Безупречный шпион. Рихард Зорге, образцовый агент Сталина - Мэтьюз Оуэн

Шелленберг впоследствии заявлял, что договорился с самим начальником службы безопасности рейха, чтобы к Зорге относились как к потенциальному советскому агенту, и это положение вещей сохранялось около года до ареста Зорге японцами. Однако факты это опровергают. Если Шелленберг действительно был убежден, что Зорге – советский разведчик, он шел на огромный риск, позволяя ему работать в посольстве и при этом пользоваться допуском к секретной информации и доверием Отта, Томаса и DNB. Более вероятно, что добытая Шелленбергом информация лишь бросала на Зорге тень подозрения, но не более того. На самом деле местами “свидетельства” против Зорге – например, убежденность Шелленберга, будто Зорге “был в хороших отношениях с праворадикальными кругами в Германии в период с 1923 по 1928 год”, – были бесконечно далеки от истины. Значительную часть этого времени Зорге жил в Москве, о чем Шелленберг, разумеется, не знал. Свои мемуары “Лабиринт” (ставшие мировым бестселлером) бывший глава внешней разведки Германии начал писать в 1949 году, находясь на скамье подсудимых по обвинению в военных преступлениях[4]. Автор мемуаров хотел изобразить себя патриотом Германии и, что еще более важно, всезнающим руководителем разведки. Тем не менее арест Зорге глубоко потряс Шелленберга и РХСА, поставив их в весьма неловкое положение: потрясение было столь велико, что даже спустя несколько недель немцы все еще возмущались, заявляя о невиновности Зорге. В словах Шелленберга о том, что он так рано раскусил Зорге, явно чувствуется стремление постфактум представить события в более выгодном для себя свете[5].

Совершенно точно можно сказать, что в нацистском аппарате безопасности, безусловно, возникли подозрения. Однако при выполнении приказа Гейдриха установить наблюдение за Зорге у Шелленберга возникли оперативные затруднения. В спецслужбе рейха при посольстве Германии в Токио не было такого сотрудника, который бы обладал достаточным опытом в контрразведке, чтобы заманить в ловушку агента калибра Зорге. Точнее, такого человека не было, пока в марте 1941 года на столе Шелленберга не оказалось досье полковника Иозефа Альберта Мейзингера.

Мейзингер состоял во фрайкоре с Рейнхардом Гейдрихом в начале 1920-х, когда будущий руководитель нацистской разведки был рядовым сотрудником баварской полиции. В нацистской тайной полиции оба нашли потом свое истинное призвание. С 1933 года Мейзингер занял свою нишу в тайной государственной полиции, гестапо, став экспертом по вопросам гомосексуализма, нелегальных сексуальных отношений между евреями и арийцами и абортов (запрещенных нацистским законодательством). Мейзингер отправил тысячи “асоциальных” элементов в концентрационные лагеря, сыграв ведущую роль в чистке рядов министерства иностранных дел от лиц, подозревавшихся в гомосексуальности[6]. В сентябре 1939 года Мейзингер был назначен в оккупированной Германией Польше заместителем командира айнзацгруппы IV, эскадрона смерти, уничтожавшего противников нацистского режима. 1 января 1940 года, получив повышение до штандартенфюрера (полковника), Мейзингер возглавил полицию в округе Варшава, где развернул жестокую кампанию массового уничтожения поляков и евреев[7]. В числе его самых страшных преступлений был массовый расстрел 1700 человек в лесу у села Пальмиры, казнь 55 произвольно отобранных варшавских евреев в наказание за убийство польского полицейского и казнь 107 поляков в наказание за убийство двух немцев[8].

За эти и другие, менее публичные, проявления садизма и жестокости Мейзингера вскоре прозвали Варшавским мясником [9].[11] К марту 1940 года руководство было настолько потрясено ужасающим поведением Мейзингера, что даже гестапо добивалось его ареста, намереваясь судить за военные преступления. На следующий год, после начала операции “Барбаросса”, подобные действия стали стандартной практикой айнзацгрупп, действовавших на территории СССР.

Но в 1940 году они вызвали шок. Даже Шелленберг, не чуравшийся насилия, отмечал, что из “огромного досье”, собранного им на Мейзингера, “следовало, что он был кровожаден и развратен едва ли не до утраты человеческого облика”[10].

