Первая Мировая война - Анатолий Уткин

В Петрограде военный министр Поливанов 30 июля предупредил своих коллег по совету министров: "Деморализация, уход в плен и дезертирство принимают огромные пропорции"{337}.

В самой России началось противопоставление косной монархической системы и не допущенных к управлению прогрессивных сил — то был пролог к 1917 г. 14 августа 1915 г. кадет Аджемов, выступая в Думе, так обозначил наметившееся в обществе противостояние: "С самого начала войны общественное мнение поняло характер и громадность борьбы; было понято, что не организовав всю страну мы не добьемся победы. Но правительство отказалось это понимать, правительство отвергло с презрением все предложения о помощи".

Процветал непотизм. Военное министерство заключало военные подряды внутри своего семейного круга, работала система привилегий и предпочтений. Оно не сумело организовать всю страну, более того, своими действиями военное министерство невольно содействовало созданию в стране устрашающего хаоса. В обществе начало расти возмущение. Впервые прозвучало обвинение, которое спустя полтора года сделает сосуществование государственных и общественных структур почти невозможным.

В нейтральной Швейцарии в первой половине сентября 1915 года состоялась конференция европейских социал-демократов, выступающих против продолжения войны. Среди российских делегатов выделялись В. И. Ленин и Л. Д. Троцкий. Итоговый манифест конференции призывал к немедленному миру и одновременной "войне классов" во всей Европе. Эти идеи разделяли довольно широкие круги пацифистов. Живший в Швейцарии Альберт Эйнштейн поделился с приехавшим из Франции Роменом Ролланом: "Победы в России оживили германское высокомерие и аппетит. Наилучшим образом немцев характеризует слово "жадные". Их почитание силы, их восхищение и вера в силу, их твердая решимость победить и аннексировать новые территории очевидны".

После страшных поражений 1915 г., когда русская армия подключилась к тому, что уже давно стало рутиной на Западе, — к окопной позиционной войне, в России стало вызревать чувство, что западные союзники если и не предают своего союзника, то пользуются людской массой русских как щитом в своей обороне, что Россия одна несет на себе бремя настоящей войны. Впервые часть общественного мнения России стала прямо или косвенно выражать ту идею, что Франция и Британия будут вести войну до последней капли русской крови. Именно в это время главная патриотическая газета "Русский инвалид" печатала сообщения вроде того, что на Западном фронте союзники в течение дня боев захватили дерево. Растущие антивоенные чувства неизбежно стали частью "национального мятежа" против союзников. При этом русский капитализм стал мишенью народного возмущения отчасти и потому, что он был самым вестернизированным элементом русского общества.

Славянская душа снова показала традиционную необычайную легкость перехода от восторга союзнической лояльности к подозрению в отношении вчерашних кумиров. Братские обьятия были забыты довольно быстро. В России, пишет посол Бьюкенен, "негативные чувства против нас и французов распространились столь широко, что мы не имеем права терять время, мы должны представить доказательства того, что не бездействуем в ситуации, когда немцы переводят свои войска с Западного на Восточный фронт".

Именно в это время начальник британского генерального штаба генерал Робертсон заявил, что, если англичане и французы не выступят на Западном фронте, русские неизбежно придут к идее сепаратного мира. Эти опасения стал разделять и король Георг V.

Далеко не все наблюдатели июньского (1915 г.) погрома в Москве против немцев понимали, что это было начало большого исторического "погрома" против Запада в целом, против всего иностранного. Вышедшее наружу национальное чувство уже не разбиралось, "где дурной германизм, а где хороший Запад". Осуществленный в эпоху отчаянного отступления русской армии в Польше, этот погром в определенной мере знаменовал начало новой эпохи. Светлые, устремленные на Запад корабли Петра стали тонуть в темной ненависти к иностранной силе, оказавшейся столь расчетливо более могучей и истребительной. Возможно, одним из первых ощутил начало новой эпохи посол Палеолог, писавший, что "русские начали терять свою привычную моральную восприимчивость", что "они готовы к бунту против всего, лежащего за их западными границами"{338}. Русская нация стала приходить к выводу, что союз с Западом не может быть оплачен такой огромной кровью.

