Город каменных демонов - Андрей Ерпылев

– Черный габбро?[42] – перебил искусствовед, себя в этих материях профаном отнюдь не считавший. – Из шведских или карельских месторождений?

– Точно. Я и не помнил название-то… спасибо за подсказку, – съязвил Роман. – Только не из месторождений, а из МЕСТОРОЖДЕНИЯ. В единственном числе. Из остальных вроде бы тот же самый камень, и по составу, и по виду, и по характеристикам… Да не совсем тот. И поэтому большая часть статуй, которые скульптор наваял в молодости, так статуями и осталась. Жизни в них ни на грош, ни на копейку. Хотя попробуй тронь хоть одну – живые вступятся… Корпоративность, блин!..

Женя вспомнил свои исследования и признал, что старлей прав: непоседами все-таки были далеко не все творения фон Виллендорфа.

– Но тут я не Копенгаген, как говорится, – махнул рукой Роман. – Да и батя мой названый тоже не все просек. На что уж немцы доки – и те не сразу въехали. Только когда специалиста одного из концлагеря вытряхнули и сюда притащили – все вытанцовываться помаленьку начало.

– Химика? Минеролога? Петролога?[43]

– А при чем здесь этот петро… Всякое вроде слышал, то такое… Да нет, ученого одного, историка выкопали. Спеца по мифологии прибалтов. Или славян прибалтийских?.. А-а, одна хрень! Еще раз пардону просим…

– Ничего, – махнула рукой девушка: не с руки ей как-то было после всего случившегося рдеть, как майской розе, от случайной мужской обмолвки.

– Так вот, – продолжил милиционер. – Месторождение то было открыто на месте древнего языческого святилища. Викинги считали, что на этом самом месте их богатырь Сигурд завалил какого-то зловредного дракона. Ну, там все честь честью: сожрал сердце – стал мудрым, как утка, только водоросли не ел… Искупался в крови – стал неуязвимым…

– У немцев в их эпосе «Песнь о Нибелунгах» тоже есть такой эпизод… – подхватила Вера. – Герой Зигфрид побеждает дракона…

– Во-во! Только кровь ту он, конечно, не в ванну сливал. Дракон, он ведь большой был… Богатырь тот дырку ему в пузе проделал, встал под струю, искупался, а кровь дальше – фьюить, и в землю ушла. Вот тут-то самый попс и начинается! Кровь драконья вроде бы пропитала землю, запеклась и превратилась в тот самый черный гранит, из которого Виллендорф статуи свои рубил. Этим, дескать, и объясняются свойства оживающих статуй.

– А почему же статуи уже во времена Орденского завоевания оживали?

– А-а! Отчим вам тоже эту муть читал?

– Частично.

– Я ее в свое время от корки до корки проглотил… Батя книженцию с немецкого перевел, на машинке распечатал, я и прочел. Там ведь про рыцарей было… Как хороший роман читалось. Дар, видать, у Сергея Алексеевича был писательский. Это ведь не просто перевести, как справочник какой-нибудь технический, нужно, а чтобы складно вышло… Эх, лучше бы книжки писал!.. По роману этому немецкому выходило, что викинги про камень этот все в свое время подметили и тоже героев своих вырубали, а потом на чужих землях ставили, чтобы сторожили. А может быть – выдумки это… Только немцы в конце концов свой гранит получили, синтетический так сказать. Каким макаром – не пытайте, не знаю. Только вот заключенных сюда привозили и привозили целыми эшелонами, а куда те девались – неизвестно… Наверное, за неимением драконьей крови, человеческую к делу приспособили…

– Ох!.. – зажала рот рукой журналистка. – Это…

– А чего тут невиданного? Фашисты на такие дела вообще мастаки были. Помните, наверное, такого доктора Менгеле?[44]

Молодые люди помнили…

– И что же они из своего синтетического габбро делали? – Женя видел, как неприятна поднятая тема Вере, и старался отвлечь рассказчика от чересчур натуралистических подробностей. – Это ведь у них, как ты говорил, получилось?

– Получилось. И еще как. Пойдемте…

Роман, ловко лавируя между всяческими механизмами, какими-то ящиками и просто завалами мусора, провел спутников в дальний конец действительно огромного помещения.

– Жалко, верхний свет не включается, – словно извиняясь, сконфуженно пробормотал он. – Прогнило что-то… При свете это еще больше впечатляет. Но и так тоже сойдет…

Он сдернул пропахший соляркой брезент с чего-то, напоминающего очертаниями фрезерный станок (Князеву довелось в студенческие годы подрабатывать на заводе, поэтому подобные термины не были для него пустым звуком), и отступил в сторону, чтобы захватить призрачным кругом света как можно больше.

– Любуйтесь!..

Вот теперь и искусствоведу, и журналистке стало понятно, что, пытаясь повторить достижения фон Виллендорфа, немецкие инженеры вовсе не стремились к внешнему сходству с его гениальными творениями…

Существо рождалось снова, и на этот раз это снова происходило совсем по-другому…

Оно уже не было Седовым.

Оно было сразу десятком Седовых, разорванных на отдельные личности и перемешанных между собой. Все равно как если бы кто-то напечатал книгу на стеклянном шаре, а потом разбил этот «фолиант» вдребезги. Тогда частица текста хранилась бы на одном кусочке, частица на другом… И все это – бессвязно, отрывочно, без всякой надежды собрать когда-нибудь воедино…

Вот старший лейтенант Седов, вскинув ладонь к шлему, рапортует какому-то крепышу средних лет с большими звездами в петлицах о…

…о «неуде» по поведению, размашисто влепленном Верой Тимофеевной (в просторечии Верандой) сразу на три графы дневника. И все из-за чего? Из-за лягушки, принесенной в школу и посаженной в портфель Милке Коноплевой, в которую тайно влюблен с самого первого класса.

Отец, наверное, выпорет. Ох, как тяжело нести тяжелый…

…тяжелый… нет, не тяжелый, а неподъемный камень врезается в плечо, перекашивает все изможденное тело набок. Бросить! Сейчас же бросить, пока не хрустнул позвоночник! Но нельзя, эсэсовец на вышке только и ждет этого…

Осколки памяти никак не хотят складываться друг с другом, будто детали головоломки, рассыпанные по столу. Удалось сложить только крошечный кусочек, а впереди еще целая гора цветных и черно-белых, грустных и радостных, горьких и маняще-сладких воспоминаний, чувств, эмоций, составлявших когда-то единое целое. И конца-краю этой горе не видно… И будет ли он вообще, этот конец?

Если бы еще не мешались чужие, совсем посторонние осколки, кусочки чьей-то жизни, а может быть, и не одной жизни, а множества… Слишком уж они разнородны, эти винтики и шестеренки, составлявшие когда-то механизмы под названием «люди»…

И от невозможности собраться, осознать себя как единое целое, от горестного понимания, что это все – конец и никогда уже не вернуться ему в нормальное, человеческое состояние, откуда-то изнутри, рожденное миллионом разнообразных чувств, осколков чувств, перемешанных, как на палитре сумасшедшего живописца, поднимается одно-единственное цельное желание: мстить, мстить и еще раз мстить…