К счастью для Мясника, его старый Kampfkamerad (боевой товарищ) Гейдрих вмешался, избавив Мейзингера от грозившего ему военного трибунала и возможной казни. “Мейзингер слишком много знал”, – писал Шелленберг, очевидно ссылаясь на их давнюю совместную службу с Гейдрихом[11]. Чтобы спасти положение Мейзингера, был достигнут компромисс. С благословения Гейдриха и Шелленберга его отправили в посольство в Токио в качестве атташе по вопросам полиции. Полковника гестапо, словно опасную бациллу, отправили на восток на подводной лодке кригсмарине. Шелленбергу удалось найти человека, которому было по силам вести расследование против таинственного Зорге.

Прибыв в Японию в начале апреля 1941 года, Мейзингер, безусловно, произвел фурор. Как рассказывала одна немка в Токио, он казался столь “устрашающим, что у меня подкашивались ноги, когда я заходила к нему в кабинет”[12]. В посольстве поговаривали, будто бифштексы с кровью Мейзингер ест прямо руками. Официально он занимал должность офицера связи рейха с японскими спецслужбами. Но вскоре стали распространяться слухи, что его настоящая задача – выискивать внутри германского сообщества врагов Третьего рейха.

На приезд Мейзингера, представлявшего смертельную угрозу для его шпионской карьеры и жизни, Зорге отреагировал очень просто. При первой же возможности он пригласил этого устрашающего человека выпить с ним в Гиндзе. За пивом в отеле “Империал”, в “Ломейере”, “Золоте Рейна”, “Фледермаусе”, “Льве Гиндзы” и других излюбленных питейных заведениях Зорге прибегнул к своему старому трюку – как это было с Оттом, Веннекером, Шоллем, Мацки и прочими. Как и Зорге, Мейзингер был в Первой мировой войне рядовым пехотинцем в составе 230-й минометной роты Баварского саперного полка. Как и Зорге, он был ранен, награжден Железным крестом, получил чин унтер-офицера. Брутальное обаяние Зорге, его статус военного героя, знание злачных мест и высокой политики Токио не оставили Мейзингера равнодушным. К маю, по словам его немецкого коллеги-дипломата, гестаповцу уже “льстило, что Зорге не раз доблестно помогал ему опустошать запасы виски, даже несмотря на его постоянные подтрунивания над толстым Мейзингером”[13]. Прошло всего несколько недель после прибытия Мейзингера на подводной лодке в Токио, а Зорге уже обратил Варшавского мясника в своего нового собутыльника.

Нивелируя угрозу Мейзингера, Зорге попутно пытался разобраться в дипломатической головоломке: намерена ли Япония внять все более настойчивым просьбам Риббентропа о вступлении Токио в войну на стороне Германии. Пока что уговоры посла Отта с наглядными демонстрациями стратегии на песке не убеждали Коноэ и Генштаб Императорской армии в целесообразности наступления на Сингапур, – не потому, что они опасались осажденной Британии, а главным образом из-за нежелания враждовать с Америкой. “Германия была несколько разочарована позицией Японии после заключения трехстороннего альянса: она рассчитывала, что этот союз подтолкнет японцев к более агрессивному отношению к Соединенным Штатам и Британии, – докладывал Зорге в Москву. – Но Японию интересует только Индокитай и его включение в состав Великой восточноазиатской сферы сопроцветания… Таким образом, эта дипломатическая игра завершилась безусловной победой Японии”[14].

Риббентроп попытался форсировать ситуацию, пригласив в марте 1941 года министра иностранных дел Мацуоку в Берлин с официальным визитом. Визит вписывался в запутанную паутину дипломатии, которой Гитлер прикрывал подготовку к операции “Барбаросса”. Он уже твердо решил нанести удар по России. Тем не менее в конце 1940-го – начале 1941 года Берлин инициировал ряд дипломатических демаршей с целью скрыть истинные намерения Германии до момента готовности армии вторжения. Одним из таких демаршей было предложение Сталину разделить Балканы между СССР и Германией – успешная попытка ввести противника в заблуждение, позволившая Гитлеру выдать наращивание сил на Восточном фронте за армию вторжения, якобы готовившуюся к нападению на Югославию и Румынию. Вторым таким демаршем (как мы сейчас понимаем) было предложение о вступлении СССР в союз “оси”.