Верь мне - Елена Тодорова

меня и вмиг деформировало все внутри. Я забрала сына, переехала к отцу и подала на развод. Но после долгих размышлений о том, как лучше для Саши, вынудила себя вернуться к мужу. Я стала сильнее и еще жестче, относилась к семье как к работе. Я прогнула под себя Игнатия. Я стала главной. Для всех и во всем. Муж был выше меня только там, где я ему это, ради общего статуса, позволяла. Ничто не могло выбить меня из равновесия. Даже если случались какие-то затыки, я со всем без лишних проблем справлялась. Пока в нашей жизни не появилась эта девчонка. В один момент все пошло наперекосяк. Я утратила контроль. Потеряла уверенность и безграничное чувство власти. И даже тогда я старалась не поддаваться эмоциям. Слезы – проявление слабости. Я не плакала на протяжении восемнадцати лет. Но сейчас… Разжимаю ладонь и позволяю себе разрыдаться.

Мой сын… Мой ребенок… Мой единственный мир в опасности!

А я не знаю, как ему помочь.

Мне плевать на эту девчонку! Я переступала через многих. Но сына своего я оставить не могу. Ни за что и никогда. Даже если он живет ею, я живу им!

Я не могу… Не могу его потерять!

Господи… Что же это такое?! За что?!

– Я до сих пор не могу поверить в то, на что ты пошла, чтобы разлучить их. Ты поступила еще хуже, чем твой отец с нами, – голос Полторацкого из моей памяти режет меня на ремни с не меньшей жестокостью, чем это произошло ранее в реале.

– Я пыталась спасти сына.

– И вместо этого ты сама его погубила. Ты в курсе, что он хотел убить Софию, а затем себя?

– Нет… Это невозможно… Нет…

– Ты заставила этих детей гореть в аду!

– У меня не было другого выхода!

Не было… Не было… Не было…

Когда я узнала, что Саша снова встречается с этой Богдановой, пришла, конечно же, в ужас. Мне стало страшно, что она ему что-то расскажет, что выставит меня в дурном свете, что вновь разрушит нашу семью… Но позже, когда улеглись первые эмоции, я поняла, что с возобновлением этих ненавистных мне встреч мой ребенок ожил, что в его глазах снова появился блеск, что на лице вновь стала мелькать искренняя улыбка. Я не могла все это игнорировать, как бы плохо не относилась к этой проклятой Соне.

– Ты больше не будешь вмешиваться. Ты оставишь их в покое и позволишь самим во всем разобраться.

Чужие слова давно не имели на меня влияния. Но с Полторацким срабатывало что-то забытое, нечто живое и трепетное, что заставляло меня покоряться любому внушению.

Кроме того, была та самая отстраненная улыбка Саши, которую я ловила случайно, и от которой у меня каждый раз сжималось сердце.

И все же я до последнего отвергала предположения Тимофея, что мой сын взялся за месть и разворошил змеиное кодло. Понимая, насколько это опасно, я просто не могла это принять.

Пусть бы уже чем угодно занимался… Делал с компанией отца, что вздумается… Женился на ком хочет… Только не война с Машталерами!

Господи, только не это!

Но, как я уже успела убедиться, самый страшный кошмар всегда сбывается.

«Что же ты наделал, сынок? Что же ты наделал?», – сокрушаюсь, заливаясь слезами.

Все, что беспокоило ранее, отходит на второй план. Господи, да даже не на второй… Так далеко, что часть непримиримых эмоций попросту теряется.

Если Игнатий узнает… Когда он узнает… Когда просечет все Машталер… А тут еще эта свадьба… Что будет? Что Саша задумал? Господи… Как это теперь останавливать?!

Мне нескоро удается собрать себя в кучу. Наверное, если бы не осознание того, что сын должен вот-вот вернуться домой, я бы еще долго валялась там, куда меня сама жизнь опрокинула на задницу.

Умываюсь, уничтожая поплывшие следы косметики. Расчесываюсь и привожу в порядок одежду. Горсть таблеток для понижения артериального давления никак не хочет продвигаться по пути следования в желудок. Те встают в горле удушающим комом. Приходится выпить много воды и съесть найденный у сына кусок подсохшей пиццы. Следом еще стакан воды выпиваю. Лишь после этого могу спокойно дышать и трезво думать.

Встаю у окна и принимаюсь ждать. Хуже этого, как говорится, только кого-то догонять. Но ничего другого мне не остается. Тереблю пальцами нательный крестик и беспомощно смотрю в темнеющий двор.

Какой кошмар… Столько времени прошло, а у него в квартире до сих пор ее вещи… На видных местах… Будто и не уезжала… Пижама под подушкой… Не смею выбросить, хоть желание все уничтожить велико…

Что ж такое?.. Как дальше быть-то? Что делать? На чем фокусироваться?

– Не остынет он. Если бы мог перегореть, уже бы справился, – вновь голос Тимофея из глубин моей памяти подрывает последние нервы. – По-твоему больше не будет, Люда. Один шанс спасти отношения с сыном – встать на его сторону.

– Думаешь, этот шанс еще есть?

Сколько же ночей я задавалась этим вопросом! Ответа не находила. Но если есть хоть один процент, готова попытаться. На себя плевать уже. Все неважно. Господи, мне бы только чтобы Саша уцелел. Если бы зависело от меня, в эту же секунду жизнь свою отдала.

Мальчик мой… Сынок… Что же ты наделал?..

Что же…

Что же все мы наделали?

Когда во дворе, наконец, появляется новенькая машина сына, сердце сжимается с такой силой, что кажется, взглянуть ему снова в глаза так и не успею. Сама не знаю, каким чудом все-таки преодолеваю первый, несомненно, пугающий приступ.

Иду к столу, чтобы налить себе еще стакан воды. Пока выпиваю, Саша входит в квартиру. Включает верхний свет, который я, ограничившись напольным торшером, трогать не стала.

Удивленным сын не выглядит. Ему как будто даже безразлично.

Только вот в его воспаленных блестящих глазах, в каждой его черточке, в каждом движении горит, словно неизлечимый недуг, боль. Вижу это, и сердце подвергается второму испытанию на прочность. Его разрывает на части. Дышать нереально. И спросить, что случилось, возможности нет. Знаю, что делиться не станет. Замкнется еще глубже в себе.

Эта девчонка снова в городе… Неужели из-за нее так пылает? Снова? Сколько можно?!

– Что ты здесь делаешь, мама? – выдает глухо, почти так же удушающе безжизненно, как звучал до мая.

Содрогаясь, обхватываю себя руками.

– Нам нужно поговорить.

– Не нужно, – бросает это и уходит.

Поколебавшись, следую в спальню за