Между тем западные союзники постарались ослабить германское давление на Россию. 25 сентября 1915 г. французские дивизии начали наступление в Шампани, а английские — севернее, у Лооса. Англичане впервые применили газ, удушив шестьсот германских солдат. Но германские пулеметы еще раз посрамили мнение генерала Хейга, высказанное пятью месяцами ранее Британскому военному совету: "Пулемет является переоцененным видом оружия, и двух пулеметов на батальон вполне достаточно".

Теперь германские пулеметы косили элитные британские части, поля были усеяны мундирами цвета хаки. Редьярд Киплинг, потерявший в эти дни единственного сына, вопрошал: "Кто вернет нам сыновей?" А на Восточном фронте англичанка Флоренс Фармборо, служившая санитаркой в русской армии, записала в свой дневник: "Все в беспорядке и смятении. На город недавно совершил налет германский цеппелин, около железнодорожной станции разрушены два или три дома, а в самом городе панику вызвали зажигательные бомбы".

В эти же дни пять цеппелинов нанесли удар по Лондону.

Осень 1915 года оказалась несчастливой для всей антигерманской коалиции. Обескураживала сама статистика. В течение первого года войны в плен попали миллион семьсот сорок тысяч ее солдат и офицеров. Даже страшной ценой потерь России не удалось удержать свои польские провинции. Южнее австрийцы вернули себе Черновцы. Только в конце ноября 1915 года русским войскам удалось стабилизировать свой фронт. Англичане гибли у Лооса (60 тысяч погибших), французы в Шампани (почти 200 тысяч погибших){339}, не достигая при этом никаких видимых результатов. Новый западный союзник России — Италия получила жестокое боевое крещение на реке Изонцо. А на Балканах 5 октября началась массированная артиллерийская подготовка австро-германского вторжения в Сербию. И, хотя французы и англичане немедленно высадились на севере Греции, в Салониках, военное счастье отвернулось от Антанты и ее союзников и здесь. Орудия союзников не помешали немцам и австрийцам переправиться через Дунай, вынудив сербов 9 октября покинуть Белград. Австрийцы в тот же день пересекли границу Черногории, а через два дня к центральным державам присоединилась Болгария. Ее войска преградили дорогу французам, и войска центральных держав начали добивать войска антантовских стран поодиночке. С практическим исчезновением сербского фронта австрийский главнокомандующий генерал Конрад увидел возможность заключения сепаратного мира с Россией, о чем доложил императору Францу-Иосифу в меморандуме от 22 октября. Но немцы были в упоении, и все более сервильная Вена упустила эту единственную, видимо, возможность спасти свою многонациональную империю.

Все более высокомерен был кайзер. Американского посла Джеймса Джерарда он предупредил от поставок подводных лодок англичанам и счел нужным высказаться по поводу будущего: "Я не потерплю никаких глупостей от Америки после окончания этой войны".

Вождей центральных держав можно понять, их войска одерживали победы буквально на всех фронтах. Австрийцы опрокинули итальянцев у Изонцо. Французы отступили в Шампани. Англичане потерпели сокрушительные поражения в Галлиполи и в Месопотамии. Англичанам удалось даже уговорить французов эвакуировать фронт в Северной Греции, но царь Николай послал премьеру Асквиту телеграмму с сожалением по поводу этого решения. В результате Китченер и Грей возвратились во Францию и аннулировали прежнее решение. "Добрые чувства между союзниками, — сказал Китченер, — восстановлены"

Но не чувства тех, кто видел недостатки стратегии. Дэвид Ллойд Джордж выразил чувства многих, когда "взорвался" в палате общин: "Слишком поздно двигаться там, слишком поздно отправляться здесь. Слишком поздно мы пришли к этому выводу, слишком поздно мы начали свои операции, слишком поздно их готовили! В этой войне движения союзных войск осуществляются под этим издевательским знаком "слишком поздно", и если мы не сделаем ускорения, проклятие падет на наше святое дело, которому отдано так много крови храбрецов"{340}.

Под давлением Жоффра было выработано совместное решение о наступлении на Западном фронте летом 1916 года одновременно в северном и южном течении реки Соммы, на фронте в шестьдесят километров. (Жоффр оптимистически полагал, что немцы подходят к пределу своих возможностей, что их резервы иссякают. В то же время создаваемая Китченером новая британская армия и нарастание артиллерийской мощи союзников позволяли надеяться, что на Сомме судьба войны будет все же решена).