес последний удар по себе"{357}. Генерал Алексеев подсчитал что лишь семеро из десяти воинов на линии фронта имели ружья. Армия нуждалась во всем — в телефонах, телефонном проводе, противогазах, гимнастерках, сапогах.

Следует напомнить, что Верховное командование довольно долго искало оптимальное место для размещения ставки. Рассматривались такие города, как Калуга и Орша, — требовалось прежде всего наличие подходящего жилья, близость к фронту, удобные коммуникации. В конечном счете выбор пал на небольшой Могилев. Против говорило само имя города, но предрассудками пренебрегли. Подходящее место для общих собраний — местный кафешантан и гостиница "Бристоль". По мнению очевидца, Могилев был "дурно пахнущим, прибитым бедностью городом" без библиотек, с четырьмя трамваями на лошадиной {358}. Говорили о "хулиганствующей молодежи" городка.

На четырнадцатом месяце великой войны Николай II прибыл в Могилев. Свое место в рабочем вагоне император занял со слов о милости Божьей. Начиная с 5 сентября царь Николай, этот деликатный и внимательный человек, живет в скромном вагоне стоящего в тупике поезда, передоверяя основные военные решения подлинному таланту этих грустных дней — генералу Алексееву. Рядом губернский город Могилев, где в губернаторском доме жил столетием ранее наполеоновский маршал Даву, некоторые дома помнят полководцев Стефана Батория. Здесь Петра I встречали хлебом и солью, а Екатерина II повстречалась с австрийским императором Иосифом II. Николай II писал о "прекрасном виде на Днепр и на окрестные дали"{359}. Дни здесь были скрашены обильными, хотя и простыми обедами. Пили только вино. Царь любил разъезжать по округе на автомобиле.

Россия сама производила новую самооценку, но и внешний мир формировал новое впечатление. Теперь посол Бьюкенен уже не говорил царю лестных слов о русских и англичанах как о грядущих хозяевах земли и моря. Напротив, обеспокоенные поражениями своего союзника, западные державы стали указывать на слабые места своего восточного партнера. Во время аудиенции 5 ноября 1915 г. речь шла о базовой некомпетентности русского экономического механизма. Британский посол говорил царю, что "передаваемые ранеными солдатами рассказы о поражениях и колоссальных потерях, вызванных отсутствием снаряжения, — следствие некомпетентности и коррупции чиновников — произвели большое впечатление и распространили недовольство"{360}.